Мишель Моран - Избранница Наполеона

Во Франции меня больше ничто не держит. Отец протягивает мне руку, и я в последний раз смотрю на короля Людовика Восемнадцатого. «Пусть этот трон принесет вам больше радости, чем принес мне», — мысленно желаю я.

Беру сына за руку, и мы небольшой австрийской процессией шагаем по коридорам и залам дворца. Я смотрю сверху вниз на Франца и чувствую боль в сердце. Он родился здесь и кроме Парижа ничего не знает. Я нагибаюсь поцеловать его в щечку и с эгоистичной радостью отмечаю, что он совсем не похож на своего отца. В Шенбрунне его примут с величайшим удовольствием. И при взгляде на него люди никогда не вспомнят императора, истребившего в последней войне более полумиллиона человек.

— Прощайте, ваше величество.

Когда я прохожу, придворные склоняются в поклоне. Кто-то из дам не может сдержать слез. Возле одной из моих фрейлин, которая особенно безутешна, я останавливаюсь и ласково успокаиваю:

— Ее королевское высочество графиня Прованская будет прекрасной королевой. Мне о ней рассказывал отец. Она хорошая женщина и к короне никогда не стремилась.

Во дворе, возле королевского экипажа, нас ожидает месье Лоран. Он кое-что принес для моего сына. При виде своего учителя Франц бросается к нему и прижимается к его колену.

— Вы приедете ко мне в Австрию? — просит он. Он не понимает, что мы переезжаем не в другой дворец, а в другую страну.

— Боюсь, ваше высочество, это невозможно. Но я вам кое-что принес. — Он протягивает малышу сверток в серебряной обертке. — Откройте!

Франц разрывает сверток и обнаруживает внутри деревянную уточку с щелкающим клювом.

— Помните, как называется утка мужского рода?

Мальчик, подумав, кивает.

— Селезень.

У месье Лорана глаза на мокром месте, он гладит своего воспитанника по головке и вздыхает.

— Желаю вам удачной дороги, ваше высочество. Не забывайте про месье Лорана из Парижа.

Сын спешит ко мне похвалиться подарком. Я благодарю месье Лорана за столько лет службы.

— Когда мы только познакомились, я думала, нам не избежать ссор. Теперь могу сказать, что ошибалась.

К нам подходит Адам, и Франц протягивает ему уточку.

— Это мне месье подарил! — восклицает он.

— Очень красивая! О, да это селезень! — Адам с большим интересом рассматривает подарок месье Лорана. — И как его зовут?

Франц надувает губы и задумывается.

— Симон?

— Утенок Симон! — одобряет Адам и возвращает игрушку. — Не угодно ли будет вам с Симоном сесть в карету?

Мальчик убегает, а Адам подает мне руку. В Вену нас будет сопровождать эскорт из семисот с лишним солдат. А через два месяца с остальной частью своей армии вернется отец.

— Путь неблизкий, — предупреждает Адам, подсаживая меня.

— Да.

Пять лет назад я уже проделала такой путь, но при совершенно иных обстоятельствах. Тогда я не знала даже, суждено ли мне вернуться. Теперь я думаю о невероятности всего, что за это время произошло: вторжение Наполеона в Россию, его обескровленная армия, война Шестой коалиции против него — на этот раз успешная.

Кто-то из солдат приносит Франца с Симоном в карету, а я думаю обо всех отдавших жизнь за престол моего мужа. За мой престол. С другой стороны, не будь стольких жертв со стороны французов, я бы сейчас домой не ехала. И как во всем этом разобраться? Как наслаждаться счастьем, доставшимся ценой такого несчастья?

— Ни с кем больше не хочешь проститься? — спрашивает Адам.

— Только с отцом.

Отец подходит к королевскому экипажу с высокими застекленными окнами в золотых рамах, и я выставляю руку в окно. Он приехал. Как и обещал.

— Береги ее! — наставляет отец Адама строгим голосом. — В мои планы не входит потерять ее во второй раз.

Адам глубоко вздыхает и улыбается.

— В мои — тоже.

В воздух взлетает кнут, и отец сжимает мне руку.

— Auf Wiedersehen.

— Auf Wiedersehen! — кричит мой сын, а экипаж уже тронулся с места.

Я откидываюсь на бархатные подушки и в последний раз смотрю на Париж. Мы проезжаем недостроенную наполеоновскую арку в начале Елисейских полей, и сын возбужденно дергает меня за рукав.

— Maman, смотри!

Да. Справедливости ради надо признать, что Наполеону достался город, разоренный войной, и он сделал из него настоящее сокровище. Он ведь строил не одну эту арку в честь своей победы над австрийцами — на его счету мост Аустерлиц, дворец Броньяр, рю де Риволи, которая тоже пока не достроена. И хотя все это делалось, чтобы прославить самого себя, ему удалось создать что-то бессмертное. Именно за этим он сюда и пришел.

Вилла Лозер

Ноябрь 1814 года

В первый момент я не могу поверить.

— Это ваши деньги от месье Диона, — говорит Поль, — а тут письмо, подтверждающее выплаченную им сумму.

— Ты что же, думаешь, я могла бы обвинить тебя в воровстве? — кричу я.

Он пожимает плечами.

— Не знаю.

Я оглядываю гостиную, где стоят сундуки с вещами, и вижу, что он собрал их не для того, чтобы ехать на Эльбу, а для возвращения на Гаити. Но стоит мне представить себе жизнь без Поля, как я понимаю, что это совершенно невозможно. Он всегда был рядом. Он меня не бросит!

— Ну пожалуйста, поедем со мной на Эльбу! — умоляю я.

— Прошу меня извинить, но я больше не могу.

— Но почему? — рыдаю я.

Он поднимает два сундука и идет к выходу.

— Потому что я уже и так просидел тут на два года дольше, чем было обещано. Потому что рабство по-прежнему болезнь этой империи. И потому что я хочу домой. Желаю вам удачи, ваше высочество — во всем. — В его глазах холод. — Я собирался уехать сразу, как вы вернетесь из Фрежюса. — Он делает паузу. — Но мне было интересно посмотреть, сумеете ли вы расстаться со своими мечтами о господстве после того, как рухнули аналогичные мечты вашего брата.

— Ну пожалуйста… Я ведь могу измениться!

— Но не станете.

Он обходит меня и выходит в дверь. Снаружи его ждет наемный экипаж. Я висну на его руке.

— Но Поль, ты мне нужен!

Мы тринадцать лет не расставались!

— Тогда едем на Гаити.

И это — когда мой брат нуждается в помощи?

— Не могу.

— Я знаю. Вы же из Бонапартов. Ваше честолюбие этого не допустит.

— Что ты знаешь о честолюбии? — воплю я ему вслед, и он замедляет шаг. — Да если бы не мое честолюбие, ты бы так и сгинул в своем Сан-Доминго! Сосед тебе писал, что всю твою родню французы поубивали, да? — Поль поворачивается. Он готов меня прикончить, но мне плевать. Я и так слишком долго его оберегала от правды. — Так вот знай: это были твои же соплеменники. Они убили всю твою семью — и мать, и брата с отцом.

Он мотает головой.

— Это неправда!

— Когда моему брату пришло это известие, я настояла, чтобы он тебе не говорил. Можешь спросить тех, кто при этом присутствовал, — с вызовом объявляю я. — Возвращаться в Сан-Доминго без покровительства — это самоубийство. А я бы тебя сделала тамошним королем…

— Что?! — кричит он. — Королем острова, потерявшего сто пятьдесят тысяч человек во имя свободы? И вы думаете, что даже если бы это было осуществимо, я бы на это пошел?

От такой неблагодарности я теряю дар речи.

Он оставляет меня в дверях и свистит кучеру.

— Готов?

Тот приподнимает шляпу.

— Жду ваших распоряжений.

— Погоди! — кричу я, но он меня больше не слушает. — Пожалуйста… — Он закрывает дверь. После этого карета отъезжает, а я сползаю на пол. — Поль! — кричу я, и ко мне мгновенно подбегает моя левретка.

Она забирается мне на колени и преданно смотрит в мое лицо, а я все плачу.

Всю дорогу до Эльбы я в оцепенении. Без Поля мир лишился красок, все вокруг стало серым. Мне недостает его ума, его чуткости, его смеха… Но он вернется. Только бы брату удалось повторно завоевать Сан-Доминго и сделать Поля его королем… Гаити мог бы стать идеальным пристанищем, нас бы там никто не достал; мы были бы в полной безопасности.

Ну ничего, как только Поль узнает, что на самом деле произошло с его родными, он следующим же кораблем вернется во Францию. Ему, конечно, сообщили, что вся семья погибла, но он еще не представляет себе степень варварства своих соплеменников.

— Ваше высочество, скоро Эльба. Не хотите посмотреть?

Вместе с мадам де Монбретон, самой молоденькой из двадцати пяти моих придворных дам, мы подходим к перилам. Вдали виден остров. Под теплым осенним солнцем он выглядит прекрасно. Но это не место для императора Франции. От Римской империи до крошечного островка…

Шесть месяцев назад здешний городок Портоферрайо приветствовал моего брата оружейным салютом и парадом. Сегодня этот маленький порт тоже охвачен возбуждением и заполнен людьми, собравшимися посмотреть на прибытие моего корабля. Я вглядываюсь в лица, но пока не вижу ни одного знакомого. Где-то в толпе — мой брат. А с ним — моя мать, которой сохранили ее титул королевы-матери. Три месяца назад она приехала утешать Наполеона в этой ужасной ссылке и поклялась оставаться с ним до самой смерти.

Мы подходим к причалу, и я достаю из ридикюля зеркальце. Щиплю себя за щеки и убираю со лба непокорную прядку. Когда корабль начинают швартовать, расправляю юбки.

— Вон он! — восклицает мадам де Монбретон.

Я слежу за ее пальцем, указывающим на фигуру в дальней части причала. Все верно. Его ни с кем не спутаешь, хоть он и прибавил в весе. На нем его любимая шляпа, белые панталоны и китель. Я бегу к трапу, и мои фрейлины расступаются, давая мне возможность первой сойти на берег. На причале ждут сотни людей, но я вижу только его. Наполеон встречает меня на полпути. Я бросаюсь в его объятия и так сильно прижимаю к себе, что черное платье на мне едва не трещит по швам.

— Паолетта! — с нежностью произносит он, потом подается назад. — А почему ты так одета? Сейчас приедем, и переоденешься во что-нибудь повеселей.

— Конечно, ваше величество!

Я ловлю его взгляд — ничто не изменилось.

— А где ты живешь? — спрашиваю я.

— Во дворце Мулини. — Он поднимает брови. — Скоро увидишь.

Подходит мама и тепло меня обнимает.

— Паолетта. — У нее дрожит нижняя губа. — Mio Dio, ты правда приехала!

— Конечно!

— Единственная из всех братьев и сестер!

— Тогда они недостойны называться Бонапартами, — говорю я.

Брат ведет меня к императорской карете, и мы движемся по узким улочкам в составе длинной процессии экипажей и повозок.

— Ну, рассказывай новости, — просит Наполеон.

Но сейчас не время. Как мне сказать ему, что наш новый государь произвел Гортензию в герцогини Сан-Лё, а ее брат Евгений перевез семью в Мюнхен? И слышал ли он, что его жена увезла их сына назад в Австрию? А Жозефина…

Мама возмущается:

— Представляешь, они на этом острове нам ничего не рассказывают!

Я выглядываю в окно кареты и вижу дворец Мулини, примостившийся на скале. Повозки останавливаются, и Наполеон подает руку сначала матери, а потом мне.

— Добро пожаловать в Palazzina dei Mulini, — провозглашает он, и в его голосе я улавливаю сарказм.

Дворец Мулини — это двухэтажная вилла с видом на море. Из сада видна вся гавань и все семь кораблей, составляющих здешний флот.

— Вон там — пьяцца Кавур, — показывает Наполеон, — и пьяцца делла Република. Крепость на этом острове заложили Медичи, — рассказывает он. — Этим стенам почти четыреста лет. Алонсо покажет тебе твои апартаменты, — говорит он мне. — А в семь часов сегодня у нас бал!

Следом за молодым камергером я иду по старинной вилле.

— И сколько лет этому Мулини?

— Почти сто! — горделиво отвечает он. — Построен для Медичи в 1724 году.

У меня в Нейи древнеегипетские изразцы в лучшем состоянии. Я вспоминаю свой прекрасный парижский дом, который теперь принадлежит нашему новому монарху — королю Людовику Восемнадцатому. Воображаю, как он наслаждается дворцовым зимним садом, гуляет по залам, и мне делается дурно. Но я приехала на Эльбу, чтобы стать лучом света. Впадать в отчаяние недопустимо.

— Эти покои — для ее высочества, — объявляет Алонсо. — Ваши вещи доставят, когда…

— Мне они нужны сейчас!

Он мнется.

— Ваше высочество?

— Император приказал мне переодеться, и я должна сделать это немедленно.

— К-к-конечно, — бормочет молодой человек. И моментально исчезает.