Виктория Холт

Избранницы короля

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Любое повествование, относящееся к периоду английской Реставрации, будет неминуемо воссоздавать характернейшую черту того времени - распущенность нравов. Думается поэтому, приступая к описанию середины жизненного пути Карла Второго, начиная с восхождения его на престол, нелишне напомнить читателям, что с возвращением короля Англия вырвалась наконец из жестких тисков пуританского правления. Так, в течение нескольких лет в стране строго пресекалась травля быков собаками, притом не по причине гуманного отношения к животным, а единственно потому, что подобные увеселения доставляли удовольствие зрителям; а удовольствие и порок, по мнению пуритан, суть одно. Таверны по всей стране были закрыты, традиционные майские и рождественские праздники - в том числе и рождественские богослужения — отменены, театры разгромлены; всякого уличенного в лицедействе привязывали к позорной телеге и, провозя по улицам и площадям, секли принародно. Не удивительно, что с изгнанием пуритан последовали резкие перемены, и почуявшее свободу население немедленно ударилось в противоположную крайность. Без понимания этого невозможно представить сколько-нибудь достоверную картину Англии периода Реставрации.

Возможно, некоторым выведенный мною портрет Карла покажется излишне приукрашенным. Однако я все же полагаю, что слабости Карла, равно как и его современников, извинительны: ведь в его личной судьбе происходили перемены не менее кардинальные, чем в судьбе его народа. За годы изгнания он сделался законченным циником и преисполнился решимости «никогда более не пускаться в дальние странствия». К тому же он был внуком Генриха Четвертого, величайшего из всех французских королей, и, естественно, почитал своего деда за образец для подражания. Генрих объединил снедаемую распрями Францию и положил конец религиозным войнам в стране, заявив, что «от хорошей мессы Парижу хуже не станет». При этом, однако, он отличался полнейшим равнодушием к религиозной морали, имел больше любовниц, чем любой из королей Франции до и после него (включая даже скандально известного Франциска Первого), и ценил свои амурные победы превыше ратных.

Нельзя не признать, что на долю его внука выпал менее счастливый век: великая чума и великий пожар подорвали благосостояние страны, которая к тому же вела изматывающую войну. Многим, вероятно, казалось, что в лихую для страны годину король ничего не желает знать, кроме своих фавориток. В действительности, однако, это было не так. Просто в годы вынужденных скитаний, когда на него обрушивались все новые и новые невзгоды, Карл научился скрывать свои истинные чувства под маской равнодушия и проявлял их лишь в редкие моменты — как, например, во время пожара, когда он наравне со всеми передавал по цепочке ведра. Стоя по щиколотку в воде, он руководил тушением огня и одновременно успевал шуткой подбодрить растерянных горожан. В столице долго потом говорили, что только благодаря Карлу и его младшему брату от Лондона что-то еще осталось.

Мне лично Карл симпатичен как человек редкостной в те времена доброты. Именно он заявил, что не желает более вешать убийц своего отца, по вине которых он сам столько лет провел на чужбине; он, уже утратив интерес к Фрэнсис Стюарт как к женщине, предстал пред нею в роли утешителя в час, когда все прочие ее друзья отвернулись от нее; он стоял с тазиком подле своей жены, когда ей бывало дурно. Поистине при всей своей кажущейся беспечности и несомненной распущенности король Карл Второй по доброте и милосердию не имел себе равных в свой беспощадный век.

По ходу работы над книгой мне пришлось перечитать немало трудов по истории интересовавшего меня периода. Ниже я перечисляю те из них, которые мне особенно помогли:

Уильям Хикман и Смит Обри «История Англии и ее внешних сношений», «Современная история, изложенная епископом Бернетом»; Артур Бриан «Король Карл II»; «Дневник Джона Ивлина» в публикации Уильяма Брея; «Дневники и переписка Самюэля Пеписа» в публикации Генри Уитлея; «Дневники Пеписа, Ивлина, Кларендона и их современников»; «Жизнеописание Карла II, составленное его преподобием К. Дж. Лайеном»; миссис Джеймсон «Известнейшие красавицы при дворе Карла II»; Агнес Стрикленд «Биографии английских королев»; У. Чемпмен «Славный род Вильерсов»; Джен Лейн «Тайтус Оутс»; Ф.К Монтегью «Политическая история Англии»; Джон Уэйд «История Британии»; Дороти Сениор «Веселый монарх».

Джин Плейди


ГЛАВА ПЕРВАЯ

Шел месяц май, прекраснее и веселее которого Англия, по всеобщему мнению, еще не знала. И наступил наконец самый великий, двадцать девятый день месяца. Выкатившееся утром на небо солнце светило сегодня как будто ярче обыкновенного.

— День будет ясный, — кивали друг другу жители городских домов, верхние этажи которых чуть не окно в окно нависали над узкими мощеными улочками. — Это добрый знак!

Жители окрестных деревень, едва рассвело, потянулись к главной дороге: всем хотелось пораньше занять места, чтобы не пропустить самое интересное.

— Ишь, как дрозды с зябликами на радостях заливаются! — говорили одни. — Сроду так не пели. Чуют, видно, что вернулись добрые времена!..

Другие замечали, что вишни по весне никогда прежде не цвели так буйно, а цветы и травы никогда так не благоухали. Детвора уже насобирала по лугам целые охапки лютиков, колокольчиков, сердечника и чистотела, чтобы было чем выстилать дорогу, и теперь, украсив себя цветочными венками и гирляндами, приплясывала под веселое пиликанье деревенских скрипочек.

Со всех башен и колоколен от Рочестера до Лондона разносился несмолкаемый колокольный звон.

В этот радостный майский день король-изгнанник возвращался наконец к своему народу.

Он ехал посреди кавалькады, и его высокая ладная фигура в седле видна была издалека. В темных живых глазах светилось радостное нетерпение, и разве что на самом дне их тлели насмешливые искорки. Лицо бороздили ранние морщины, из-за которых он выглядел старше своих тридцати. К слову сказать, сегодняшнее возвращение счастливо совпадало с тридцатым днем его рождения, и все признавали, что дата торжественного въезда в столицу выбрана как нельзя лучше.

Вместе с ним по дороге двигалось двадцать тысяч воинов, пеших и конных, с поднятыми мечами; однако с каждой милей шумная кавалькада все более и более разрасталась, ибо многие желали засвидетельствовать свое почтение королю. Танцоры с бубенчиками на одеждах, неизменные любимцы народных майских празднеств, сходили с ума от радости: для них возвращение короля означало конец мрачного пуританского засилья. Скрипачи наяривали на своих скрипочках самые развеселые джиги, даже чванливые градоначальники в строгих мантиях веселились сверх всякой меры. Верноподданные обоего пола и всех сословий спешили присоединить свои голоса к общему хору во славу Его величества.

Наконец под праздничный перезвон колоколов въехали в столицу. Улицы были загодя увешаны яркими гобеленами, по городским трубам вместо воды текло вино. Лондонцы со слезами радости бросались друг другу в объятья.— Кончились тоскливые дни! — восклицали они. — Король едет домой!..

А это означало, что снова начнется череда веселых представлений, торжеств и пышных процессий; городские молочницы с увитыми цветами ведрами потянутся, пританцовывая, к набережной на призывный голос скрипки; как прежде, распахнут свои двери театры и увеселительные сады; зашумят Варфоломеевская и Саутуоркская ярмарки, и можно будет открыто устраивать травлю быков и петушиные бои; смех из порока опять превратится в добродетель, а славное Рождество будет праздноваться с былым размахом. Воистину, в Англию пришли добрые времена: Его величество король Карл Второй вернулся домой.

Шествие имело внушительный вид: впереди двигался лорд-мэр, старшие советники и члены лондонских гильдий в своих разноцветных ливреях с золотыми цепочками; над ними реяли яркие знамена; с натянутых через улицы веревок свисали пестрые гобелены; труба, флейта и барабан усердствовали, стараясь перещеголять друг друга.

Процессия так растянулась, что можно было семь часов кряду стоять на одном месте и ждать, пока она пройдет. Столь грандиозных шествий Лондон не помнил, и лондонцы твердо вознамерились не прекращать веселья еще много дней, чтобы никто не смел забывать о великой радости возвращения короля. Одиннадцать лет назад отец этого смуглого молодого человека был злодейски убит, сам же он еще раньше принужден был пуститься в скитания по Европе — так что же удивительного, что теперь все желали оказать ему почести, достойные короля?

Он ехал с непокрытой головой, кивая направо и налево своим подданным, и на устах его блуждала легкая улыбка.

— Видно, зря я столько лет тянул с возвращением, — полуобернувшись к свите, заметил он.

Действительно, с того момента, как он ступил на английскую землю, встречные в один голос заверяли его, что все эти годы они мечтали лишь о скорейшем возвращении своего короля.

В углах его губ наметились горестные складки. Об этом дне он грезил давно — но разве мог он мечтать, что его возвращение в страну произойдет без единой капли крови, притом при посредстве той самой армии, которая послала на плаху его отца, а позднее восстала против него самого? Это было чудо, сравнимое разве что с его счастливым спасением после Вустера. Следовательно, это было уже второе чудо в его жизни.

От шума и ликования толпы король устал — однако сегодняшняя усталость отнюдь не удручала его.

— Забавно, — вполголоса обронил он. — Я уже притерпелся к бедности и скитаниям, но эта всеобщая любовь, кажется, застала меня врасплох... Впрочем, надеюсь, с любовью я справлюсь.

Взор его то и дело задерживался на дамах, оживленно махавших цветами с обочин или приветствовавших его криками из окон. И каждый раз при виде хорошенького личика его взор светлел, улыбка смягчалась, а монаршая голова склонялась с особенным изяществом.

Слезы наворачивались на глаза его верноподданных. За тридцать лет молодому королю пришлось вынести столько невзгод и разочарований, что, видно, тоска навек поселилась в его сердце. Что с того, что слухи о его якобы чрезмерном распутстве долетали порой до Англии? Если он даже и проявит излишне пылкий интерес к лондонским дамам — беда не велика; дамы охотно простят ему этот грех, да и их мужья не станут держать на него зла. Король после стольких лет изгнания возвращается на родину — это так романтично! Карл Стюарт, вступающий в столицу своей страны в день своего тридцатилетия, казался восхищенным англичанам монархом, достойным всяческой любви и поклонения.

Народ уже осип от надрывных криков. Шествие то и дело приостанавливалось, на короля изливались все новые и новые свидетельства народной любви, так что к Уайтхоллскому дворцу подъехали только около семи часов вечера.

Город уже сиял множеством огней. Везде, где только было возможно, пылали костры, во всех окнах стояли зажженные свечи.

— Восславим короля! — ревела тысячеголосая толпа. — Да здравствует король!..

Окна всех домов — от роскошных дворцов до последней развалюхи — светились мягким светом: в каждом горела свеча в честь возвращения Его величества. Впрочем, такое единодушие никого особенно не удивляло, так как по улицам шатались шайки развеселых молодцов, готовые разнести вдребезги любое темнеющее окно.

Короля обязаны были приветствовать все без исключения — ведь Веселый монарх вернулся, чтобы вернуть веселье своему народу.

В это время по одной из комнат Уайтхолла, главного королевского дворца, прогуливалась некая особа, ожидавшая встречи с королем с явным нетерпением.

То была высокая молодая дама девятнадцати лет от роду в полном расцвете своей красоты. Глаза ее — неправдоподобной, почти пугающей голубизны — глядели вызывающе дерзко. Густые темно-каштановые с золотистым отливом волосы непокорными волнами струились по плечам. В даме угадывалась натура страстная и, быть может, чересчур напористая, но все же не лишенная известного обаяния. Во всяком случае, мужчины, почти все без исключения, находили ее неотразимой. Порой на нее накатывали внезапные приступы гнева, и тогда ее немилость могла обрушиться на кого угодно. В такие минуты она становилась похожа на разъяренную тигрицу или, скорее, на прелестную, но необузданную амазонку. Барбара Вильерс — по мужу Палмер — бесспорно, была самой обворожительной женщиной в Лондоне.

Теперь она в величайшем возбуждении мерила шагами апартаменты, в коих ей выпало дожидаться королевской аудиенции. Ее служанки предпочитали держаться на некотором, не очень большом, расстоянии от хозяйки. Они равно страшились подходить к ней слишком близко или удаляться слишком далеко. Любого, кто смел ее ослушаться, Барбара собственноручно и без малейших колебаний наказывала: схватив первый попавшийся предмет, с размаху запускала им в виновного. И, надо сказать, никогда не промахивалась, поскольку с детства наловчилась швырять разнообразные предметы в тех, кто смел ее ослушаться.