По разработанному плану бригаду Доу Цзигана нужно было разгромить во время перехода между Яттыкудуком и Кумулом. Га-сылин выходил на нее с тыла, через перевал Чонашу. Ходжаниязу же следовало через труднейший перевал Кирикдон ударить навстречу врагу.

— Нет ли другой дороги, Ходжа-ака? Выдержат ли кони? — спросил Пазыл.

— Лишь бы до Ташбулака добраться, а там равнина.

Острые пики Кирикдона напоминали зубья пилы. Хотя до лета было еще далеко, от нагретых солнцем голых скал, совершенно лишенных растительности, исходил жар, как от раскаленного тандыра, в котором выпекают лепешки. Кони покрылись черным потом, их ноги дрожали от напряжения. А скалам, казалось, не будет конца: они, как верблюжьи горбы, поднимались одна за другой, недаром эта местность называлась Кирикдон — Сорок гор.

Ходжанияз приказал всем спешиться и сам, словно козел, ведущий отару, пошел впереди. С детства привыкший к горам, он как будто не замечал тяжести пути.

— Ну, афандим, — то и дело подтрунивал он, оглядываясь на тяжело дышавшего сзади Пазыла, — как дела? Может, подсадить вас на плечи?

— Будьте спокойны, Ходжа-ака! — бодрился Пазыл, но хриплый голос выдавал его состояние.

Среди джигитов было немало таких, которые раньше не сталкивались с подобными трудностями. Глядя на Гази-ходжу, они стискивали зубы и упорно двигались вперед от подъема к подъему. Их не останавливали ни крутизна, ни жар, исходивший от камней, ни соленый пот, слепивший глаза…

К полудню добрались до Ташбулака. Увидев впереди родники с чистой холодной водой, люди бросились к ним, как изголодавшиеся овцы к зеленой лужайке. Ходжанияз крикнул:

— Стойте! Пусть вначале пот обсохнет, только тогда можно пить!

Когда разгоряченные люди кое-как успокоились, Ходжанияз установил очередь к воде. Воины утолили жажду, напоили лошадей, задали им корму и сами расположились на отдых.

Ходжанияз отвел Пазыла в сторону.

— Странно ведут себя эти дунгане… Если дело так пойдет и дальше, мы вряд ли столкуемся, а?

— Сейчас трудно сказать что-нибудь определенное, — ответил Пазыл. Поделись он своими мыслями о Ма Чжунине, Ходжанияз наверняка перевернул бы все вверх дном. Да и вражда с Ма Чжунином сейчас могла привести лишь к поражению.

— Это так, окям. И все-таки он оказался не тем человеком, которого я ждал.

— Посмотрим, каковы они в бою…

— Кому же еще можно верить? — вздохнул Ходжанияз.

Сторожевой джигит на холме прервал их разговор:

— Ходжа-ака! Сюда скачут всадники!

— Сопахун!

— Да, Ходжа-ака!

— Поднимай джигитов!

— По коням! — скомандовал Сопахун.

Джигиты, начавшие привыкать к военной дисциплине, быстро вскочили на коней.

Разделив отряд на две части, Ходжанияз приказал двигаться по склонам холмов, захватывая приближающихся всадников в кольцо, а сам, поднявшись к дозорному вместе с Пазылом, поднес к глазам бинокль. Он увидел не всадников, а всего-навсего косяк лошадей с тремя табунщиками.

— Сообщи Сопахуну — отбой, пусть возвращается! — приказал он ординарцу.

Ходжанияз и Пазыл спустились в низину. Туда же вскоре подъехали табунщики. Каждый из них был вооружен.

— Салам алейкум, Ходжа-ака! — Табунщики поспешно сошли с коней и припали к стременам Ходжанияза.

— Откуда вы, дети мои? — спросил Ходжанияз.

— Гоним казенных лошадей, — ответил бородатый табунщик.

— А что делаете в горах?

— Скрываемся от китайцев, Ходжа-ака! — Бородатый улыбнулся, показывая большие, как у лошади, зубы.

— Правильно, дети мои, — похвалил Ходжанияз. — Куда же вы гоните лошадей?

— Куда же еще, Ходжа-ака! Ваших джигитов думали порадовать! — вновь улыбнулся табунщик. — Эти кони взяты у народа в счет налогов. Приказали перегнать их Доу Цзигану — так его вроде зовут… А мы направили табун в другую сторону.

— Пусть твой отец не знает горя и печали, сынок! Ну, а откуда вам стало известно, что мы в пути?

— Да слава о вас гремит повсюду!

— Кто дал вам винтовки? — поинтересовался Пазыл и приказал принести табунщикам воды.

— Никто нам их не давал, ака! — ответил джигит, опорожнив без передышки целый ковш. — Вчера мы прихлопнули трех солдат, которых вздумали приставить к нам…

— Вот это по-мужски!

— До каких же пор нам ждать сложа руки? — гордо оглядел всех джигит.

— Что говорят о нас в Люкчуне, Турфане?

— Что говорят, ака?.. Все глаза проглядели, ожидая вас. А вы, как охотники за джейранами, не спускаетесь с гор.

Ходжанияз расхохотался так громко, что кони навострили уши.

Его позабавили слова этого острого на язык джигита, который, бродяжничая, бывал и в Урумчи, и в Манасе и повидал многое. Звали этого человека Салим-каска.

— Вы слышали о Га-сылине? — спросил Пазыл у него.

— У нас есть Ходжа-ака, зачем нам этот гусь? — ответил Салим, с ударением произнеся искаженное имя дунганина — «Газ», что по-уйгурски означает гусь.

Ходжанияз и Пазыл, многозначительно переглянувшись, почувствовали неловкость.

— Спасибо за коней, дети мои. Доброе дело вы сделали, — поспешил закончить разговор Ходжанияз.

— Не стоит благодарности, Ходжа-ака. Самое главное, что кони не достались Доу Цзигану. Пусть этот капир седлает свою жену, — джигит вновь показал лошадиные зубы.

Ходжанияз и Пазыл решили передать коней в распоряжение снабженца и в помощь ему направили двух табунщиков. А Салима зачислили бойцом.

4

Доу Цзиган, спешивший со своей бригадой к Кумулу, прибыл в селение Яттыкудук и приказал солдатам расположиться на однодневный отдых.

Старый генерал, который в прошлом не раз усмирял волнения в провинциях Нинся, Ганьсу, Цинхай, надеялся на свой опыт и был уверен, что и теперь без труда одержит победу. «Отдам Хами (китайское название Кумула) на три дня своим солдатам, и даже дети детей этих чаньту будут со страхом вспоминать мое имя. А Ходжанияза запру в железную клетку и прикажу возить по всему Синьцзяну», — похвалялся он еще в Урумчи.

Та же уверенность не покидала его в Яттыкудуке.

Смакуя китайскую водку и закусывая сушеными ящерицами, он предавался сладостным размышлениям: «В огне войны горит и сухое, и мокрое… Все золото и серебро богачей чаньту будет моим… Шэн Шицай получит лишь то, что я ему оставлю…»

— Разрешите войти, господин генерал?

— Входи! — недовольно бросил Доу Цзиган.

Адъютант вручил полученную из Урумчи телеграмму.

— Что это?.. — Старый генерал вскочил с места и впился глазами в адъютанта. — Начальника разведки ко мне!

— Слушаюсь, господин генерал!

Пока пришел начальник разведки, Доу Цзиган успел еще раз пробежать телеграмму. В ней говорилось, что мятежники взяли крепость Жимисар и сейчас, очевидно, движутся к Барколю; необходимо их остановить и во что бы то ни стало удержать Хами…

«Хами, Хами… — размышлял генерал. — Бандиты пошли к Гучену, а эти о Хами пекутся…»

Появился начальник разведки.

— Тьфу! — плюнул ему в лицо генерал. — Чем ты занимался, соломенное брюхо? Бандиты зашли нам в тыл!

Вволю накричавшись на начальника разведки, Доу Цзиган вызвал трех туаньчжанов — командиров полков. Ознакомив их с содержанием телеграммы, генерал распорядился:

— Ты, Ли-туаньчжан, направишься с полком к Хами в подкрепление к обороняющим город частям.

— Есть, господин генерал!

— А вы, Ван-туаньчжан и Чжао-туаньчжан, готовьте полки в обратный путь! Настигнем бандитов с тыла.

— Есть! — козырнули оба командира полка.

— Вот здесь я схвачу бандитов за горло! — ткнул в карту старый генерал.


Хлопчатобумажные, цвета пепла, штаны и куртки, ноги в обмотках до колен, торчащая на голове фуражка с кокардой, изображающей солнце, за спиной винтовка дулом вниз — так выглядели китайские солдаты. Многим из них было не по душе военное дело, и служили они из-за куска хлеба или по принуждению.

Мерным шагом, молча, двигался полк Ли-туаньчжана, пока не достиг к вечеру Комучбулака — Камышового родника. Здесь сделали привал.

Ли-туаньчжан приказал наловить лягушек, и вскоре доставили их целую корзину. В медном казане подогрели масло. Засучив рукава, полковник взял палочками живую лягушку и обмакнул задком в раскаленное масло. Лягушка квакнула, стоявший наготове повар тут же сунул в ее разинутый рот щепотку растолченной в порошок смеси из пряностей.

Сдобрив таким способом пряностями всех лягушек, они обжарили их, еще полуживых, а затем залили соусом и поставили на огонь тушить. Офицеры сидели на корточках вокруг котла и слушали пояснения Ли-туаньчжана, слывшего отменным специалистом по приготовлению различных блюд из лягушек.

— Господа! — Обратился к офицерам полковник, польщенный глубоким вниманием к его пояснениям. — В честь этого изумительного блюда разрешаю выпить порцию спиртного.

— Благодарим вас, господин Ли-туаньчжан! — прокричали офицеры.

Подняв тост за здоровье полковника, офицеры принялись за еду. У солдат, сидевших тут же, невдалеке, и жевавших черствый хлеб с соленой зеленью, от душистого запаха жареных лягушек потекли слюнки…

Вдруг раздались выстрелы.

— Бандиты! — закричали, вскакивая, офицеры, а Ли-туаньчжан, только что положивший лягушку целиком в рот, с трудом проглотил ее, выкатив глаза, и прохрипел:

— К оружию!

Пока прошло первое оцепенение, пока солдаты открыли ответный огонь, человек двадцать китайцев уже лежали недвижно на земле.

Бойцы Ходжанияза обстреливали полк Ли-туаньчжана с двух холмов, не давая поднять головы сидевшим в камышах китайцам. Полковник попытался было с одним батальоном отойти назад, чтобы затем штурмовать холм, но с тыла его обстреляли джигиты Палтахуна. Гоминьдановцев, попавших в капкан, спасала темнота и камыши. Случись дело днем, в живых не осталось бы ни солдата.

— Сопахун! Окружить камыши! — приказал Ходжанияз.

Пока Сопахун, обойдя камыши, преградил выход из них, он потерял человек десять. Однако дело было сделано. Полк Ли-туаньчжана оказался заперт в узкой лощине. Солдаты растерялись.

— Ша! Ша! Ша![21]— бросил боевой клич полковники, размахивая саблей, в отчаянии рванулся вперед. Он понимал, что медлить нельзя, в камышах их перестреляют до единого.

Офицеры и солдаты, подхватив клич, кинулись за ним на сотню Палтахуна. Они бежали густой цепью, стреляя на ходу. Место падавших тут же занимали другие, положение сотни Палтахуна стало угрожающим. Джигиты начали отходить, тогда Палтахун, высоко подняв винтовку, крикнул:

— Отступление — смерть! Только вперед!

Он успел сделать лишь несколько шагов и упал…

В это время Ходжанияз сделал знак Асылкану.

Конная сотня Асылкана, стоявшая за холмом, полетела в бой. Но гоминьдановцы, оттеснив джигитов Палтахуна, уже залегли на холме и пустили в ход пулеметы. Коротко заржав, падали лошади, опрокидывались всадники. Видя, что победа уходит, Ходжанияз решил ввести в бой все силы. Вынув из кобуры маузер, он крикнул:

— Да поддержит нас дух предков! — и, хлестнув коня, устремился вперед.

За его спиной прогремело грозно и зловеще: «Смерть врагу!» — и все бросились в атаку. Гази-ходжа стремительно мчался на врага, стреляя из маузера, за ним джигиты, позабывшие о встречных пулях, несущих гибель.

Это был решающий бой, от него зависела судьба восстания. Хорошо вооруженный враг не хотел сдаваться. Джигиты Сопахуна, обошедшие камыши, ударили с тыла. Гоминьдановцы не выдержали бешеного напора атакующих и расстроили свои порядки.

— Стреляйте по тем, что у пулеметов! — приказал Ходжанияз, и вскоре заглохла пулеметная дробь.

Солдаты в панике разбегались, их преследовали крики разгоряченных джигитов: «Руби врагов!» — топот и ржанье коней… Из целого полка только несколько солдат спаслось в камышах, большинство нашло себе здесь смерть. Двести человек во главе с Ли-туаньчжаном сдались в плен.


Утренний ветерок грустно шуршал по камышам… У только что вырытой широкой братской могилы неподвижно лежали шестьдесят восемь джигитов — и среди них Палтахун. Длинные черные усы его слегка шевелились под ветром. Спокойно и безмятежно было лицо с застывшей улыбкой, не верилось, что он мертв.

Ходжанияз и Пазыл осунулись от горя. В траурном молчании стояли все бойцы. Казалось, вот-вот заплачет верный иноходец Палтахуна — так низко опустил он свою голову…

— Начинайте! — горестно и тихо сказал Ходжанияз.

Но джигиты медлили предавать земле тела своих товарищей и стояли неподвижно, будто не слышали Ходжанияза.