Зия Самади - Избранное. Том 1

— А если Шэн Шицай не поедет на фронт? Это от него зависит. Вы же знаете, что он добился назначения Чжан Пейюаня командующим фронтом?

— Знаю, Тао-сяньшэн, — ответил Цзинь Чжун. — Мы втроем и добьемся, чтобы председатель отправил на фронт Шэн Шицая.

— А если об этом узнает Шэн Шицай?

— Мы будем говорить даже в его присутствии, всячески подчеркивать его ум и рассудительность. Если ничего не добьемся сейчас, придется склонить колени перед Шэн Шицаем или покинуть Синьцзян. Другого выхода нет.

— Пора, пожалуй, привлекать надежных сторонников, особенно из военных…

— Правильно, Тао-сяньшэн. Я поговорю с Папенгутом. Для Шэн Шицая он все-таки «опасная личность», — согласился Цзинь Чжун.

— Не забудьте командира дивизии Чжан Лянчжуна, — предложил Лю Шаотен. — У него с Шэн Шицаем были столкновения еще в Маньчжурии.

— А почему бы не использовать Чжан Пейюаня, господа? — оживился Цзинь Чжун. — Он ведь тоже не по душе Шэн Шицаю?

— Не надо привлекать сразу многих. У Шэна острый нюх, может почуять.

— С трусостью да осторожностью мы и докатились до нынешнего положения, Тао-сяньшэн. Надо действовать решительнее и смелее привлекать к нашему делу высокопоставленных людей…

Трое заговорщиков, распределив роли заранее, отправились к Цзинь Шужэню.

Храм бога — хранителя города, ченхуанмяо — даже днем выглядел настолько мрачным, что в народе его называли не иначе как «черной пагодой». Внутри храма в большом зале размещались восемьдесят идолов из серого камня и глины — помощники и секретари ченхуана — бога-хранителя. За идолами тщательно ухаживали жрецы, следя, чтобы перед ними всегда горели свечи. Статуя самого бога-хранителя помещалась отдельно, она была громадных размеров и сделана не из глины или камня, а из меди, на голове ее обращали на себя внимание прежде всего огромные уши и рот, напоминавший отверстие очага. Перед статуей в жертвенных медных чашках стояли водка и разнообразная пища. Считалось, что ченхуан играет важную роль в жизни города и всей округи, защищая жителей от опасностей и несчастий, от нашествия врагов. Он служил как бы посредником между людьми и сверхъестественными силами и обязан был знать все о положении дел на своей территории. Помогали ему восемьдесят идолов, покорных его слуг, которые тщательно фиксировали все события и сообщали о них на небо.

Цзинь Шужэнь принес жертвенные подаяния и поклонился каждому из восьмидесяти идолов, а потом вошел к ченхуану. Здесь он девять раз поклонился медному идолу, поставил и зажег новые свечи и только после этого обратился к богу, сложив на груди руки:

— У меня нет другого заступника, кроме тебя… Пожалей своего беззащитного слугу и облегчи его тяжелые дела, о боже… Это ты дал мне все… дал достаток и положение, Не отбирай же все это…

Он долго еще причитал перед медной статуей, прося защиты, потом положил денежное подаяние и только собрался было выходить, как увидел Цзинь Чжуна, Тао Минью и Лю Шаотена.

— Что случилось? — побледнел Цзинь Шужэнь.

— Ничего. Нам захотелось помолиться вместе с господином председателем.

— Хорошо, хорошо. Принесите и вы жертвы нашим заступникам.

Пришедшие щедро раскошелились и согнулись в поклоне перед медным идолом. Удивленный жрец (никто из этих четверых жертвователей не посещал раньше храма) быстро собрал деньги в засаленный кожаный мешочек, ворча про себя: «Вспоминают бога, лишь когда беда сядет на их головы…»

Растроганный Цзинь Шужэнь пригласил всех к себе домой. Дома, за столом, он сказал:

— Наши императоры после ежегодного торжественного моления в честь предков и покровителей пили просяной сок. Сегодня я тоже решил соблюсти этот обряд.

— Соблюдение великих традиций — высший признак благородства, — льстиво откликнулся Цзинь Чжун.

— Вам я бы тоже посоветовал соблюдать великие традиции, разумеется, в своем ранге.

Эти слова поразили сановников, всегда чувствительных к тонкостям церемоний и этикета: председатель дерзнул приравнять себя к императору, а их, фактически управлявших провинцией, дерзко унизил. Ничего подобного раньше не случалось.

Не успели подчиненные прийти в себя от изумления, как Цзинь Шужэнь приказал подать просяной сок и пригласить Шэн Шицая.

Цзинь Чжун решил высказаться до его прихода:

— Да простит меня господин председатель, но я хочу сказать нечто важное.

— Говорите.

— Мы слышали, что Чжан Пейюань назначен командующим фронтом против бандитов. А не лучше ли, чтобы Шэн-цаньмоучжан сам поехал туда?

— Илийский округ очень важен, — поддержал Тао Минью. — Как бы перемещение Чжан Пейюаня не привело к неприятным последствиям…

— И вы, значит, так думаете?

— Ходят слухи, что Ма Чжунин собирает большие силы. Поэтому нужно быстро уничтожить Ходжанияза, создать…

Но Цзинь Чжун не успел закончить — появился Шэн Шицай.

Отведав просяного сока, он сказал:

— Второй раз в жизни пью этот священный напиток.

— Да? А где вы пробовали его в первый раз?

— В Мукдене, в императорском дворце!

Зная нравы высших чиновников, Шэн Шицай умело польстил Цзинь Шужэню, как бы ставя его в один ранг с семьей императора, жившей в Мукдене. Размягченный лестью Цзинь Шужэнь тут же выдал ему своих собеседников:

— Кажется, все они возражают против назначения Чжан Пейюаня.

— Возражают? Но вы, господин председатель, уже отдали приказ!

Цзинь Чжун заерзал на стуле:

— Мы исходили из практических задач…

— Что? Что? — прервал его Шэн Шицай.

— Мы хотим сказать, что только вы сможете быстро подавить восстание, — собрался с духом Цзинь Чжун.

— Очень верная мысль, — поддержал его Тао Минью. — Влияние Ходжанияза распространяется на весь Синьцзян. С ним не смогли справиться ни генерал Доу Цзиган, ни генерал Лю Таоцзи. Только вам это будет по силам.

«Ах, хитрецы! Вы хотите убрать меня из Урумчи!» — сообразил Шэн Шицай.

— А разве Чжан Пейюань не способный генерал? Он же окончил военную академию!

— Я еще раз повторяю, господин председатель, — решительно сказал Цзинь Чжун, — если будет назначен не Шэн-цаньмоучжан, а кто-то другой, мы потерпим поражение.

— По-вашему выходит, что моя деятельность здесь, в центре, не имеет значения? — разозлился Шэн Шицай.

— В центре у нас есть господин председатель, я думаю, это не так мало, — проговорил молчавший до этого Лю Шаотен.

У Цзинь Шужэня, не знавшего, какое принять решение, разболелась голова. Ему казались убедительными доводы и той, и другой стороны. Поэтому он не нашел ничего иного, как согласиться и с теми, и с другими:

— Необходимо ехать на фронт обоим! Вы, Шэн-цаньмоучжан, будете контролировать действия Чжан Пейюаня! Желаю победы!

Шэн Шицай проворчал про себя: «Ну подождите! Я вам еще покажу!..»

Вошел адъютант Цзинь Шужэня:

— Разрешите, господин председатель? Срочная телеграмма…

— Откуда? — встрепенулся председатель.

— Из Турфана.

— Из Турфана? Что там?

— Турфанцы взбунтовались…

Председатель обмяк на стуле. Шэн Шицай прочел телеграмму вслух. Цзинь Чжун вздохнул:

— Мятежники приближаются уже к Урумчи…

— Быстро принимайте самые срочные меры, Шэн-цаньмоучжан! — завопил Цзинь Шужэнь. — Никого не жалейте! Уничтожайте всех!..

1

Юнуса-байваччу вызвали в штаб дивизии, расположенный в городке Куре недалеко от Кульджи. Его принял Чжао, передал привет от Шэн Шицая, а потом сообщил, что есть очень важное дело, после исполнения которого Юнус получит почетное назначение. Юнус заверил, что выполнит любое поручение Шэн Шицая.

Они очень долго совещались полушепотом, после чего Юнус отбыл в Кульджу.

Он возвратился из Куре окрыленный доверием и не стал, как обычно, заниматься собственными торговыми делами. Юнус приказал созвать в свой сад тех подонков с базара, которые постоянно там обретались и которых он, потихоньку прикармливая, использовал для различных темных рыночных махинаций.

Разъяснив, что предстоит им делать в ближайшую пятницу на базаре, Юнус тщательно проинструктировал каждого.

Вернувшись к себе в кабинет, он вызвал Замана.

— Я слышал, вы поддерживаете знакомства с сомнительными людьми, это правда?

— Я не понимаю ваших слов, байвачча, — непринужденно ответил Заман, хотя начало разговора напоминало допрос.

— Вам ничего не удастся скрыть от меня, джигит!

Это сказано было тоном чиновника, ведущего дознание, а совсем не торговца, беседующего с секретарем. Тем не менее Заман оставался вежливым и невозмутимым.

— В чем вы сомневаетесь, байвачча? Я со всей добросовестностью отношусь к вашим поручениям.

— Добросовестность в работе — это хорошо! Однако… Однако, мне кажется, в политическом отношении вы не совсем безупречны.

— Значит, вы занесли меня в списки политически неблагонадежных, так?

— Вы зачастили в аптеку недавно появившегося в Кульдже весьма сомнительного человека…

— А где же покупать лекарства? — наивно спросил Заман, глядя в глаза Юнуса.

— Вы ведь здоровы, как камень.

— Мать болеет…

— Где это вы научились хитрить? Такой молодой… Вот полюбуйтесь: по стилю это очень напоминает ваши письма. — Юнус бросил перед Заманом несколько листовок.

Заман недоуменно пожал плечами.

— Зря притворяетесь — бесполезно. Ведь это вы спрашивали у Ибрагима о Пазыле…

Такого удара Заман не ожидал, но все-таки не потерял самообладания.

— Ибрагим сам заговорил о Пазыле, я только спросил у него, что это, мол, за человек. Вот и все.

— А не тот ли это Пазыл, с которым вы встретились по дороге из Цзяюйгуаня, а? — усмехнулся Юнус.

Замана обдало холодным потом.

— Или язык проглотили? — торжествовал Юнус.

— Байвачча, какая же вина в том, что на чужбине я встретил соотечественника?

— Как бы он не оказался вашим политическим соотечественником, а? Ха-ха-ха!

— Будь у меня вредные мысли, вы сразу бы меня раскусили!

— А вдруг вы ловко притворялись?.. Но все равно вам ничего не скрыть от меня! Самое лучшее — раскайтесь и расскажите обо всем.

— А в чем я должен раскаяться?

— Вот наглец! Да я раздавлю тебя, как муху! Он хочет меня перехитрить, глупец!

— Вы меня не оскорбляйте! Если я не нужен — увольте!..

— Думаешь, я не знаю, чем ты занимаешься? Будь умнее, джигит! Все я знаю и лишь даю тебе время: пока не поздно, покайся и назови сообщников, иначе сгниешь в зиндане. Иди подумай! Потом поговорим как следует.

Едва Заман скрылся за дверью, как в кабинете появилась старшая жена Юнуса.

— Что случилось? — встревожился он. Женщине было запрещено показываться в кабинете, и, если жена нарушила этот порядок, значит, произошло что-то необычное.

— Прочитай-ка вот это письмо… — проговорила она дрожащим голосом.

— Что за письмо? — зло огрызнулся Юнус, но листок развернул.

С первых же строк глаза его гневно округлились и, казалось, готовы были выскочить из орбит:

«Ты мой, Заман! Ты для меня вся вселенная, мой Заман! — так начиналось письмо Халидам. — Склонив колени и благоговея перед тобою, я повторяю: „Эй, Меджнун и Лейли! Эй, Фархад и Ширин! Эй, Гариб и Санем! Эй, Юсуф и Зулейха! Смотрите — это мой Заман!“…»

Юнуса чуть не хватил удар. Гордость байваччи была уязвлена, он застонал и покачнулся. Жена поддержала Юнуса и тут же затараторила:

— Нужно немедленно отдать Халидам за Керимбая, иначе накличем беду на голову!

Невыносимая обида жгла Юнуса, голова стала тяжелой и как бы чужой. Юнус сделал несколько шагов, опираясь на жену, и вдруг закричал:

— Собственными руками задушу этого мерзавца! Рози, Хамид, Заир! Приведите его!

Халидам, подслушивавшая из соседней комнаты разговор родителей, быстро накинула на себя паранджу и выскочила на улицу.

Юнус, ожидая появления слуг, корил себя: «Глупец! Пустил в свои объятия змею… И чего я ждал сегодня? Надо было вот сейчас, когда говорил с ним, связать по рукам и ногам и бросить и зиндан…»

— Байвачча, вы меня звали? — спросил появившийся в дверях Рози.

— Где вы все пропадаете? Приведи ко мне этого подлеца!

— Кого?

— Скотина! Свяжи и приведи Замана!

— Слушаюсь, байвачча!