Зия Самади - Избранное. Том 1

Они выехали из города и свернули с дороги на боковую тропинку. Рози, как видно, отлично знал эти места, потому что уверенно привел к выходу одного из кяризов между Турфаном и селением Сингим.

— Вы подождите тут, и лошади пусть отдохнут, а я скоро вернусь.

Рози отдал поводья Заману и скрылся. Разнуздав коней и спутав передние ноги, Заман пустил их пастись на ровную лужайку, а сам улегся на спину.

На почти всегда безоблачном небе Турфана и сегодня не было ни облачка. Ярко светились бесчисленные Звезды. Тишина. Все спало кругом, лишь слышно было, как кони рвут траву да изредка пофыркивают. Вот упала звезда, ее хвост, длинно протянувшись, постепенно исчез. А прямо над головой мерцало созвездие Весов… Как-то раньше, дома, они поздно вечером ели во дворе суп с лапшой, мать тогда указала ему на это созвездие и сказала: «На этих весах взвешивают грехи людей перед тем, как отправлять грешников в ад». Зандан вздохнул, вспомнив о близких: «Даже попрощаться не удалось… Как мать, наверное, тревожится! Все время плакать будет. А младшие? Неужели Юнус будет их притеснять?» Сердце Замана сжалось. Он вскочил, в смятении огляделся кругом к начал ходить по поляне. Нежность, любовь к матери, брату и сестре, разлука с любимой терзали его душу…

— Вы шагаете, как на прогулке в саду, мой ходжа! — сказал появившийся Рози. — Идемте, я нашел в кяризе одинокого старика.

К приходу Рози и Замана старик разостлал одеяло, нарезал дыню и сидел в ожидании.

— Входите, дети мои. У меня нет клевера для ваших лошадей, покормите их кукурузными листьями.

— Спасибо, отец. — Устроив лошадей, Заман и Рози уселись рядом со стариком.

— Я не решился кипятить чай: огонь может привлечь солдат. Ешьте дыню.

— Почему вы один, отец? — спросил Заман, жуя дыню вместе с хлебом, испеченным по-турфански.

Старик вздохнул.

— Один мой сын ушел с повстанцами, другой прячется в горах вместе с семьей. А со мной, стариком, что сделать могут?

— Судя по всему, Турфан потерял много людей? — осторожно спросил Рози.

— Больше половины… — Старик дрожащими руками обхватил бороду и начал изливать переполнявшее душу горе. Он рассказал, что восставшие жители, предводительствуемые Махмудом, захватили Турфан и Токсун и через Сингим собирались напасть на гоминьдановцев. Но появился отряд Папенгута и принудил их к отступлению. Когда восставшие оставили Турфан, папенгутовцы устроили в городе погром. Те, кому удалось бежать, спрятались в кяризах, остальные были уничтожены.

— То, что мне довелось увидеть, не в силах вынести сердце, — закончил старик свой рассказ и заплакал. На глаза мягкосердечного Рози тоже навернулись слезы. Заман сидел в тягостном молчании. — Нет, аллах не оставит без наказания этих палачей! — простонал старик.

— Мы едем из далекой Кульджи, чтобы отомстить ненавистным угнетателям и освободить родину, — сказал Заман.

— Пусть удача сопутствует вам, дети мои. Пусть ни одна пуля не заденет вас… Пусть дадут вам силы молитвы наши, дети мои! — Старик обеими ладонями провел по лицу и бороде.

2

Штаб командования фронтом против повстанцев — так называемым восточным фронтом — обосновался в Гучене. Чжан Пейюань был намерен окружить Кумул и уничтожить Ходжанияза.

Однако Ходжанияз оставил Кумул и сохранил в неприкосновенности свои силы. Чжан Пейюань легко занял незащищенный город, зато в горных районах прочно утвердились повстанцы.

Ходжанияз был недоволен: ему не хотелось покидать город, оставлять на произвол судьбы его жителей, он согласился сделать это лишь под давлением Пазыла и его сторонников и вот теперь между руководителями восставших начались разногласия. Хатипахун не мог упустить такого случая.

— Наглость этого пришельца из чужого края перешла все границы. Он будет таскать вас по горам, пока не выдаст капирам — неверным… Вот увидите, так и будет, — нашептывал он Ходжаниязу. — Собрав вокруг себя таких, как Асылкан, он думает занять ваше место…

— Бросьте болтать вздор, ахун! — вспылил Ходжанияз. Он хоть и бывал иногда недоволен Пазылом, все же не позволял говорить о нем плохо, потому что любил его и верил в его безукоризненную честность.

— Это не вздор, Гази-ходжа! Мы хотели объявить вас главой мусульман — шейх уль-исламом… Почему вы нам не верите?

— Кто это — мы?

— Ахуны, духовные пастыри…

— Не морочьте мне голову, ахун! — оборвал муллу Ходжанияз. — Не смейте говорить мне о нем такое! Чем нести чепуху, занимайтесь своим делом!

— Нявузям билла… О аллах, ты свидетель искренности моих намерений, — поднял глаза к небу Хатипахун. — Когда мы хотели обратить в мусульманство пленных китайцев, этот пришелец заступился за них и не позволил… А вот в Турфане капиры вырезали всех мусульман…

Вошел Пазыл, причитания Хатипахуна оборвались на полуслове. После долгой паузы мулла обратился к Пазылу:

— По вашим настояниям мы оставили Кумул. Теперь так и будем бродить по горам, афандим? Исламские войска опозорены отступлением! Достоинство Гази-ходжи унижено перед лицом всего мира!

Пазыл ответил не сразу. Хатипахун давно уже подбивал Ходжанияза провозгласить «исламият», и Ходжанияз как будто стал склоняться к этой мысли. Он меньше прислушивался к советам Пазыла, в некоторых случаях уступал напору религиозных фанатиков. Пазыл даже начал подумывать о том, как бы избавиться от Хатипахуна. Он внимательно посмотрел на муллу и наконец ответил:

— Победа заключается не в том, займем ли мы Кумул или оставим его. В войне закономерны и победы, и поражения. Если бы мы приняли бой с превосходящими силами противника, Кумула все равно не удержали бы. Повторилась бы трагедия Турфана.

— Значит, вы предпочитаете бежать, афандим?

— Это не бегство, это временное отступление! Мы сберегли свои силы…

— А теперь с этими силами будем прятаться в горах? — с иронией спросил мулла.

— Почему прятаться? Зимой будем партизанить, а с наступлением весны двинемся на юг и поднимем народ там…

— Партизанить? Что это за слово?

— Да, партизанить! Мы уже советовались с Ходжой-ака. А вас, Хатипахун, я бы попросил не вмешиваться в военные вопросы.

— Когда капиры… — опять забубнил мулла, но вдруг спохватился: — Как бы время молитвы не упустить, ходжа…

Он взялся за Коран. Беседа прервалась.

Пазыл вышел от Ходжанияза рассерженным. «Проклятая темнота! Ты опаснее, чем вооруженный враг, — думал он, шагая по дороге. — Не изгнав из своих рядов таких, как Хатипахун, победы над врагом не добиться…»

Едва Пазыл вошел к себе, как двое джигитов с криком: «Пазыл-ака!» — бросились к нему. Это были Заман и Рози. Пазыл заключил их в объятия, как самых близких, родных людей, появившихся так неожиданно, словно с неба. От радости у всех троих навернулись на глаза слезы.

— Настоящие джигиты… Как же вместить мне в сердце мою радость? Заман мой, — Пазыл обнял джигита, — как вы доехали? Намучились в пути! Как почернели, а!

Когда закончились приветствия и немного улеглась радость от встречи, Заман рассказал обо всем происшедшем в Кульдже. Его рассказ огорчил и встревожил Пазыла.

— Я ждал от Кульджи большего. Не получилось, поддались на вражескую провокацию…

— Я виноват…

— Не о тебе, Заман, я говорю. Ты еще молод, неопытен. Что с Лопяном?

— Он должен был уехать в Урумчи. А за его аптекой стали следить… На последнее свидание он не пришел…

Пазыл прикусил губу и молчал долго. Наконец поднял голову.

— Да, борьба обостряется, — заговорил он. — Сейчас подлецы в собственных рядах становятся опаснее, чем откровенный враг. При наступлении они путаются в ногах, во время боя хватают за руки…

— Привет джигитам, преодолевшим степи и горы! — воскликнул появившийся Моллахун. За ним показались Асылкан, Сопахун, Бато.

— Входите, входите, — пригласил Пазыл. — Это тот самый Заман, о котором я говорил.

— Молодец! Хорошо, что приехали! — Моллахун похлопал Замана по спине. — С такими джигитами мы не ударим лицом в грязь! Все дело в пашем единстве.

— Правильно, Моллахун-ака! — под-хватил Пазыл. — Без единства мы ничего не добьемся. Враг побеждает не потому, что он сильнее, а потому, что у нас нет единства. Не обезвредив скрытых врагов, не победим, в открытом бою…

— Да. Мы все должны быть как одно тело, одна душа! — горячо сказал Асылкан.

— Моллахун-ака! Что же это? Так и будем потчевать гостей речами, да?

— Нет, почему же? У меня все готово. Пусть помоются с дороги. Пойдемте. — Моллахун встал, пропустил вперед себя приехавших и задержался на пороге. — А этот Рози, пожалуй, мне подойдет. Я возьму его в помощники, хорошо?

— Я не против, Моллахун-ака. Лишь бы бойцы были сыты и одеты, — разрешил Пазыл.

1

Едва опустились на Урумчи вечерние сумерки, как закрылись ворота городской цитадели. На улицы вышли военные патрули, они останавливали и обыскивали всех прохожих, стараясь найти спрятанное оружие. На стенах цитадели еще днем были установлены пулеметы. Группы вооруженных солдат, казалось, ждали лишь команды. Жители города в страхе затаились…

Когда совсем стемнело, к воротам ямыня председателя провинциального правительства подъехала коляска, сопровождаемая полусотней охраны. Из коляски вышел Папенгут и, припадая на правую ногу, прошагал в ямынь.

Вопреки обычаю, Цзинь Шужэнь принял его немедленно.

— Прошу, генерал, садитесь, — указал он на кресло.

— Благодарю вас.

— Вы проявили похвальное усердие при подавлении турфанского мятежа. Надеюсь, так же усердно будете действовать и против. Ходжанияза…

— Простите, ваше превосходительство, но я к вам по другому делу.

— Что вы сказали? — растерянно переспросил Цзинь Шужэнь.

— Прочтите. — Папенгут протянул красный конверт.

У перетрусившего Цзинь Шужэня от недоброго предчувствия затряслись руки. Он развернул письмо. Это был ультиматум, подписанный Цзинь Чжуном от имени «группы патриотов».

«Ваша власть, как прогнивший халат, трещит по всем швам. Не пытайтесь залатать дыры — вы обречены. Оставить Синьцзян в Ваших руках — значит потерять Синьцзян. Пока не поздно, уйдите сами. На размышление — два часа».

Цзинь Шужэнь растерянно уставился на Папенгута.

— Вы окружены, ваше превосходительство…

— Окружен?

— Да. Цзинь Чжун объявил военное положение и окружил вашу резиденцию.

— Подлецы! — обессиленно захрипел Цзинь Шужэнь. — Они воспользовались отсутствием Шэн-цаньмоучжана!

— Сопротивление бесполезно. В руках Цзинь Чжуна вся пятнадцатая бригада.

— Нет, нет! Я не допущу, чтобы меня сожрали волки, которых я сам вскормил… Я их накажу!

Папенгут усмехнулся и направился к двери. У порога он сказал:

— Подумайте хорошенько, ваше превосходительство. Чтобы потом не раскаиваться! — и вышел.

«Безродный пес… советует сдаться… Нет, нет! Это тяжелее смерти…» Цзинь Шужэнь вызвал начальника охраны и приказал готовиться к отражению штурма ямыня.

Через два часа части Цзинь Чжуна открыли огонь по ямыню.

С каждой минутой перестрелка усиливалась. В бой вступила артиллерия. Первые снаряды разорвались во дворе резиденции. В окнах спальни Цзинь Шужэня посыпались стекла, а само здание вздрогнуло от разрывов. Председатель забился в угол и, обхватив руками фигурку медного божка, жалобно причитал.

Маузеристы его охраны в это время старались отразить натиск частым огнем из-за стен, но превосходящие силы наступавших подбирались все ближе к резиденции. Наконец один из снарядов угодил в западные ворота ямыня и разнес их. Пулемет на воротах замолк, маузеристы в панике побежали. Наступавшие начали взбираться на стены, как вдруг прозвучала команда о прекращении огня и отступлении. Прекратились орудийные залпы, утихли пулеметы и винтовки. Наступила гнетущая тишина.

Через четверть часа двое верховых остановились перед северными воротами резиденции.

— Откройте! — закричал один из всадников. — Я с письмом от Шэн Шицая!

Начальник охраны подошел к воротам и, удостоверясь, что прибывший действительно адъютант Шэн Шицая Лю Бин, впустил его. Лю Бин прошел в кабинет Цзинь Шужэня. Тот молился медному божку:

— Ты всемогущ… Сжалься над нами… дай моей охране силы продержаться до рассвета, пока прибудет Шэн-цаньмоучжан!

— Шэн-цаньмоучжан прибыл! — Лю Бин не смог удержаться от смеха при виде напуганного правителя.