— Шэн-цаньмоучжан? — сразу оживился Цзинь Шужэнь и радостно сжал руки Лю Бина. — Где мой защитник?

— На северных холмах.

— Почему не входит в город?

— Он окружил части Цзинь Чжуна, вынудив прекратить штурм резиденции.

— Немедленно передайте мой приказ Шэн-цаньмоучжану: пусть в пух и прах разнесет Цзинь Чжуна!

— Я попросил бы вас сначала ознакомиться с этим письмом…

Прочитав письмо, Цзинь Шужэнь в изнеможении опустился на диван. Там было написано:

«Не пытайтесь удержать подпорками развалившееся здание. Немедленно отдайте правительственную печать. В противном случае — пеняйте на себя!»

— Лучше сдайтесь по-хорошему, другого выхода нет! — тоном приказа заявил Лю Бин. Потерявший все в эти несколько минут, лишившийся речи Цзинь Шужэнь показался ему жалким.

— Шэн-цаньмоучжан, — продолжал Лю Бин, — обещает полную неприкосновенность вашего личного имущества. Я гарантирую вам жизнь и безопасность до самой границы…

— Хе… — вздохнул Цзинь Шужэнь. В этом вздохе прозвучали безысходное горе, обида, сожаление. Он обессиленно махнул рукой в направлении стола.

Лю Бин выдвинул ящик, достал обернутую в белое большую, как копыто лошади, печать.

— Готовьтесь в путь, Цзинь Шужэнь! — С этими словами он покинул кабинет.


Шэн Шицай через свою агентуру заранее узнал о намерениях Цзинь Чжуна. Он тайно прибыл из Гучена с верными ему войсками, обосновался в непосредственной близости от Урумчи и внимательно следил за развитием событий. Когда Цзинь Чжун начал штурм резиденции Цзинь Шужэня, Шэн Шицай приказал окружить мятежные части и потребовал прекратить «враждебные действия против главы провинциального правительства».

Появление Шэн Шицая Оказалось неожиданным для Цзинь Чжуна. Он растерялся, не зная, что предпринять, приостановил штурм ямыня и отправил на переговоры с Шэн Шицаем Папенгута.

— Я вас вооружил, поставил на ноги, а вы бросились в объятия Цзинь Чжуна… — холодно встретил Шэн Шицай Папенгута.

— Мне пришлось пойти на временное соглашение с ним, потому что…

— Понятно. Теперь вы готовы пойти на соглашение со мной, так?

— Я всегда с вами, я ценю и храню нашу прежнюю дружбу, уважаемый цаньмоучжан.

Шэн Шицая, разумеется, не обманула эта наивная попытка выкрутиться из неловкого положения, он лишь подумал про себя: «Теперь будешь служить мне, а появится более сильный соперник — переметнешься к нему, двурушник», — и бросил на Папенгута полный ненависти взгляд.

Вошел Лю Бин и положил на стол печать.

— Перетрусил старик. И все же мне его жаль, — проговорил Шэн Шицай, взяв в руки печать.

— Страшно перепуган, — подтвердил Лю Бин, изобразив трясущегося Цзинь Шужэня.

Шэн Шицай улыбнулся:

— Пусть теперь живет спокойно. Нажитого добра ему хватит. Отдайте приказ войскам — пусть занимают город.

— Слушаюсь! — Лю Бин вышел.

— Создам новое правительство, начну работать по-новому, — заявил торжественно Шэн Шицай. И подумал: «Пришло время уступок. Что ж, поиграем в демократию…» Мгновенно мелькнули в памяти Шанхай, комната, обставленная во французском стиле, слова министра: «Да, да, именно отойти и вернуть…»

Папенгут вряд ли заметил, как дрогнули губы Шэн Шицая в мимолетной ехидной усмешке, — во всяком случае, не должен был заметить.

— Поздравляю с большой победой! — высокопарно произнес бывший белогвардейский офицер.

— Если Цзинь Чжун и Тао Минью не хотят междоусобного пролития крови, пусть присоединяются ко мне. Они уже не извлекут выгод из политической игры.

— Я берусь уладить это дело, ваше превосходительство, — заверил Папенгут.

2

12 апреля 1933 года город Урумчи преобразился. Общественные здания, ворота городской цитадели, магазины — все было украшено флагами, а перед резиденцией правительства красовался огромный портрет Шэн Шицая. В людных местах города были развешаны объявления. В них сообщалось о низвержении Цзинь Шужэня, о том, что Шэн Шицай принял звание дубаня — верховного комиссара, генерал-губернатора Синьцзяна — и создал провинциальное правительство во главе с председателем (чжуси) Ли Шучженом. В новое правительство вошли сорок представителей различных национальностей, населяющих Синьцзян. Эта новость была необычайной — некитайцев допустили к управлению провинцией. Необычно и то, что объявления были написаны на двух языках — уйгурском и китайском.

Другие объявления призывали население приступить к мирному труду, в них приводились восемь пунктов правительственной декларации — о равенстве всех национальностей, свободе вероисповедания, местном самоуправлении, борьбе со взяточничеством и коррупцией, об улучшении условий жизни трудового люда, о культурно-просветительных мероприятиях…

Ознакомившись с этими громогласными и торжественными заверениями и обещаниями, население города высыпало на улицы, как в большой праздник. У всех было радостно-возбужденное настроение, люди ликовали, поздравляли друг друга:

— Вот и наступил светлый день!

— Это и есть свобода!

— Старый режим пал! Гнету пришел конец!

В толпе здесь и там появлялись шэншицаевские агитаторы, они выкрикивали лозунги, объявляли о конце векового угнетения, провозглашали отмену налогов, приветствовали новую жизнь и призывали народ отдать силы осуществлению «Декларации из восьми пунктов».

Пока никто еще не знал, чем на самом деле обернется этот «светлый день»: грандиозным обманом, временной уступкой народу или же реальностью, радостной действительностью на-долгие времена…

Многие искренне верили в перемены, радовались, ликовали, на стихийно возникавших митингах направляли поздравления и подарки Шэн Шицаю, дубаню — верховному комиссару, генерал-губернатору провинции. Для вручения поздравлений и подарков тут же избирались депутации, в состав которых, как правило, входили уже известные нам Турсун-баба, Назар-кази и подобные им представители высшего сословия.

3

— Ну что ты все торопишься, Шицай! Ты уже который день толком ничего не ешь! — Шэн-тайтай преградила дорогу мужу..

— Сегодня у меня очень важное дело…

— Опять? И что это за нескончаемые дела?

— Необходимо закрепиться! Упрочить власть!

— Но ты же стал дубанем! Все в твоих руках…

— Все решится сегодня…


Правительственная резиденция, в течение ста пятидесяти лет называвшаяся «цзяньцзюнь ямынь», теперь именовалась более демократично: «дубань гуншу» — «канцелярия дубаня».

Изменилось не только название — заменена обстановка, охрана… На кирпичной стене у центрального входа установлены пулеметы. У главных ворот раньше стояло четыре часовых, по двое справа и слева, — теперь их шестнадцать. Войти можно лишь по пропуску, и то после самой тщательной проверки. Наиболее подозрительных посетителей проверял сам начальник охраны. Сегодня их много — в канцелярию дубаня вызваны все сколько-нибудь значительные чиновники и офицеры. В специальной комнате им предложили оставить оружие и только после этого пропустили в зал. Там вызванные удивленно переглядывались друг с другом.

Собравшиеся с тревогой ожидали появления Шэн Шицая. Тревога возросла, когда заметили, что застекленная веранда, через которую можно пройти в сад, заполнена вооруженными солдатами.

Никто не посмел поинтересоваться, для чего вызваны солдаты. Только Цзинь Чжун сказал сидевшим вокруг единомышленникам::

— Не пахнет ли заговором?.. — Его обычно бледное лицо стало еще белее.

— Если ты, начальник штаба, ничего не знаешь, откуда нам знать? — Тао Минью снял очки и растерянно заморгал глазами.

— Чему тут удивляться — новый правитель стремится к неограниченной власти, вот и пугает.

— Да, такой ввергает в беду прежде всего окружающих, — заявил Тао Минью.

Лю Шаотен возразил:

— Но у него же нет оснований…

— Оснований? Какие основания нужны авантюристу? — обозлился Цзинь Чжун. Теперь он горько каялся в том, что поверил Шэн Шицаю.

Тем временем появился адъютант Шэн Шицая Лю Бин с десятком солдат.

— Господа! — крикнул он. — Цзинь Чжун, Лю Шаотен, Тао Минью пытались совершить государственный переворот!

— Ты что мелешь? — вскипел Цзинь Чжун. Рука его потянулась к поясу, но он вспомнил, что оружие у него отобрали, и до крови прикусил губу.

По знаку Лю Бина солдаты накинулись на трех «заговорщиков» и связали их.

— Пусть выйдет палач Шэн! — выкрикнул Цзинь Чжун.

— Где этот негодяй? Чего же вы молчите, господа? Нас обвиняют ложно!..

Никто не пошевелился в ответ.

— Выводите! — приказал солдатам Лю Бин.

Солдаты выволокли всех троих в уголок сада и тут же расстреляли на глазах присутствующих.

Шэн-дубань, наблюдавший сверху — из окна второго этажа — за происходящим, свободно вздохнул и облизнул губы.

В зале установилась гнетущая тишина.

— Сидите спокойно! — прогремел голос неожиданно появившегося Шэн-дубаня. Этот голос заставил вздрогнуть сердца сидевших. — Подлецы хотели расправиться не только со мной, но и с лучшими нашими людьми во главе с Ли-чжуси…

Все молчали. Только Папенгут решился произнести:

— Собакам собачья смерть!

Шэн Шицай, взглянув на него, продолжал:

— Среди вас есть последователи Цзинь Чжуна, я знаю. Их вина не так значительна. Если они раскаются, никто их преследовать не будет…

Головы сидевших чиновников в страхе опустились еще ниже.

— Если приспешники Цзинь Чжуна не напишут подробно о своем раскаянии, будут приняты крутые меры! — Прокричав это, Шэн-дубань удалился так же неожиданно и стремительно, как и появился.

Перепуганные чиновники и офицеры долге еще не смели пошевельнуться. Им было страшно от мрачного вида Шэн Шицая, от его грозных слов. Кто знает, какая участь ждала каждого из них…

Так в Синьцзяне началась «новая эра».

Глава двадцатая

1

Ма Чжунин вновь вступил на территорию Восточного Туркестана. Его дивизии заняли Кумул, без всякого сопротивления дошли до Гучена и взяли его.

Шэн Шицая в это время больше заботили «внутренние враги», для борьбы с ними он сосредоточил все силы в Урумчи. Путь для Ма Чжунина был открыт.

Создалось положение, при котором главную роль на военно-политической арене Восточного Туркестана стали играть два пришельца — Шэн Шицай и Ма Чжунин и стоявшие за ними силы. Ходжанияз — третья реальная сила — не примкнул ни к тому, ни к другому, он готовился к походу на юг. Шэн Шицай верно оценил смертельную угрозу со стороны Ма Чжунина и попытался перетянуть Ходжанияза на свою сторону. Он вызвал Юнуса и поручил ему отправиться к Ходжаниязу для переговоров. С караваном подарков Юнус прибыл в Пичан, где Ходжанияз разбил временный лагерь.

— Говорите с ним вы, афандим. Боюсь, что он такой же лжец, как приезжавший раньше Турсун-баба, — сказал Ходжанияз Пазылу.

— С ним вместе сам Назар-кази, это могут расценить как невежливость. Примите вы их, Гази-ходжа, — заговорил Хатипахун.

Ходжанияз покосился на него, но ничего не сказал.

— Вы, Хатипахун, не политик и лучше не вмешивайтесь, — оборвал муллу Моллахун.

Пазыл вышел вместе с Заманом и Сопахуном.

— Пришло время встретиться лицом к лицу со своим заклятым врагом. Готовься, Заман! — пошутил Пазыл во дворе.

— Это хорошо, Пазыл-ака!

— Не растеряешься?

— А чего теряться, Пазыл-ака?

— Вы с Сопахуном оденьтесь как следует, не забудьте об оружии, — посоветовал Пазыл.

Когда все было готово, он послал за приехавшими.

— Пожалуйста, Юнус-байвачча, я давно мечтал встретиться с вами, — приветливо начал разговор Пазыл…

Юнус поздоровался с Пазылом, Сопахуном, протянул ладонь и Заману, не узнав его, но вдруг отдернул руку и даже отступил на шаг. Новый, по фигуре, бешмет, зеленые брюки, сапоги с высокими голенищами и перекрещивающиеся на груди ремни о маузером и саблей — так выглядел Заман. «Вот где он, подлец…» — подумал Юнус, пораженный встречей. Однако взял себя в руки, поздоровался с Заманом.

— Гази-ходжа уполномочил нас говорить с вами обо всем, — сказал Пазыл после того, как гости расселись.

Презрительно покосившись на Сопахуна и Замана, Юнус ответил:

— Как и полагается, вначале мы хотим вручить письмо Шэн-дубаня. — Он протянул письмо.

— Читай вслух, Заман, — Пазыл передал письмо Заману.