От неожиданного вопроса Шэн Шицай не растерялся, хотя до сих пор и не вел бесед с людьми такого высокого ранга. Он хорошо знал настоящие цели гоминьдановской политики в отношении Синьцзяна и поэтому вместо ответа лишь усмехнулся.

— Я считаю неприличным, если за беседой усмехаются!

— Простите, господин министр, ваш покорный слуга хоть и не наделен умом, считает, что… э-э… считает…

— Ну-ну! Говорите! — поторопил министр.

— По-моему, — продолжал Шэн Шицай, растягивая каждое слово, — такой красивый, богатый район, как Синьцзян, всегда должен быть на карте Китая, должен навечно стать его частицей.

— Очень хорошо, Шэн-сяньшэн! — воскликнул министр. — Отлично сказано! — еще раз похвалил он, разливая в бокалы шампанское.

Собеседники молча подняли бокалы.

— Так вот, Шэн-сяньшэн, — мягко заговорил министр, — я очень рад, что нашел такого энергичного человека, как-вы.

— Моя голова вознесется к самым небесам от ваших похвал. — Шэн Шицай сложил на груди руки, выражая этим традиционным китайским жестом безмерную благодарность.

— Не стоит, не стоит, — растаял от удовольствия министр. — Говоря честно, управлять Синьцзяном очень нелегко. Если не смотреть в завтрашний день, то так и хочется отказаться от этого далекого, сурового края, где так плохи дороги и так много смут.

— По-моему, мы ни сегодня, ни в будущем не откажемся от Синьцзяна.

— Это так, — согласился министр и, немного подумав, добавил: — Управлять синьцзянцами, забитыми, погрязшими в отсталости, все же легче, чем крутить жернова. Однако… однако не так-то легко искоренить влияние извне.

— Правильно. В этом и заключается суть вопроса.

— Я имею в виду не Англию, не Америку и не Японию, почтенный. Не думаю, чтобы они стали нашими соперниками в Синьцзяне. Я боюсь марксистской чумы.

Тут министр, видимо, не желая высказаться до конца или обдумывая, как выразить свою мысль, начал, запинаясь, произносить лишь слово «Синьцзян», подобно тому как беременная женщина твердит название полюбившегося кушанья. Он налил себе вина и, не предложив собеседнику выпить, сам опорожнил бокал. Только после этого речь его опять обрела смысл:

— Синьцзян граничит с Советским Союзом. Синьцзянцы узнают о новой жизни национальных меньшинств у Советов. Как вы думаете, влияет это на них?

Вопрос был задан таким тоном, будто в этом повинен Шэн Шицай. Господин министр никогда не мог говорить спокойно о Советском Союзе. И сейчас начал нервничать. Он принадлежал к правому крылу гоминьдановцев, поэтому и в рабочем движении внутри Китая, и в деятельности китайских коммунистов, и в сдвигах, происходящих в Синьцзяне, ему мерещилась рука большевиков.

Шэн Шицай знал немного о взглядах министра и теперь внимательно прислушивался. Постепенно ему стал понятен смысл затеянного разговора. Он решил прикинуться откровенным.

— Мне кажется, — начал Шэн, — если центральное правительство не усилит свою бдительность, то и в Синьцзяне произойдет та же революция, что во Внешней Монголии…

— Что? — вскрикнул министр, как человек, внезапно брошенный в холодную воду. — Не может быть! — крикнул он немного спустя и приказал: — Говорите все, что вам известно!

— Я человек маленький. По этому поводу правительство…

— Оставьте правительство! — оборвал министр, махнув рукой. — Высказывайте свои соображения!

Шэн Шицай задумался. Он знал о непостоянстве политических деятелей, о том, что их отношение может измениться в любую минуту. После столь сильной, неожиданно сильной реакции он перетрусил и не решался высказаться категорично, так как его суждение могло не совпасть с мнением министра и тогда под угрозой оказались бы и завоеванное с таким трудом доверие, и карьера, и новое назначение — в Синьцзян.

— Говорите все, что знаете! — требовал министр. — Не заставляйте меня пожалеть о том, что зря терял с вами время в беседе по политическим вопросам.

— Я на деле оправдаю доверие правительства…

— Не увиливайте. Я хочу знать ваши мысли!

— Мне кажется, Синьцзян сохранит только тот, кто пойдет на временные уступки недовольному населению, кто предоставит краю некоторое самоуправление под нашим, разумеется, надежным контролем, кто обеспечит улучшение экономического положения провинции. Для этого в нынешних условиях придется пойти на сближение с Советами. А закрепившись, надо выбрать удобный момент и резко отойти от них. И тогда с лихвой вернуть все, что пришлось уступить непокорным, — проговорил Шэн Шицай после некоторого молчания.

— Да, да, именно отойти и вернуть… — начал было министр, но раздался телефонный звонок. Пришлось поднять трубку. — Да, да, знаю, будьте спокойны…

После звонка беседа потекла по другому руслу.

— Чжан из отеля, я обещал быть у него.

— Видимо, это банкет синьцзянцев. Они и меня пригласили.

— Да? Вы уже сближаетесь с ними?

— Только начал.

— Хорошо. Какие впечатления?

— Беседовал с некоторыми. Среди них выделяются Юнуси, Тулиди, Папенгути[7].

— Что вы имеете в виду?

— Как бы это сказать… короче… Любят деньги, почет и власть.

— Будьте осторожнее с белогвардейцем Папенгути.

— Спасибо, господин министр. Юнуси и Тулиди я думаю использовать при случае, А Папенгути — русский, он, конечно, и полезен, и вреден.

— Мне нравится, как вы характеризуете людей, Шэн-сяньшэн. Тех подманите лаской, а русского обуздайте, вот вам мой совет. — Министр явно был доволен собой.

— Так и поступлю. Мы не только обуздаем Папенгути, но и оседлаем.

— Вы угадали мои мысли. Я помогу вам устроить все дела здесь, чтобы вы смогли быстрее выехать в Синьцзян.

— Благодарю, господин министр, — обрадованно произнес Шэн Шицай, поняв, что не упустил из рук птицу счастья.

— Одевайтесь, поспешим на банкет ваших будущих подданных!

3

Когда в большом зале ресторана появились Юнус-байвачча и его приятели, кокетливая Чжу-шожа обратилась к каждому из них с ласковым приветствием. А Чжан, как истинный китаец, прижав руки к груди, с поклоном пригласил:

— Прошу, господа!

И затем с приторной улыбкой добавил:

— Нам повезло с цветами, Ю-шаое[8]. Мне удалось достать их в Юньнани. Таким цветам место только в раю.

Гости и в самом деле, залюбовались цветами в большой вазе, испускавшими приятный аромат. Чжан осторожно вытянул из вазы бутон и приколол его к груди Чжу-шожа.

— Каждый бутон стоит сто долларов. Значит, Ю-шаое, я запишу еще сто долларов на ваш счет. Не так ли, Чжу-шожа?

— Если вы будете каждый бутон продавать по сто долларов, то Юнус-байвачча уйдет отсюда голым! — рассмеялся Муталлиб, подмигнув.

— Ну что вы… Даже остатки прибылей Ю-шаое за один лишь день сделают счастливыми десятки таких, как я, — льстиво улыбнулся Чжан.

— Не можешь — не лезь, верно? А если можешь делать деньги, то и трать их так, чтобы слава осталась, верно? — проговорил Турди, хлопнув Юнуса по плечу.

Заметив, как заскучал Юнус от этих слов, китаец, растягивая слова, почти пропел друзьям:

— Изысканнейшими блюдами сегодняшнего банкета вы будете наслаждаться под звуки ваших любимых мелодий!

— Да ну? Вы, господин Чжан, и дело знаете, и как его начать!

— Говорите что угодно, Муталлиб-шаое, но я ничего не пожалею для вас, если даже придется понести большие убытки. Даже тут, в Шанхае, вы услышите уйгурскую музыку… — Вдруг, словно вспомнив о чем-то, Чжан посмотрел на часы, удивленно вскинул брови, подошел к окну и раздвинул шторы. С высоты четырнадцатого этажа Шанхай виден был как на ладони. — Прошу вас, господа! Вы можете осмотреть Шанхай, не блуждая по его улицам. Любуйтесь! — Чжан словно показывал свои владения.

Гости залюбовались переливами огней ярко освещенного вечернего города, который отсюда казался еще прекраснее и беспокойнее. На ровных, прямых улицах, как бы прочерченных твердой рукой среди разноэтажных зданий, струился нескончаемый поток автомашин, автобусов, троллейбусов, мельтешили рикши, напоминавшие муравьев. Отсюда, с высоты, водоворот обыденной жизни большого города казался таинствен-но-непостижимым. Вдали было видно море, многочисленные каналы, вливавшиеся в него, и несметное множество лодок-джонок, снующих по воде, и всюду люди, люди, люди, которым приходилось бороться за нелегкое свое существование…

— Министр! Господин министр вышел из машины! — воскликнул Чжан и бросился к дверям.

— Господин министр… — проговорил Юнус и, хотя не видел машины, кинулся вслед.

Муталлиб и Турди многозначительно переглянулись и тоже вышли. Только Чжу-шожа не тронулась с места, а лишь прикусила нежные губы.

Чжан, Юнус и спустившиеся вслед за ними Муталлиб и Турди успели встретить министра и Шэн Шицая у парадного входа. Чжан, напоминая видом своим собаку, заметившую мясо в руках хозяина, низко склонил голову и пролепетал:

— Прошу, прошу, господин министр.

— Ваш приход большая честь для нас, великий дажэнь![9]— Юнус, не скрывая своей радости, сложил руки на груди. — От вашего внимания наши души возносятся к раю, ваше превосходительство…

— Как здоровье? — буркнул министр еле слышно и, вытянув голову, как гусак, огляделся по сторонам.

Зная его высокомерие, Чжан не удивился холодной встрече. Он заговорил еще более льстиво:

— Ваш раб готов исполнить любое ваше повеление. Пожалуйста, проходите, прошу вас, проходите… Не дай бог простудиться здесь…

Глава вторая

1

Банкет проходил шумно и весело. Управляющий сам ухаживал за гостями и делал это так умело, что вызвал аппетит даже у тех, кому не хотелось есть. Ароматнейшие закуски, приготовленные из трепангов, мяса перепелок, фазанов, диких уток, куропаток, из корней бамбука, семян лотоса, сменяли друг друга, десятки вкуснейших горячих блюд появлялись в небольших тарелочках на маленьких столиках одно за другим, и к каждому новому блюду наполнялись рюмки. Чжан красочно расписывал способ приготовления каждого кушанья, искусно возбуждал аппетит гостей; и они ели и ели, пили и пили. Особенное внимание уделял он министру и, когда тот поднимал рюмку, тут же подносил ему на палочках закуску. Манящие улыбки красавиц, сидевших рядом с министром, слева и справа, их лукавое кокетство, гибкие тела, источавшие нежный аромат духов, а также вкусное блюдо и крепкое вино делали свое дело: министр все более веселел.

— Попросим барышню Ян спеть! — вдруг крикнул он, уже порядком захмелев.

— Просим, просим! — раздались голоса со всех сторон.

Ян-шожа очаровательно улыбнулась и встала. Она действительно была красива, и мужчины, облизывая губы, во все глаза смотрели на нее, словно хотели съесть, как самое вкусное кушанье. Чжу-шожа с досады кусала губы, бледнела, краснела, мучительно страдала от зависти, готовая провалиться сквозь землю. Она давно собиралась покинуть банкет, но не замеченный другими многозначительный жест Шэн Шицая заставил ее остаться, С тех пор как они встретились еще в Мукдене, Чжу-шожа чувствовала себя связанной с Шэн Шицаем прочной невидимой нитью и была уверена, что вдвоем они сметут прочь каждого, кто встанет на их пути.

Ян-шожа дала знак сидевшим в нетерпении музыкантам, и они заиграли. Маленький ротик ее раскрылся, словно бутон, и полилась давно уже ставшая классической мелодия эрхуан, исполняемая в манере знаменитого актера Мэй Ланьфана. Нежный голосок певицы, искреннее волнение и неподдельная задушевность исполнения захватили слушателей. Все гости, и даже пьяненький министр, сидели, не проронив ни звука, а потом, не сдержавшись, шумно зааплодировали. В этом общем шуме один лишь Юнус сидел тихо и незаметно. Если сказать правду, то и мысли и душу его занимала сейчас Ян-шожа. От неожиданно возникшего чувства тревожно сжималось сердце, а воображение рисовало одну за другой самые сладостные картины.

«Все отдам, но не успокоюсь, пока не станешь моей!» — решил он.

— Выпьем до дна за здоровье Ян-шожи!

— До дна, до дна!

Раздался звон бокалов.

Перед министром низко склонился управляющий:

— Для господина министра я подготовил уйгурскую мелодию…

— Давайте послушаем, — милостиво разрешил министр.

Управляющий рысцой подбежал к музыкантам, что-то объяснил им, и сразу же послышалась уйгурская мелодия, нечто среднее между «Хан ляйлун» и «Ах хеким». Потом музыканты перешли на мелодию «Чим-чим аттим», и захмелевший Турди выскочил танцевать. Его медвежья неуклюжесть, неповоротливость вызвали громкий дружный смех, но Турди, войдя в азарт, начал так быстро и ловко перебирать ногами, так выразительно двигать бровями, что смех утих, и гости уже с интересом посматривали на танцора.