Зия Самади - Избранное. Том 1

— Непутевые слова, — отверг с досадой Шамансур. — У нас есть свое угодное аллаху правительство, которое управляет Хотаном и Яркендом.

В комнате воцарилось долгое молчание. Смысл высказываний Гаипа и Шамансура — оставить Ходжанияза в одиночестве, оттеснить в сторону — привел Замана в мрачное настроение. В Кумуле он думал, что всему противится Хатипахун, что если убрать завистника с глаз долой, дело наладится. Теперь он увидел, что Хатипахун по сравнению с Гаипом-хаджи, Касымом-хаджи и другими подобного типа «уйгурами» все равно что муравей перед слонами. Сомнение в этих людях с каждым днем у него усиливалось. Сейчас Заман больше страшился внутренней опасности, нежели внешней угрозы.

— Я заметил, — обратился к нему Гаип-хаджи, — что в сегодняшнем бою вы проявили отвагу. Во имя чего и для кого вы решились на такой риск?

— Не могу сказать, что я проявил отвагу, — ответил, подумав, Заман, — но я был готов отдать жизнь во имя родины.

— Конечно, это славно — пасть жертвой за родину. Но зачем же вы пытаетесь быть жертвой? — Гаип давно подозревал, что Заман подвержен влиянию материалистов, и постоянно присматривался к его житью-бытью. В черный список Гаипа было занесено и имя Замана. Сегодня, находясь в сторонке, он через бинокль наблюдал за боем и был даже восхищен доблестью Замана и его бойцов. «Вот такую отважную и усердную молодежь нужно склонить к себе. Стоит попытаться», — наметил он на будущее и пытался сейчас слегка прощупать Замана.

— Вам непонятны мои цели, господин, — Заман прямо взглянул на Гаипа. — Но это же несложно, как к двум прибавить два.

— Видите, эмир-сахиб, как выражается молодое поколение, — Гаип-хаджи словно призывал на помощь Шамансура. — Что ж, изложите ваши цели яснее, Заман-афанди.

— Я простой воин, и дуло моей винтовки направлено на врагов, которые попирают родину и сосут кровь из народа!

— Весьма изящно. — Гаип-хаджи бросил взгляд на Шамансура, но тот не особенно любил многословные препирательства и сидел молча, будто дремал. — Но я хотел бы знать-о ваших идейных убеждениях, Заман-афанди.

— Мое высшее желание — подлинная независимость народа Восточного Туркестана.

— Хорошо, и какое же административное устройство вы бы предпочли?

— Народную демократию.

— Весьма прекрасно. — Гаип-хаджи внимательно посмотрел на Замана. «И кто только тебя наставлял — залил уши свинцом! Раз демократия, то ты, безусловно, станешь опасным врагом. Нахватался поверхностно усвоенных положений и пережевываешь их в памяти, цыпленок…» — говорил его взгляд.

— Можно мне задать вопрос господину? — спросил в свою очередь Заман.

— Пожалуйста.

— Вы, господин, приехали из таких далеких краев и в наше дело…

— Не в ваше дело! — вскричал Гаип.

— Прошу прощения. В народное дело… вмешиваетесь. С какими целями?

Вместо ответа Гаип-хаджи вздернул вверх голову и вытаращил красноватые глаза, казалось, они вот-вот выскочат из орбит. Вздрогнули похожие на жука, как бы прицепленные к кончику горбатого носа, ухоженные усики, Гаип-хаджи криво посмотрел на Шамансура, тот, словно одобряя заданный вопрос, продолжал молчать. Сайпи дернулся, но вроде не смог вскочить с места. Пока Гаип-хаджи искал подходящие для ответа слова, вошел связной:

— Опять…

— Что случилось? — обеспокоенно спросил сахиб.

— Опять дунгане идут…

— Де-ла-а! — Гаип-хаджи вскочил прежде всех.

2

Словно брошенный оземь, потерявший много живой силы, Ма Цзыхуэй остановился в Тазгуне, собрал рассеявшееся войско. Взбешенный тем, что получил урок от недостойного Шамансура, Ма Цзыхуэй в припадке ярости изругал до седьмого колена солдат и надавал оплеух многим офицерам. Пока он мучился, не зная, что предпринять, подоспел отправленный Ма Чжунином кавалерийский полк. От радости Ма Цзыхуэй вознесся духом и, горя желанием отомстить, снова пошел в наступление.

…Шамансур, упоенный победой, не считал возможным ночное наступление противника, получившего тяжелый удар, и дал отдых бойцам. Это и привело к тому, что вражеские солдаты незамеченными подошли на подступы к Янгисару.

Уставшие от жары, перестрелки и сабельного боя, истомленные воины крепко спали. И часовых сморила ночная Духота, они заснули, зажав в коленях винтовки.

Шамансур, собрав бойцов, прикинул, что фронтом устоять против налетевших врагов не удастся, поэтому, оставив отряд прикрытия, попытался отойти, однако попал в окружение и принужден был укрыться в большой мечети.

Рози, ожидая возвращения Замана, все еще не спал. Он хорошо накормил воинов, устроил их на отдых в большом дворе, а перед воротами и со стороны сада поставил четырех дозорных. Когда Заман, задыхаясь, прибежал, Рози уже разбудил бойцов и выстраивал их при оружии в шеренгу.

— Кони где?

— В соседнем дворе.

В соседнем дворе заблаговременно отправленные туда пять солдат заседлали коней. Заман вывел своих уцелевших от дневного боя восемьдесят воинов на главную улицу, но она оказалась перекрытой врагом.

— Веди через сад на заднюю улицу, Рози-ака!

Они двинулись — впереди Рози, за ним Заман с солдатами. Обрушив две стены сада, вышли в тупик и тут наткнулись на вражеский отряд. В ночной тьме стрелять бесполезно, поэтому пошли врукопашную.

— Вперед! — Заман поскакал на врагов, загораживавших выход из тупика.

Бойцы ударили по вражескому заграждению, скрестились сабли, и короткая схватка закончилась. Малочисленный отряд противника подался назад. Когда выезжали из тупика на дорогу, Рози заметил, как возле головы Замана сверкнула сабля вражеского солдата. Он крикнул:

— Берегитесь, Заманджан!

Крик этот услышал дунганин, он повернулся, и удар сабли, предназначавшийся Заману, пришелся по голове Рози. «Алла…» — прозвучал стон, и Рози свалился с коня. Но и убийца не спасся — настигнутый ударом Замановой сабли, он слетел с коня…

На рассвете оставшиеся в живых воины собрались на восточной стороне Янгисара — у канала, уходящего в Яркенд. Командующего Шамансура и еще нескольких военачальников среди них не было.

Прижавшись к шее коня, одиноко стоял Заман. И не было рядом Розахуна — теперь уже никто и никогда не замерит ему такого друга… Один взмах сабли — и вот Рози нет…

Кашгар окутан в траурные одежды. После расправы в городе тишина. Все еще не высохла кровь — темнеют на улицах бурые сгустки. Уже три дня висят наворотах Хейтка пригвожденные за уши четыре головы.

Расправа в двадцатом веке не уступала дикому разгулу, описанному в древних сказаниях. Кровопийцы, «пришедшие через перевалы» из чуждых стран, не удовлетворялись реками пролитой крови, они хотели заронить страх в сердцах уцелевших жителей, превратить их в Покорных рабов.

Четыре пригвожденные к воротам Хейтка головы — это головы Шамансура и его военачальников. Их умертвил в Янгисаре Ма Цзыхуэй, игравший роль мачжуниновского жандарма на юге Восточного Туркестана. Тысячи кашгарцев прошли в трагические дни мимо пригвожденных голов. Сердца обливались кровью, а губы, безмолвно моля о помощи, проклинали палачей, призывали на них гибель…

Турап с тремя наиболее смышлеными из своих ребят и присоединившийся в пути Тохти-уста с подмастерьем пришли на площадь Хейтка. Заполнившие пространство люди стояли в молчании. Вооруженная охрана никого; не подпускала близко к пригвожденным головам. Турап остановился шагах в двадцати, вывел вперед сыновей и скорбно, но четко произнес:

— Это — для нашего поношения. Никогда не забудьте, дети мои.

— Для чего кровенишь их сердца, Динкаш? — спросил кто-то рядом.

— Будь ты хозяином земли, которую попираешь, не говорил бы так, глупец, — возразил Тохти-уста. — Разбойники мало того что истребляют наш народ, они еще и надругаются над нами.

— Что посеешь, то и пожнешь, говорят. И им воздастся по делам их, дети мои, — проговорил опиравшийся на посох белобородый старик.

— О господи, ведь проклянешь эти дни… — донесся голос из группы женщин, лица их были закрыты белыми накидками.

Вдруг раздалась дробь барабанов, и на площади поднялась суматоха. Вот так же три дня тому назад загремели барабаны, а потом началось побоище, улицы заполнились трупами… О всевышний, неужели подкарауливали, когда уцелевшие выйдут наружу… Вон от Песчаных ворот несутся кавалеристы. И от Ярбага тоже солдаты идут.

Барабанщики достигли площади Хейтка. Дробь установленных на четырехколесных телегах барабанов оглушала. У ворот, где висели головы казненных, барабанщики остановились. Кавалеристы полукольцом охватили толпу на площади. Люди, утратив надежды на жизнь, читали молитвы, тихо просили друг у друга прощения.

Подкатила запряженная парой коней коляска и, взметнув пыль, остановилась в центре площади. В ней сидели кашгарский кази-калан — судья, рядом с ним офицер и двое людей в чалмах. Кази-калан поднялся, разгладил закрывавшую грудь черную бороду и низким голосом прокричал:

— Люди! В приволье, и безопасности занимайтесь с сегодняшнего дня своими делами…

Толпа, ожидавшая, что тишину вот-вот разорвут выстрелы и начнется поголовное истребление, уже склонившаяся перед неизбежным, после слов кази словно ожила, зашевелилась.

— Его превосходительство Га-сылин, — еще громче продолжал судья, — направил высочайшее повеление успокоить мирных граждан. Его превосходительство Га-сылин оказывает сверх того такую милость: разрешает этих вот, — кази-калан показал рукой на головы, — похоронить по обычаям шариата…

Люди облегченно заговорили между собой.

— Тише! — крикнул человек в чалме, стоявший рядом с судьей.

— Граждане, не говорите, что не слышали! — Кази поднял правую руку. — Сегодня его превосходительство Га-сылин намерен оказать нам честь — пожаловать в город. Население Кашгара должно выйти на торжественную встречу высокой персоны.

— Нас дурачат…

— Выведут за город и перебьют…

— Не пойдем, пусть здесь убивают!

Люди заволновались. Некоторые бросились бежать в боковые улочки, но кавалеристы перехватили их. Находившийся возле кази-калана дунганский офицер спросил у переводчика, что кричат в толпе.

— Они пререкаются о том, чего ждать от Га-сылина, — смягчил переводчик выкрики.

— Скажи народу: с того дня, как Га-сылин войдет в город, он будет делать только хорошее. Придет порядок, наступит покой. Все дела станут решаться по заветам ислама, — произнес офицер.

Переводчик перевел его слова. Но народ не поверил да и не мог поверить, потому что на протяжении трех лет Кашгар четыре раза переходил из рук в руки, обреченный на страдания от каждого нового властителя, а тот, кто сегодня намеревается прибыть как «великодушный отец», только вчера устроил бойню в Янгисаре и Кашгаре.

— Эй, люди! — еще громче прокричал кази. — Не зря говорят: «Кого брат возьмет, та и невестка твоя!» Га-сылин овладел Кашгаром, и теперь хозяин страны — он. Мы, как послушные подданные нашего господина, должны выполнять его повеления!..

— Этот круглый арбуз чуть перекатился и в дунганина превратился, — желчно проворчал Турап.

— Не оттого ли все беды, что среди нас появляется вот такая продажная пакость, — поддержал друга Тохти-уста.

— Похоже, достанется еще нам, несчастным!

— Вот именно, Динкаш. Никак наши дела на лад не идут, на удивление. Что ни предпримет народ, все болячками кончается.

Офицер в коляске понял, что на торжественную встречу Га-сылина народ можно выгнать только силой — по доброй воле он не пойдет. Дунганин сказал что-то находившемуся рядом коннику, тот передал приказ командиру отряда. Кавалеристы двинулись на толпу и погнали ее, как стадо. Турап под предлогом, что ему надо увести детей, пытался выбраться из толпы. Кавалерист ударил его по голове тупой стороной шашки. Дети, увидев кровь на лбу отца, заревели в голос, солдаты, выпустившие было их, вновь оттеснили мальчиков лошадьми в толпу и погнали дальше.

1

Как муравьи разоренного муравейника, уйгурские воины все еще не были собраны воедино. Разгром у Чокан-яра, отход Ходжанияза под прикрытие Яркенда, гибель Шамансура, переход метавшегося из стороны в сторону Решитама с «карательпеками» под покровительство Ма Чжунина — все эти события обессилили армию Восточнотуркестанской республики. Не было сил ни для контрнаступления против Ма Чжунина, ни для того, чтобы противостоять приближавшимся с севера, как наводнение, войскам Шэн Шицая. От «Восточнотуркестанской исламской республики» осталось одно название.