Зия Самади - Избранное. Том 2

— Хватит держать людей на холоде, начинайте! — приказал Касым-мираб.

— Люди! — изо всех сил крикнул жирный кокбеши с бычьим голосом. — Сейчас вот этот Гани… — взмахом руки он указал на батура и на мгновение замолк.

Люди решили, что Гани станут сейчас подвергать наказанию, и зашумели, заволновались. Но толстяк, выдержав паузу, проорал:

— Сейчас Гани… попробует поднять скакуна Хемит-бая!

После этих слов народ успокоился и настроение людей изменилось. Уже с интересом дехкане стали переговариваться между собой:

— Неужели поднимет?

— Подумаешь! Наш Гани не то что лошадь — и быка поднимет!..

— Хорошо, но зачем ночью-то?..

— Не говори… И куда они заспешили?

— Баям, видно, невтерпеж, так позабавиться захотелось…

— Эх, а вдруг не поднимет?..

Пока дехкане шумели, уже вывели коня и Хемит-бай подошел к своему скакуну, статному, поджарому выхоленному жеребцу с сильной и гордой шеей и стройными ногами. Он долго стоял возле него, поглаживая по холке, целуя в лоб, обняв за шею…

— Ну хватит, хватит, что ты словно с женой прощаешься, — прикрикнул мираб.

На середину площадки вышел Гани в одной рубашке, с засученными рукавами, мощно и спокойно ступая могучими ногами. Он почти вырвал поводья из рук Хемита. Погладил жеребца по холке, успокаивая, и обратился к людям:

— Сейчас я с помощью аллаха и вашей подниму этого коня!

Гани с левой стороны подступил к скакуну, обхватил крепкими толстыми руками его передние и задние ноги, стремительно поднырнул под брюхо и резко приподнялся. Все это было сделано так быстро, что жеребец даже не успел пошевелиться и лишь оказавшись в воздухе, тревожно встрепенулся, но, плотно сжатый мощными руками батура, снова затих. Когда скакун задергался в руках Гани, батур слегка пошатнулся, но быстро выровнялся и сделал первый шаг. Толпа выдохнула единый облегченный вздох и напряглась в одном порыве, словно на плечах каждого человека лежал сейчас этот конь.

— Молодец, Гани!

— Слава Гани! Ура!

Пройдя десять шагов, батур осторожно, словно маленького ребенка, поставил скакуна на землю. Дехкане бросились к Гани и подняли его на руках!

— Молодец, Гани! Ох, молодец!

— Слава, слава Гани! Слава нашему богатырю!

— Не подвел ты нас, Гани!

Возгласы и гомон долго не утихали, возбужденные люди поздравляли друг друга, обнимались, смеялись…

— Ты весь в поту, смотри не простудись, — с нежной заботливостью сказал Касым, набрасывая на плечи Гани свой халат: лицо башмираба светилось гордостью за молодого батура. Баи, кокбеши, шанъё отвернулись и отошли подальше — смотреть на это они были не в силах.

— Носи на здоровье, Гани!

— Спасибо, Касым-ака!

И снова раздались возгласы радости — дехкане шумели так, будто это каждому из них накинул на плечи свой роскошный халат сам Касым-мираб.

— Ну что, конь теперь тоже мой?

— Конечно, ведь ты его выиграл, — ответил мираб.

Люди взволновались еще больше.

— Да как еще выиграл, такое не каждому дано. А?..

— Такого я еще не видывал…

— А конь-то, конь-то какой — как раз для Гани…

— Смотрите, какая стать, шея, ноги!..

— Ну хватит, хватит вам! — заорал вдруг Хемит.

— Эй, бай, надо уметь проигрывать.

— Не умеешь проигрывать — не спорь.

— Смотрите, не упустите скакуна, он испугался шума.

— Такому коню никакой шум не страшен…

Волны веселого возбуждения прокатывались по толпе.

— Садык-ака здесь? — спросил Гани, когда гомон немного стих.

— Здесь я, здесь, сынок… За тебя аллаху молился и, слава ему, ты победил.

— Иди сюда.

Через толпу пробрался к Гани старик Садык в оборванной одежде.

— Я знаю, всю твою жизнь у тебя не было собственного коня. Вот тебе мой подарок, поезди на старости лет на этом скакуне.

— Ты что выдумал? — воскликнул пораженный Садык.

— Держи, тебе говорят! — Гани передал поводья старику.

— Вот это да!

— Ну и молодец Гани, таких мало на белом свете!..

Снова поднялся шум.

— Постой, постой! — сквозь толпу к своему победителю протискивался Хемит. — Сколько хочешь денег возьми, а коня верни! Прошу-тебя!

— Теперь это не мой конь, хозяин его Садык-ака, у него спрашивай.

Байский сын повернулся к Садыку.

— Этот конь для меня священный. Это подарок моего Гани. Пусть хоть сам жанжун[15] за ним придет — не отдам, — выпрямляя сгорбленную спину, произнес старик, по-молодому вскочил на коня и погнал его вперед:

— А ну, дорогу! Дорогу!..

Люди молча расступались перед оборванцем Садыком…

Есть поговорка: «Конь — крылья джигита». Наверно, она была сложена именно о таких скакунах, как тот, на котором мчал сейчас Гани. Его стать, его резвая рысь казались неповторимыми. Кто бы угнался за ним, когда он, набирая скорость, несся по степи с развевающейся гривой, несся, как птица, почти не касаясь ногами земли. Человек, знающий истинную цену лошади, никогда не спрашивает, сколько она стоит. За этого скакуна Гани предлагали целый табун, но он только смеялся. Конь был подарен Гани его другом Галданом. И они так подходили друг к другу — всадник и скакун, увидишь — глаз не оторвешь!..

Гани скакал по степи, сам не зная, куда он направляется. Трудные думы не отпускали его. Он вспоминал, как вчера на хашаре тощий дехканин Нурахун говорил, что кумульцы, возможно, и зря выступили, что неизвестно, чем закончится их движение. Гани и сейчас продолжал горячий спор с Нурахуном, но, как и вчера, убедительные доказательства не приходили к нему.

«Ну что за народ у нас? „Накормишь — поем, бить станешь — щеку подставлю“ — так и ходят все, любому горю не удивятся, любому насилию противиться не станут… Или и вправду от судьбы не уйти и каждый может прожить жизнь лишь так, как это ему аллахом отмерено? Одному — отары и табуны, богатые земли и сады, другому — голод да холод, страдания да гибель?»

Гани не заметил, как начал говорить вслух, конь же его, услышав голос хозяина, стал прислушиваться, ожидая команды…

Гани пришли в голову назидания мулл, которые он слышал с самого детства: «Надо терпеть, этот мир не для тебя, тебя ждет блаженство в ином мире, но придет оно только к терпеливому и покорному…» Лет десять назад он слепо верил подобным назиданиям, ждал блаженства на том свете, и ничего не желал на этом. Теперь же у него не хватит проклятий для мулл, которые одурманивают народ лживыми сказками. Почему же все так переменилось? Или Гани перестал верить в бога? Нет! Он и сейчас верит в аллаха, те, кто отрицают аллаха, его, Гани, враги. Но только сама жизнь научила его отличать правду от лжи, вздорное пустословие от истинной веры. «А забавно выходит! Аллах, который так любит мусульман, этот мир отдал неверным, а „тот“ оставил для правоверных? Здесь хорошо кафирам, а „там“ мусульманам? Ха-хах-ха. Помню, однажды ахун сказал: „Голосом падишаха говорит аллах. Нужно беспрекословно выполнять приказы правителей“. Это же значит связать народ по рукам и ногам!.. Ну так что же делать? Поднять газават и навести здесь порядок? Но ведь мы же прольем кровь мусульман, а это грех…»

Лишь подъехав к бахче Нусрата, Гани опомнился. Как он здесь очутился? Конь привел его сюда или он сам, не замечая, направлял его?..

Еще недавно пышно зеленевшая бахча была запущена. Переспевшие дыни и арбузы гнили среди засохших листьев и увядших цветов. Беседка разрушена, торчал лишь ее голый остов. Что случилось, почему такое запустение?

Гани огляделся, пристально всматриваясь в окрестности. Кого он искал? Чолпан? Нет ее здесь… Может, потому и опустела бахча? А где же Нусрат? Вчера он, не встретившись с Гани, уехал с хашара. Почему аксакал не заговорил с ним? Ведь раньше он хотел с ним говорить, утверждал, что многое еще должен рассказать батуру.

Гани уселся на камень, когда-то стоявший в беседке (помнится, однажды за этим камнем сидела Чолпан, штопая рубашку деда), вынул кисет и, глядя на него, стал вспоминать о событиях, странно вмешавшихся в его жизнь…

…«Непросвещенный» еще степняк, только недавно начавший общаться с горожанами, на многое в жизни едва открывший глаза, Гани продал тогда на базаре двух коней. Только успел он спрятать вырученные деньги, будто с неба свалились и предстали перед ним трое знакомых уже ему знаменитых в городе гуляк — Омар, Авут и Хашим-хромой.

— Ну и нюх же у вас! — насмешливо протянул Гани. — Только вас мне для счастья не хватало. И откуда вы все узнаете! Стоит только грошам в кармане зазвенеть, вы тут как тут. Как шакалы издали чуют падаль, так и вы чуете запах денег за три дня вперед.

— Ладно, ты не очень-то, темнота степная… Не бахвалься тут своим богатством, давай раскошеливайся, друг ты или портянка?

— Не сомневайся — пока карманы тебе не вывернем, не отстанем, запомнил?

Эти городские бродяги уже распознали характер Гани, знали, что его не обидишь острой и даже грубой шуткой, но и на его подначки обижаться не следует. Эти трое весело и праздно проводили жизнь за выпивкой, азартными играми да пьяными похождениями. Из них Гани больше всего нравился Омар, джигит веселый, щедрый и беспечный. Да и двое других, никогда с Омаром, похоже, не разлучавшихся, были под стать ему.

— Да уж, насколько я вас знаю, вы не отстанете, пока не ощиплете меня как курицу. Куда денешься… Идемте, угощу вас… — Гани завернул их в сторону многочисленных закусочных, выстроившихся длинным рядом неподалеку от базара.

— А к кому сегодня пойдем?

— К Юсупу или Исмаилу…

— Нет, давайте лучше к Мадасу, от его заведения сегодня таким запахом тянет — закачаешься…

Все трое отлично изучили все здешние харчевни. На чужие деньги они выбирали, конечно, лучшую. Гани не возражал — сегодня он битком набит деньгами, а зачем ему их хранить? Настроение у него было отличное.

— Этот-то куда за нами тянется? — смеялся он, указывая на Хашима. — С нами пить собирается? Да его же чашка мантана[16] с ног свалит!

Так со смехом и шуточками они добрались до закусочной Мадаса, прославленной своими острыми закусками.

Под острую и сытную еду было выпито немало бутылок джуна — китайской водки. Это было заметно уже по тому, как приятели, перебивая друг друга, рассказывали истории о своих бесконечных похождениях. Лишь Гани был почти так же трезв, как и вначале. Только стали слегка поблескивать глаза, покраснел кончик носа, да настроение помрачнело. Выйти бы сейчас, избить первого попавшегося под руку черика, забрать у него винтовку да стрелять в каждого китайского чиновника, который встретится на пути! В каждого!..

Что-то пробурчал уже крепко пьяный хромой Хашим…

— Что ты там несешь, калека? Ты, кажется, решил, что ты у своей бабенки?..

— Гани!.. Брат!.. Если хочешь, пошли — познакомлю с ней. Во — баба, а мне для друга не жалко! Я ради тебя, знаешь, все сделаю… — продолжал плести свое Хашим.

Чего только не творит с человеком водка! Каким бы Хашим ни был, трезвым он до такого не опустился бы…

— А что? — подхватил Авут. — Это мысль. Пойдем. Сыграем там в картишки… Пошли!

— А деньги есть у тебя? — спросил Омар. — На что ты собираешься играть? Или себя на кон поставишь? Ха-ха-ха!

— Деньги?! Да у таких, как я — денег куры не клюют! — Авут стал вынимать из карманов смятые в комок бумажки. — Вот!

— Ух ты! Видать, тебе вчера масть пришла?!

— А что? Не все же проигрывать, и выигрываем, не всегда биты — порою и сами бьем…

— Ну кого ты там бьешь… — прервал его Омар. — Всегда сам сполна получаешь, как худой драчливый петух! Ладно, пошли!

— Вот что, — махнул рукой Гани, — пить и жрать я с вами всегда готов, а играть — увольте. Это вы уж без меня!

Раздосадованные собутыльники вернулись на место. Омар и Авут были профессиональными игроками. Они играли с тех пор, как помнили себя. И за картами ни о какой дружбе уже не вспоминали. Услышав категорический отказ Гани, они поубавили прыти и с сожалением переглянулись. Особенно переживал Авут. Встретив на базаре Гани с деньгами, он уже представил, как эти деньги перейдут к нему в руки…

— Ну, если боишься за свое богатство, не играй, просто посмотришь, — попытался уговорить батура Авут, — войдешь с нами в долю, часть выигрыша будет твоя.

— Не нужно мне этого…

— Гани, не виляй хвостом! От нас так просто не отделаешься!..

— Да я и так выручку за одного коня отложил на вашу долю!

— Ну тогда двинули в «Гору»!

«Горой» назывался кабак на вершине холма, куда сходились обычно «добирать».