Зия Самади - Избранное. Том 2

— Ты с ума сошел?! — рассердился и Омар. — Ты Дурного шауе не знаешь? Нашел с кем состязаться! Без разговоров пристрелят, труп на свалку выбросят. Давай сюда!.. — и Омар, взяв коня под уздцы, повел его в узенький, почти не заметный с улицы переулок. Пропетляв по улочкам минут десять, они добрались до низенького домика в квартале Кара-дон. Коня разнуздали и загнали в пустой хлев, а сами вошли в дом, который внутри оказался довольно поместительным. В комнатах было чисто и уютно, на стенах висли дорогие ковры, окна, смотревшие во двор, были занавешены яркими разноцветными шторами. Впечатление было такое, будто в доме ждали кого-то в гости. На столике разместились подносы с лакомствами и фруктами, вокруг него были разбросаны мягкие одеяла и подушки. Гани этот уют понравился.

— Что ж, видно, у хозяйки этого дома есть вкус, — заметил он.

— Да, хозяйка на вкус неплоха, — ухмыльнулся Омар, выходя из комнаты. — А что касается дочери…

На его слова батур не обратил внимания. Он снял бешмет и устроился на одеяле у стола. Уже прошли те времена, когда он, услышав о девушке, не мог сидеть спокойно. Бегать за девицами, пугая их смелостью, он начал, едва у него стали пробиваться усы…

Неожиданно он услышал женский голос:

— Дома, дома дочь. Спит… А зачем ты про нее вдруг спрашиваешь?

— Уж и спросить нельзя…

Больше, как Гани ни напрягал слух, он ничего не разобрал.

Вскоре вернулся Омар, а следом вошла высокая, статная, очень красивая женщина с огромными глазами, густыми черными бровями. В ушах ее медленно колыхались тяжелые серьги. Гани не мог понять, своя ли у нее или искусственная коса до пят, не мог даже определить, сколько примерно женщине лет, но оторвать от нее глаза был не в силах. Хозяйка, смутившись, быстро вышла.

— Ты что вытаращился, баб не видел? — ревнивым вроде тоном сказал Омар. — Веди себя спокойно, прилично!

Тем временем Авут, прикорнувший у столика, начал даже похрапывать.

Женщина вошла снова. Она несла на подносе жареных цыплят, обложенных острой овощной закуской. Поставив поднос, приложила руку к высокой груди:

— Добро пожаловать! — и повернулась к Омару. — Омар-ака, вы тут пока сами за гостем поухаживайте, а я займусь ужином.

— Да ладно, хватит и этого, — спокойно, как своей жене, сказал Омар, — иди к нам, Айак…

Гани не понравился его тон, но он поддержал Омара:

— Действительно, сестра, не беспокойтесь…

— Ну что вы, какое беспокойство, мы всегда рады гостям, — улыбнулась женщина и ушла, играя косой.

— Кто она тебе? — грубо спросил Гани у Омара.

— А тебе что?

— Ты с ней как с женой обращаешься…

— Эх ты, степная темнота, одно слово темнота… Ну какое тебе дело, кто она мне? Нравится — возьми, если сможешь…

Гани растерялся, не зная, что ответить.

— Наливай, что ли, свою водку!

— Это дело другое.

Омар налил в две пиалы. Оба они выпили с жадностью, словно их мучила жажда, — сказалось пережитое во время столкновения и бегства.

— Скажи ей, пусть с нами выпьет.

— Ты совсем, я гляжу, освоился… Ладно, пусть будет по-твоему…

Пока Омар выходил в другую комнату, Гани налил себе еще полную пиалу и залпом проглотил.

— Ну что вы, что вы, мне неудобно, не стану я сидеть с вами, да еще пить… Нет, нет, не просите меня, — кокетничала Айимхан, но Омар, приобняв ее за талию, усадил за столик:

— Садись, садись, не ломайся, нам будет приятнее пить эту гадость, если ты будешь ее наливать, и выпьешь с нами. Я верно говорю, Гани? — Омар подмигнул батуру.

Женщина наконец села, обдав Гани густым ароматом духов.

— А твой приятель спать, что ли, сюда пришел? — брезгливо скривила губы Айимхан, указывая на Авута, храпевшего теперь уже совсем не тихо.

— Свободная комната есть? — спросил ее Гани, которому тоже надоело слушать храп.

— Есть, конечно, вот за дверью…

— Ну, так я его отнесу туда, пусть там спит себе, — Гани взял Авута под мышку как куль и легко понес его, хотя весил тот порядочно. Когда Авута устроили, хозяйка еще раз прижала руки к груди: «Добро пожаловать!» — и стала разливать чай…

И чаю выпили, и вина… Первую рюмку Айимхан проглотила с трудом, мужчины почти заставили ее сделать это, вторая пошла легче, а дальше она уже пила не жеманясь… С Гани она совсем освоилась, а батуру Айимхан казалась все более привлекательной и соблазнительной. В конце концов хмель начал действовать и на него — ведь он пил уже много часов. В голове шумела пьяная волна. Все вокруг происходило словно не на самом деле, и Гани порой казалось, что он вот-вот проснется.

— Айак! — снова как хозяин обратился к женщине Омар. — Ну-ка спой нам что-нибудь, грустно стало.

— Как ты сказал?! — накинулся на него Гани. — Еще раз услышу, что ты ее называешь Айак — язык тебе вырву, имей в виду!

— Ах ты, мой защитничек, батур мой, сладкий мой! — прижалась к нему Айимхан…

— Ладно, хватит, оставь свои нежности и для меня, — ухмыльнулся Омар.

— А что? Я — щедрая, никого не обижу, — вольно рассмеялась Айим, обнажая ровные маленькие зубки.

— Сыграй же. Возьми дутар, — уже просительно заговорил Омар.

— А гость не против?

— Для меня большое удовольствие будет послушать, — сказал Гани, не отрывая глаз от высоких грудей Айимхан. Он вспомнил подслушанный давеча разговор — «дочь дома». Об Айимхан шел разговор или это она отвечала? Кто она? Мать или дочь?

Айимхан показала на стену, на которой висели инструменты:

— На чем сыграть, на дутаре или на рубабе? Что желает услышать дорогой гость?

Гани одурманено смотрел то на стену, то на Айимхан, тяжело собираясь с мыслями. Ответил Омар:

— Возьми рубаб, под него веселые песни лучше поются.

— Тс, тс, Омар, помолчите, сегодня у меня самый дорогой гость — наш Гани.

Теплая волна плеснула в сердце джигита. Под аккомпанемент рубаба зазвенела песня:

Белый голубь за окном воркует,

Черный голубь за окном воркует.

Сердце ночью без любимого тоскует.

Белый голубь, белый голубь в небо улетает,

Черный голубь, черный голубь в небо улетает,

Милый рядом — сердце тает, сердце тает…

Айимхан пела чудесно.

Потом она взяла дутар, потом дап-бубен, пела, танцевала. Так они сидели до рассвета.

Утром Гани не смог заставить себя уехать из этого дома. А потом узнал, что его ищут по всему городу и ему нельзя показываться на улице… Время шло в каком-то странном полусне. Неделя пролетела незаметно. Гани остался без денег. Но, видно, не только из-за денег не хотела отпускать Айимхан «своего сокола». Увидев, что батура, несмотря на опасность, все же тянет на волю, она позвала дочь — до тех пор она прятала девушку от него — и женила на ней Гани, выделив молодым комнату у себя же в доме и оставив зятя при себе. Дни тянулись за днями, месяцы за месяцами. Родился ребенок. Но Гани теперь вспоминал то время как тяжелый кошмар. Словно опоили его тогда каким-то зельем… В конце концов он вырвался все-таки на свободу.

Сейчас, на разоренной бахче, воспоминание о тех постыдных месяцах снова обожгло джигита. Гани вскочил, отшвырнул кисет и, прыгнув в седло, хлестнул коня, словно убежать хотел от этих воспоминаний. Но как от них бежать, как их забыть? Когда Гани вспоминал Чолпан, его раскаяние становилось еще тяжелее и мучительнее.

Гани подъехал к селению Ават на берегу Каша ранним утром, когда только-только начали выгонять коров да первые струйки дыма закурчавились из труб низеньких домишек — жильцы ставили чай. Было сыро и прохладно, и от теплых коровьих тел шел пар. Гани спросил у мальчишки-пастуха с обритой головой, где живет дед Нусрат, но тот не отвечал, уставился на батура огромными глазами.

— Ты что молчишь? Или ты немой?

— А вы кто будете?

— Гани. Слышал о таком?

— Я так и подумал, — улыбнулся мальчишка, — ты Гани-палван… А мы только вчера о тебе говорили, как у тонура[20] сидели.

— Тыкву пекли?

— Понятно, а иначе зачем у тонура сидеть?

Бритоголовый мальчишка рассмеялся и спросил не без недоверия:

— А правда, что ты поднял на плечах жеребца и пронес десять шагов?

— Правда.

— И что семерых калмыков победил и выиграл у них семь коней?

— Не семерых, а троих.

— И что ты на Или погибавших спас?

— Было и такое дело.

— А правда, что ты избил Якупа-лозуна, когда он за тобой в погоню вышел?

— Правда. За это я просидел год в тюрьме…

— А с тигром ты в зарослях дрался?

— Вот это выдумки.

— А сноху Хаким-бая…

— Ну хватит, хватит. Слишком много вопросов!

— Не обижайся, Гани-ака, — снова улыбнулся пастушонок, — мы ведь все время только о тебе и говорим… Не веришь? Пойдем ко мне домой. У матери моей есть такая сметана! Пальчики оближешь.

— Ладно, ты покажешь свое гостеприимство в следующий раз, а сейчас отведи меня к дому деда Нусрата.

Мальчишка искоса посмотрел на Джигита.

— А тебе дед Нусрат нужен или…

— Хватит болтать!

— Да их вроде дома нет…

— Говори толком, не мямли!

— Эх, Гани-ака!.. Боюсь тебя расстроить!..

— Говори! Не бойся!

— Деда Нусрата взяли черики, вернее яйи[21]…

— Яйи! — Гани опустил голову.

— Да, вчера, когда он возвращался с хашара на Ак остане, его схватили яйи, ими командовал этот… Ала байтал…

Услышав эту кличку, Гани еще больше заволновался. Ала байталом — пестрой кобылой — в народе называли Нияза-лозуна по его лошади. Имя лозуна со змеиным сердцем и змеиной пастью не любили произносить. И боялись, и противно было.

Услышав, что Нусрата забрал Ала байтал, Гани понял, что это означает. Такого известного человека, как Нусрат, не стали бы арестовывать за задержку с уплатой налогов или другую подобную мелочь. И Нияз бы не приехал сам по пустякам. Дело выходило нешуточное…

— Перерыли весь дом, взяли все бумаги, все книги. И Чолпан, дочь его, тоже забрали с собой.

Это был еще один удар. У Гани потемнело в глазах. А ее-то за что? Что она им могла сделать? Ну что за времена такие… мерзкие!

— Говорят, что стоит за этим турдиюзский Хаким-бай…

— Хаким-бай?! — не удержавшись, закричал Гани. Его глаза заискрились гневом. Сам не понимая, что делает, он схватил за шиворот пастуха-мальчишку:

— Это правда все, что ты здесь наплел?!

— Конечно, правда. Да пусти ты!

— Ну ладно, извини, брат, — Гани стало стыдно за свою несдержанность. — Как увидимся в следующий раз, обязательно схожу к тебе в гости, а теперь прощай…

Паренек смотрел вслед всаднику до тех пор, пока Гани не скрылся из глаз. Мысленно он сравнивал Гани со сказочными прославленными богатырями — Али Шариязданом, Рустамом, Абу-Мусаллимом…

Издали узнавшие гнедого жеребца батура детишки бежали к нему навстречу с криком: «Гани-ака! Гани-ака!» Девушки, шедшие к каналу за водой, тайком оглядывались ему вслед. Дехкане, разбрасывавшие по плоским крышам домов солому для просушки, с восхищением смотрели на резвую рысь скакуна и гордую осанку всадника-земляка. В последнее время Гани часто и надолго пропадал, месяцами не появляясь в родном селении, и здесь по нему все уже успели соскучиться, всем хотелось пригласить его к себе в гости. Все были рады его приезду. Только малая ребятня осталась недовольной — обычно батур, возвращаясь после долгого отсутствия, одаривал их щедрыми гостинцами, а вот сегодня ничего не привез, был хмур и неприветлив. Это заметили и взрослые и поняли — что-то случилось. А когда Гани, проехав мимо своего дома, направился к особняку Хаким-бая, все, кто видел это, многозначительно переглянулись. Молодые парни, товарищи Гани, уже начавшие собираться на улице — они чувствовали, что батур может скоро позвать их в дорогу, — тронулись было за ним, однако он взмахнул камчой: «Оставайтесь». Все-таки молодежь потихоньку тронулась к дому Хаким-бая, который резко выделялся среди окружавших его домишек. Он огорожен высокой стеной, так что увидеть, что делается внутри двора, было невозможно. Гани, подъехав к воротам, резко застучал в калитку рукояткой камчи.

— Кто там? Чего расшумелся, ворота сломаешь! — послышался недовольный женский голос.

— Открывай! Это я — вор Гани! Знаешь такого?!

— Ой, аллах! — женщина мгновенно скрылась в доме.

Гани полез на забор, собираясь спрыгнуть во двор, но тут подбежал его старший брат Елам и закричал на младшего: