В сгустившихся сумерках, когда они лежали на горячих простынях, он провел пальцами по её руке, подул на хрупкое плечико, остужая. Оля прижалась теснее и спрятала лицо на его груди.

— Я люблю тебя, — сказала она тихо и коснулась губами кожи. Андрей застыл: он не хотел, чтобы она врала. Не сегодня.

— Ты не должна…, — начал он, но Ольга стремительно прижала пальцы к его губам. Они пахли её теплом.

— Да, не должна, — она опустила ресницы, словно прикрывая воспоминания о боли, — не должна, но…, это правда, — Ольга вздохнула и теснее приникла к нему. Он принял её в свои объятия, крепче стискивая плечи, — мне это нужно, понимаешь? Нужно всё сказать тебе. Моего первого парня, и правда, звали Вадимом, — он воочию представил, как рот Ольги скривился. Андрей тяжело вздохнул: он не хотел откровений в супружеской постели. Но если её что-то беспокоило, его долг, как мужа, — помочь преодолеть страхи. — Он был во всех отношениях первым, — медленно говорила Ольга, — первый, кого я отчаянно полюбила, первый, пригласивший меня на свиданье, первый в моей кровати. Так много всего, в чем он был первым, — Оля перевела дыхание, — сомневаюсь, что кто-то переплюнет его, — она зашуршала, покачав головой, — первый, кто бросил меня. Я не хочу называть ребёнка в честь него, поверь, — она подняла на него глаза, пытаясь увидеть реакцию, — он не тот, о ком я хочу вспоминать каждый день по сто раз. Я не хочу видеть его в ребёнке. Малыш всегда будет напоминать о тебе. Но да, я хочу, чтобы сын помог мне забыть это имя. Хочу, чтобы слыша «Вадим», я думала о своей семье — не о человеке, который вытер об меня ноги. Не то, чтобы это имя ничего не значит. Значит. Боль. Страх. Я скажу тебе, что не люблю его больше — ты не поверишь мне. Если я скажу, что люблю тебя — не поверишь тоже. Мне не важно, как мы назовем ребёнка. Можешь выбрать любое имя. Сережа, Петя. Я люблю его даже без имени, — Ольга погладила живот, и Андрей положил свою руку на её ладонь — его сын чуть заметно пошевелился. — Вадим был моим солнцем. Он был моей кожей. После его ухода ни один парень не бросал меня. Я всегда делала это до того, как отношения доходили до точки невозврата. Не позволяй мне сделать это с нами. Не отпускай меня. Не бросай. Люби меня, потому что я люблю тебя.

Он видел, как менялось её поднятое к нему лицо, её чувственные губы тронула молящая улыбка, брови сошлись над переносицей. Ольга вся потянулась к нему, каждой черточкой убеждая забыть прошлое, не зарывать тропинку, которая тянулась между ними, не оставлять рук друг друга.

— Не отпущу, — сказал Андрей и поцеловал её волосы. Он хотел добавить «что бы ты ни делала», но не стал. «Не буди лихо, пока спит тихо» — подумал про себя. — Не брошу, — он был счастлив, что не отступился месяц назад, не позволил собственной неуверенности и Ольгиному страху победить. Он не ошибся: правильно выбрал путь. — Никогда, — добавил шепотом и приник к губам. Он не дал бы развода, даже ни будь Ольга беременной. Он давно и бескомпромиссно решил, что лазоревые глаза будут принадлежать только ему, — я никогда не оставлю тебя.

— Обещаешь? — Ольга подняла ресницы, её голубые озера, словно ночной океан, блестели в темноте.

— Обещаю, — Андрей провел рукой по мягким волосам, благоговея, — только ответь на один вопрос.

— Какой?

Он потянул минуту, раздумывая, озвучивать ли свое колебание.

— Тебе и вправду думается, что ты любишь меня?

Она опять выдержала паузу, варварски захватив его в тиски сомнения.

— Да, — Ольга мечтательно пробежала пальчиками по его скулам, подбородку, шее, — понимаю, тебе сложно в это поверить, — печальный вздох тепло прокатился по его груди.

— Почему же: ничего сложного, — буркнул он, — нет ничего невозможного для влюбленного мужчины, — она взял её руку и задумчиво разглядывал её. На этот палец четыре месяца назад он надел обручальное кольцо. Он тогда уже любил её. И ещё раньше. Поцеловал ноготки и кожей ощутил Ольгину улыбку. Её ресницы щекотали его волоски. Она смирно лежала в его объятиях, прижимаясь щекой к груди, и его сердце изнывало от благодарности к этой удивительной девушке. Где-то играла музыка, слышался шум машин за окном. В коридоре кто-то хлопнул дверью. Он знал, что никогда не сможет разлюбить её. Ему не было страшно. Несмотря на сложности последних месяцев, на стычки, на прошлое, несмотря ни на что, они всегда будут вместе. — Хотя постой-ка, думаю, мне требуется кое-что, чтобы увериться в твоей любви, — Андрей потянул её верхом на себя, целуя шею.

Эту ночь они почти не смыкали глаз: перемежали объятия коротким сном, смехом, тихими разговорами и долгим молчанием. Они, словно вырвавшийся из плена бури корабль, плыли по легким волнам безбрежного океана. Они, наконец, верили, что и тишина в комнате, и спокойствие стихии, и любовь в семье будет длиться вечно. Огни города проникали в окна, оставляя на стенах и мебели бело-синие блики и малюсенькие волшебные искорки. Ольга шепотом корила его за расстояние, которое он держал между ними все последние дни, за грозный вид, от которого, как она сказала, у нее дрожали колени, он смеялся и сетовал на неё саму.

Она была прекрасна, как всегда, его жена, если даже не больше. Серебряный, золотой, кремовый, и розовый цвета. Её губы были красными, как алый бархат. Она била его кулачком в грудь и говорила, что никогда не простит его жестокости и пренебрежения. Он не старался увернуться от ударов, но хватал её и притягивал к себе.

— Пусти меня! — требовала она, но он только любовался ей, её грудью, голубоватыми жилками на ней и темными сосками.

— Не сейчас, — он зарывался в волосы и щекотал её за ухом. Ольга хихикала и покрывалась мурашками.

Хотя они не спали всю ночь, ни усталости, ни дрёмы оба не чувствовали. Лёгкое, пьянящее возбуждение, казалось, не оставляло обоих. Их переполняли фантастические чувства и ощущения, она желала его, он стремился к ней. Его руки мягко перебирали её волосы или скользили по круглой талии там, где качался в теплых водах их ребенок. Они решили, что назовут малыша Петром, а в крестных ему возьмут Ярослава и Вику.

— Вместо того чтобы работать, — рассказывал Андрей Ольге, — Ярослав теперь сидит за столом в кабинете и досконально изучает этот её сайт. Он, видите ли, не может поручить это другим людям, потому что от степени его знаний зависит его будущие. А также будущее ребёнка, которого он возомнил своим. Когда кто-нибудь подает ему простейшую бумагу на подпись, он морщит лоб и говорит, что сделает это позже, но не делает, — возмущался Андрей, — никогда. В понедельник, когда я явился к нему выяснить, почему задержаны счета транспортной компании, он выбирал цвет ковролина для спальни! Когда я вышел из себя и начал орать, он просто сказал, чтобы я заткнулся. И спокойно продолжил свое занятие.

Ольга затряслась от смеха.

— А почему ты решил, что в его жизни есть что-то важнее цвета спальни?

— Да он никогда не был таким!

Ольга развеселилась ещё пуще. Она долго безжалостно задавала ему вопросы о Выгорском, и с каждым ответом её настроение всё улучшалось и улучшалось. В конце концов, она спросила: — Я, надеюсь, ты помирился со мной не для того, чтобы иметь подступы к Вике?

— Нет, конечно! — вскричал он, — твое предположение возмутительно!

— Лучше спросить, чем мучиться сомнениями, — прошелестела сирена.

— Отлично замечание. Впредь прими его на вооружение, — Андрей поцеловал её макушку. Разве его жена могла любить кого-то еще, если у неё в глазах светилось счастье? Оля являла собой воплощение беременности. Спокойные плавные движения, мелодичный голос. Добродушная, мягко-таинственная улыбка. Боже, как он любил её!

Сердце его трепетало и страстно захотелось, чтобы он знал Ольгу много-много лет до того, как они встретились. Он хотел бы знать её пятилетней девочкой и выпускницей школы. Знать её, дуть на разбитые коленки, помогать решать задачи, учить плавать…

Под утро Ольга не позволила вылезти ему из кровати.

— Только не сегодня, — умоляюще прошелестела она, когда прозвенел будильник, — прошу тебя. Ещё не все ясно. Я не хочу, чтобы ты уходил, пока мы не поговорили обо всем на свете.

— Я не уйду, — успокоил он, выключая звук и прижимая тёплое тело к себе, — пока ты сама не попросишь, — он взял её ладонь в свою и поцеловал кончики пальцев, — нет, не так: не уйду, даже если будешь просить.



Глава 34. Откровенность.


Но как-то взор его очей

Был чудно нежен. Оттого ли,

Что он и вправду тронут был,

Иль он, кокетствуя, шалил,…

А.С.Пушкин


Вика рассеяно смешивала краски на палитре. С каждым днём, да что скрывать, с каждым часом все сложнее было сопротивляться Ярославу. Не потому, что она не могла послать его куда подальше, а потому, что с каждой минутой сама всё меньше этого хотела. Собственное сердце — отступник — не желало раззнакомиться с вандалом. Мир блекнул и лишался свежести, стоило ей только вообразить, что его не будет рядом.

Она думала, что теперь будет редко видеть Ярослава: ведь у неё не стало нужды каждый день ездить на работу. Однако встречи становились всё более частыми по мере того, как прибавлялись недели беременности. Ей случалось задуматься над тем, так ли уж они нечаянны. Она прекрасно знала цену Ярославу и не доверяла ему, но настроение неизменно поднималось, когда он показывался в дверях белого коттеджа и шёл к ней. Или выходил из авто, дурачился, здоровался по-доброму, протягивал цветы или кулек слив. Она, конечно, пыталась воротить нос, но Ярослав словно бы чувствовал её настроение и удваивал усилия. Вика осуждала себя, когда расцветала от его шуток и снова становилась доверчивой девчонкой. Она не должна была делать этого! Поддаваться его чарам, идти на поводу, отвечать на прикосновения.

Он не настаивал больше на кафе, но каждое утро на пороге её ждал дымящийся капучино, пакетик с круасаном или другой вкуснятиной. Вика радовалась дарам, хотя они и имели привкус горечи. Грея руки о жгучий стаканчик, она напоминала себе: он ждал появления ребёнка, с этой целью и заговаривал ей зубы. Сейчас он искал её общества исключительно собственного развлечения ради. Как только малышка родится — мнимой любви придет конец. Выгорский правдами и неправдами сделает ДНК-тест, убедится, что ребёнок его, и начнётся настоящая война. За продуманную, неизвестную ей, но наверняка существовавшую стратегию, она его презирала.

Ярослав словно бы в насмешку подарил ей машину: преподнёс, как конфетку на блюде, новехонькую вольво снежно-белого цвета. Огромные колеса на молочных дисках, блестящий капот, кожаные сиденья сливочного цвета, двести семьдесят лошадей — было от чего сглотнуть слюну.

Вика, конечно же, не согласилась принять столь дорогой подарок. Булочки да цветочки — это куда ни шло! Но машина?! Она остолбенела от его наглости: она до сих пор чай пила вприглядку, а тачка стоила дороже её дома!

— Я ничего не хочу от тебя, — очень серьезно сказала она, подняв к нему лицо и стараясь вложить в слова всю душу, — знаешь, я действительно имею это в виду. Я не хочу ни одежды, ни денег, ни твоих автомобилей, ни твоей любви. Не жди, что мы с тобой станем жить долго и счастливо и умрём в один день. Когда ты наиграешься, я собираюсь забыть тебя. Я не собираюсь брать у тебя ничего, — с нажимом закончила она, и добавила в уме, чтобы быть до конца честной: «кроме ребёнка».

Ярослав изогнул бровь, то ли пораженный, то ли возмущенный её тирадой и спросил так, будто бы не услышал ни единого слова.

— Почему ты мне не перезвонила вчера?

Вика моргнула: он что, издевался? Он слышал, что она ему говорила? Она почувствовала, что начинает злиться от того, что он всё пропустил мимо ушей. Взыграло уязвленное самолюбие, и в тон Ярославу Вика пожала плечами:

— Прости, завертелась.

В отместку, он сжал её локоть, наклонился и поцеловал, удерживая затылок. Вместе с наслаждением и мазохистской радостью, Вика мгновенно ощутила бешенство. Она собиралась его оттолкнуть, но Ярослав изменил тактику и поцелуй стал более настойчивым. Его горячий язык ворвался в её рот, пожирая, упиваясь сопротивлением.

— Я не собираюсь спать с тобой! — со сбившимся дыханием выпалила она, когда, наконец, он оставил её и посмотрел в глаза. У неё было жуткое чувство, что он прекрасно понимал, о чем она думала, и от начала до конца чувствовал всё, что она испытывала.

— Ну да, и мы оба знаем, что мне достаточно пары минут, чтобы заставить тебя передумать, — заметил он, уже будучи на полпути к дому.

Вика взбудоражено смешала ультрамарин и бордо, негодуя и трясясь от тогдашней растерянности. Лицемерный подлец! Двуличный предатель! Чванливый…! Она никак не могла придумать слово, достаточно едкое, чтобы унизить его. Раздраженно убрала волосы с лица и оглянулась на алебастровую красавицу-машину. Та преспокойно стояла рядом с калиткой. Открытая.

Насколько Вика знала, ключи лежали в бардачке, вкупе с документами на её имя.