– В кармане джинсов. Я у телефона звук отключил.

– Дай сюда телефон!

– Марсель.

– Дай сюда телефон, я тебе сказала!

Джаник послушал ее, нехотя поднялся, принес телефон. Марсель глянула на количество непринятых вызовов и охнула, села на постели, прикрывшись простыней, и будто съежилась от стыда, заговорила испуганным свистящим шепотом:

– Ты что творишь вообще, а? Родители же там с ума сходят! Посмотри в телефон, сколько вызовов! Разве можно так над ними издеваться? Я думала, ты хоть соврал что-нибудь по поводу своего отсутствия! А ты…

– Я уже взрослый, Марсель… Не надо так…

– А как надо? Немедленно позвони родителям, Джаник! Скажи, что у тебя все в порядке! Если, конечно, считать все случившееся порядком… Звони! Ну?

Джаник вздохнул, кликнул номер, и долго ждать ответа не пришлось. Марсель даже издалека услышала, как из тельца телефона вырвался надрывно вопрошающий голос матери Джаника. Вскоре и сам Джаник виновато забубнил в трубку:

– Ну что ты, мам… Не надо плакать… Все в порядке… Ну что, что такого со мной должно случиться? Я уже взрослый, мам… Нет, сегодня не приду… Я правда не могу сегодня прийти домой, я в другом городе. Да, так получилось… Да какая разница, в каком я городе? Со мной все в порядке, мам…

Видимо, маму не устроила такая сыновняя скрытность, и вскоре Джаник с неохотой произнес в трубку название города, и проговорил торопливо:

– Я завтра приеду… Нет, послезавтра, скорее… И все тебе объясню, мам… Ладно, давай, пока! Не могу больше говорить, батарея садится! Все, мам, все…

Джаник отключился, сунул телефон обратно в карман джинсов, потом отбросил их от себя, сердито помотал головой.

– А как ты хотел, дорогой… За все надо когда-то платить… – грустно произнесла Марсель, глядя, как ветер полощет кисейную занавеску в открытом окне. – И ты заплатишь, и я буду платить… И гораздо более дорогую цену, чем ты…

– Но ведь Леонид Максимович ничего не узнает о нас? – поднял на нее виноватые глаза Джаник.

– Зато я знаю о нас. А еще прекрасно знаю, что такое ощущение груза вины. И я не знаю, что дальше буду с этим грузом делать… Не знаю. Но самое ужасное, знаешь в чем?

– В чем, Марсель?

– Я не жалею о том, что произошло. Даже не смогу объяснить, как все это совместить в единое целое. Себя ведь пополам не разорвешь… И пленку обратно не прокрутишь, чтобы вернуться в исходную точку.

– Не надо ничего обратно прокручивать, Марсель… Ведь все было прекрасно, правда?

– Я преступница, Джаник. Я легкомысленная порочная женщина, и даже хуже. Нет слова, чтобы назвать самым подлым именем то, что я сделала. Но самое ужасное в том, что я не жалею, не жалею! Более того, я совершенно счастлива сейчас! Постыдно счастлива!

– Я очень, очень люблю тебя… Я знаю, что никого и никогда больше не полюблю, и разве я виноват в этом? Разве ты виновата, что я тебя люблю? Иди ко мне… Счастье мое, Марсель…

Она было начала отбиваться от его рук, но быстро сдалась. Короткое постыдное счастье смело вступило в свои права, отогнало чувство вины и уничтожило временное пространство как таковое. Они долго, долго не могли оторваться друг от друга, и отступившее временное пространство заглядывало в гостиничный номер хитрым лунным глазом, и казалось, оно подмигивает слегка, откидывая ветром сонную кисейную занавеску…

Уснули под утро, вцепившись друг в друга. Луна давно уступила место яркому солнцу, и птицы громко чирикали за окном, и город начал жить своей трудной рабочей жизнью, а они все спали, соединившись в тесном переплетении рук и ног. Пока кто-то сильно не застучал в двери номера костяшками пальцев.

Марсель испуганно подняла голову, пытаясь вновь попасть в реальное время и пространство, потом подскочила с кровати, лихорадочно нащупала брошенный на кресло гостиничный махровый халат. Глянула на часы… О ужас! Пять минут одиннадцатого! Наверное, Татьяна ее не дождалась, явилась в гостиницу…

Распахнула дверь, заранее виновато улыбаясь. И встала как вкопанная. За дверью стояла Наринэ Арсеновна, мать Джаника. Полное лицо ее тряслось от гнева, было багровым, как после апоплексического удара.

– Где он? Где мой сын? – яростным свистящим шепотом проговорила женщина, решительно ступив из коридора в номер. – Джаник, ты где?

Джаник успел выскочить из кровати и торопливо натягивал на себя джинсы. Мать подошла близко к сыну, глянула в глаза, сказала что-то по-армянски, после чего Джаник отпрянул, проговорил скорее удивленно, чем испуганно:

– Мам, зачем ты так? Не надо, пожалуйста!

– Не надо? Это все, что ты мне можешь сказать, да? Ты хоть знаешь, что отца чуть с инфарктом в больницу не увезли? Ты мог хотя бы записку оставить, где ты, с кем ты?

– Не мог, мам…

Женщина яростно оглянулась на Марсель, проговорила тихо и зло:

– Понятно, что ты не мог… Еще бы мне непонятно было… Одевайся, идем!

– Подожди меня внизу, в вестибюле гостиницы, я сейчас спущусь, и мы поговорим…

– Ты думаешь, я буду обо всем этом с тобой разговаривать? – обвела ладонью вокруг себя женщина. – Неужели ты настолько не уважаешь свою мать, чтобы…

– Мама! Не надо, прошу тебя! Это было мое решение приехать сюда. Я сам. Если ты сейчас скажешь хоть одно оскорбительное слово… Я тоже обижусь.

В его голосе и впрямь прозвучали гневно обиженные нотки, и губы Наринэ Арсеновны затряслись еще больше, но голос все же понизился на одну нотку:

– Ладно, одевайся, идем. Потом поговорим.

– Иди, мам. Я сейчас спущусь.

– Нет, сынок. Я без тебя отсюда не уйду, ты сам должен понять. Я только с тобой вместе уйду. Отец там, в машине сидит, еле живой… Всю ночь за рулем провел, машину гнал… Ты хоть знаешь, каких сил ему стоило вычислить, в какой гостинице ты находишься? Каких людей ему пришлось разбудить ночью? Хорошо, что я ему в номер подняться не дала, а то убил бы… Так что идем, сынок. Идем…

Она почти вытолкала бедного Джаника в коридор, уже в дверях обернулась, тыкнула в сторону Марсель мясистым пальцем с большим перстнем, казалось, будто вросшим в него намертво:

– А с вами, милая, мы потом поговорим… Потом… В другом уже месте, не здесь и не сейчас… Не думайте, что вам это так просто с рук сойдет!

Все. Дверь захлопнулась. Марсель еще долго стояла на одном месте, пытаясь прийти в себя. Потом услышала, как звонит из рюкзака ее мобильный, двинулась сомнамбулой на его зов. Машинально нажала на кнопку включения и услышала сердитый голос Татьяны:

– Все-таки проспала, да? Обещала ведь прийти вовремя! А я очередь заняла, жду…

– Да, Татьяна. Не волнуйтесь, я скоро приду.

– Экая ты нескладеха, а? Если обещала, так надо слово держать! Или передумала за ночь?

– Нет, я не передумала. Ждите, сейчас приду…

* * *

– Как съездила? Устала, наверное? Почему на звонки не отвечала? Связи, что ли, не было? Я волновался…

Леня, пока она снимала обувь в прихожей, суетливо выстреливал виноватыми вопросами, будто и в самом деле был в чем-то виноват. Наверное, в том, что не поехал с ней… И находиться в Лениной виноватости было невыносимо, и хотелось исчезнуть, не слышать ничего, не наблюдать Лениной суетливости… Или просто плакать, уткнувшись лицом в подушку, как проплакала все время, пока ехала в поезде.

Хотя это состояние с большой натяжкой можно назвать «просто плакала». Она не плакала, она мучилась. Изводилась. Казнила себя смертной казнью. Хлестала плетками. И приняла окончательное решение покаяться перед Леней, и пусть он с ней после этого покаяния разведется, и никогда больше не захочет видеть, и будет прав… И даже почувствовала некоторое облегчение, и забылась коротким сном под мерный стук колес, но тут же проснулась, пораженная новой мыслью, не менее уничижительной – а может, она обманывает сама себя, душонкой хитрит? Может, потому рассказать решила, что испугалась огласки? Сучка набедокурила и сама прибежала к хозяину, и жалостливо повизгивает – не бейте меня? А в самом деле, если бы Наринэ Арсеновна не застала ее на месте преступления, то решилась бы Лене рассказать? Ведь нет?

– Что с тобой, Марсельеза? Лицо осунувшееся, глаза совсем больные… Все же не надо было тебя одну отпускать… Я ж знаю, какая ты впечатлительная, но разве тебя переспоришь! Пойдем на кухню, я тебе крепкого сладкого чаю сделаю! И поесть надо… Макароны по-флотски будешь? Правда, мы с Юркой те еще кулинары, но вроде съедобно получилось.

– Я ничего не хочу, Лень.

– Ну, начинается! А я тебе говорю – надо поесть!

– Я не хочу. Я в душ.

– Потом в душ! Хотя бы чаю выпей! Идем, идем на кухню.

Она послушно поплелась за ним, села за кухонный стол, опустив голову. Сделала вдох и выдох, проговорила тихо:

– Мне надо тебе рассказать, Лень. Вернее, я должна тебе рассказать…

– Может, сначала чаю попьешь, потом расскажешь?

– Нет! Я сейчас должна рассказать! Должна, понимаешь? Иначе… Иначе я просто умру…

Марсель сделала попытку сглотнуть слезный комок, перекрывший горло, отчаянно взглянула не Леню, и он испуганно двинулся к ней от плиты, чуть не расплескав чай из чашки:

– Да что с тобой, Марсельеза… Не пугай меня… Я никогда тебя такой не видел… Говори, что у тебя случилось?

– Да, случилось. Я просто не знаю, как тебе сказать… Но я скажу, Лень… Только ты не суетись, ладно? Ты сядь и слушай…

– Хорошо… Хорошо, я сяду. Говори.

Марсель снова набрала в грудь воздуху, закрыла глаза, чтобы вместе с выдохом сделать ужасное признание, но не успела – в напряженную тишину квартиры врезался звук дверного звонка, в обычное время звучащий веселым птичьим клекотом, а в эту минуту – раздражающей звуковой абракадаброй.

– Кто это? – вздрогнула Марсель. – Юрка?

– Нет… Юрка за городом, у Лены на даче…

– Тогда кто? Ты ждешь кого-нибудь, да?

– Никого я не жду… И ты успокойся, вон, опять побледнела!

– Кто это пришел, Леня?

– Да откуда я знаю? Сейчас пойду дверь открою…

Пока Леня шел к двери, она уже поняла, кто за ней стоит. И даже раньше поняла, как только ворвался в комнату птичий клекот. И выдохнула с некоторым облегчением даже – путь все идет так, как идет. Не успела сама все рассказать, и ладно. Может, так даже и лучше – не чувствовать себя проказливой сучкой. Проказливой, но трусливой.

А в кухню уже летел из прихожей голос Наринэ Арсеновны, возмущенный и в то же время сдержанно вежливый:

– Здравствуйте, Леонид Максимович… Вы меня помните, надеюсь? Я мама Джаника. Не удивляйтесь моему неожиданному визиту, пожалуйста. Надеюсь, ваша жена уже приехала?

– Да, Марсель дома… А в чем дело, не понимаю? С Джаником что-то случилось?

– Да, вы правильно сказали, с моим сыном случилось ужасное несчастье! Ваша жена не рассказала, что с ним случилось?

– При чем тут моя жена?.. Она что, в курсе?

– В курсе, уважаемый Леонид Максимович! Еще как в курсе! Конечно, мне тяжело говорить эти слова такому уважаемому человеку, но извините, по-другому никак нельзя. Мне очень, очень жаль вас, Леонид Максимович. Искренне жаль. Я должна вам раскрыть правду про вашу жену, Леонид Максимович. Если хотите, это мой долг… И материнский, и человеческий…

– Да в чем дело, в конце концов? – сердито перебил ее Леня. – Может, вы перестанете говорить загадками, Наринэ Арсеновна? Что вам плохого сделала моя жена?

– Что плохого, говорите? Ваша жена совратила моего сына, вот что! И я решила, что вы должны об этом знать! Вы ведь понимаете, наверное, что я этого так не оставлю?

– Но послушайте… Это просто чушь какая-то… – нервно хохотнул Леня. – Это же просто язык не поворачивается повторить… Марсель? Совратила вашего Джаника? Да вы отдаете себе отчет… Боже мой, чушь какая! С чего вы вдруг решили?!. Чтобы иметь смелость бросать такие обвинения, надо прежде всего…

– Надо прежде всего располагать фактами, вы это хотите сказать? Но фактов, дорогой мой Леонид Максимович, предостаточно! Их так много, что они в моей бедной голове не укладываются! И мне, как порядочной женщине, как матери, ужасно стыдно говорить об этом… Но что делать, приходится говорить…

– Давайте к делу, Наринэ Арсеновна, – снова перебил ее Леня, и Марсель услышала из кухни, каким стал сухим и напряженным его голос. И натянутым, как струна. Господи, что, что она с ним наделала? За что Лене все это, за что?

– Хорошо, давайте по делу, – продолжила Наринэ Арсеновна, тяжко вздохнув. – Видит бог, как мне трудно, видит бог… Но я должна вам сказать, что ваша жена, она… Она потащила моего сына с собой в чужой город, и там, в гостинице… Чтобы никто не мешал… Я видела все своими глазами… Вы понимаете, надеюсь, о чем я говорю?

– Нет, – жестко произнес Леня. – Я не понимаю и понимать не хочу. И обсуждать с вами действия моей жены не буду. Извините, Наринэ Арсеновна.

– Что ж, это тоже позиция. Я понимаю, как вам сейчас трудно. Не дай бог ни одному мужчине оказаться на вашем месте, Леонид Максимович. Скажите, а ваша жена дома? Или мне позже прийти, чтобы застать ее?