А она есть. Есть. И природа есть, и потребность женская есть в зверской штуке по имени токсикоз. Не задушишь ее, не убьешь, и печаль объяснениями не накормишь – прости, мол, дорогая, так уж сложилось… Прости, судьба не позволила, сама такую судьбу выпросила…

Но времени на зависть и печаль не было – надо было бежать в магазин, покупать фрукты и овощи, молоко и творог, и еще бог знает чего для зверской Настиной штуки. А может, она котлетки из парной телятины соблаговолит? Никто еще от ее котлеток не отказывался.

А вечером обнаружилось, что неправильная беременная Настя вполне себе обаятельная девица, милая, непосредственная и смешливая. Из той породы людей, рядом с которыми поневоле чувствуешь себя комфортно, будто они обладают природным умением открывать твою душу навстречу себе, как цветок солнцу. Да, Юрку понять можно. Она бы на его месте тоже выбрала правильную и пушистую Настину неправильность, да простит ее Ленкина неправильная и суровая правильность!

* * *

Джаник позвонил в ужасно неудобное время, аккурат перед самым обходом, и она торопливо проговорила в трубку:

– Можешь позже перезвонить? Или у тебя что-то срочное?

– Марсель, я должен тебе сказать… Прости, что так получилось, Марсель! Я не хотел…

– Что случилось, Джаник? Говори быстрее!

– Моя мама приехала, Марсель. Она вчера приходила к тете Аревик, чтобы со мной поговорить. Сказала – в последний раз. Если я не одумаюсь и не вернусь в Ереван, то больше никогда не захочет меня видеть.

– И что? Что ты ей ответил?

– Я сказал, что не вернусь. Что люблю только тебя. И тетя Аревик пыталась маме сказать, чтобы… Ну, это долго рассказывать. Одним словом, после маминого ухода у тети Аревик случился очередной инфаркт, я «Скорую» вызвал.

Джаник замолчал, и Марсель, не выдержав паузы, спросила тихо:

– Она жива?

– Да… Да, она в реанимации. Но врачи никаких гарантий не дают. Все, что могли на данный момент, уже сделали. А дальше…

– Не думай о плохом, Джаник. Все будет хорошо, слышишь?

– Марсель… Я еще должен тебе что-то сказать…

– Что, Джаник?

– Скажи… Леонид Максимович сейчас где находится? С тобой, на работе?

– Нет, он дома. У него сегодня выходной. А почему ты спрашиваешь?

– Понимаешь, моя мама, когда уходила, сказала, что поедет к тебе домой. Что все тебе скажет, что думает. И я боюсь, что беседовать ей придется не с тобой, а с Леонидом Максимовичем. Я бы все равно не смог ее удержать, Марсель! Когда она в гневе, ее не удержишь!

– Да, я прекрасно помню твою разгневанную маму, Джаник. Ничего не изменилось, будто десяти лет и не было.

– Я не знаю, что делать, Марсель. Может, мне тоже поехать к Леониду Максимовичу? Объяснить все самому?

– Что? Что ты ему объяснишь, Джаник?

– Я скажу ему, что люблю тебя. Что не могу жить без тебя, что ты единственная женщина в моей жизни. Все честно скажу. И попрошу прощения.

– Хм… Интересный у вас диалог получится, да… Мама будет говорить, что я падшая дурная женщина, ты будешь говорить, что я единственная… Да, озадачил ты меня, Джаник, ничего не могу сказать.

– Прости, Марсель. Я и сам не предполагал, что так все получится. И что мама сама придет к тете Аревик… Всю жизнь видеть ее не хотела, слышать ее не хотела, и вдруг… Да еще и до инфаркта довела… Ну почему, почему она такая, а? Почему не хочет меня услышать? Жалко, что отец в командировке, он бы смог ее остановить и привести в чувство… Прости меня, Марсель! Я не хотел…

Марсель быстро глянула на часы, проговорила в трубку тихо:

– Все, Джаник, мне на обход пора. Давай потом поговорим, хорошо?

– Да. Хорошо. Но ты скажи, что мне делать… Ехать к Леониду Максимовичу или нет?

– Не знаю я, что делать, Джаник. Правда, не знаю. Наверное, просто принимать обстоятельства такими, какими они складываются. И думаю, не надо тебе ко мне домой ехать. Это уже получается перебор обстоятельств. Все, Джаник, не могу больше говорить… Все потом…

Это «потом» растянулось для нее в мучительный тяжелый день, давило своей неизвестностью. Звонка от Лени она конечно же не ждала, знала, что не будет звонить. Да и что бы он ей сказал в телефонную трубку? Приходила, мол, Наринэ Арсеновна, объявляла тебя падшей женщиной? И у меня по этому поводу наблюдается стойкое дежавю?

Как бы то ни было, рабочий день подошел к концу, надо было идти домой. Никогда еще короткая дорога домой не казалась ей такой долгой. Отчего-то еще некстати вспомнилось, как шла этой дорогой первый раз… В то утро, когда умерла мама. И когда она не могла ехать к себе домой, и Леня дал ей ключи от своей квартиры… Добрый Леня. Благородный Леня. Умный и надежный муж, самый хороший на свете. А она – неблагодарная дрянь. И падшая женщина. И правильно про нее говорит Наринэ Арсеновна. Какой же матери понравится, что невестка будет старше сына на семь лет? И тем более будет в статусе чьей-то бывшей жены? Хотя – чего она сейчас о себе думает как о невестке… Она сейчас пока Ленина жена, если он чемоданы с ее вещами из квартиры не выставил.

Да, если бы выставил! Конечно, это было бы легче. Взяла чемоданы и пошла себе в новую жизнь. Ведь у неблагодарных дряней и падших женщин тоже бывают новые жизни, пусть со старым чувством вины, пусть с пеплом на голове, но новые! Да, это было бы легче, конечно… А только Леня никакие чемоданы не выставит, и придется глядеть ему в глаза, и объяснять что-то… Объяснять то, что он и сам давно понимает, и проговаривать то, о чем он и сам давно знает. И никуда от этого разговора не денешься.

Вот и арка, в конце которой виден кусок двора, мягко освещенный уставшим вечерним солнцем. Чем глубже заходишь в арку, тем шире открывается сам двор, поросший старыми тополями и ясенями, и зарослями шиповника вокруг детской площадки. Надо же, никогда раньше не замечала, какой у них уютный двор… Будто маленький мирок, отделенный от шумной суеты города. Можно пройти к подъезду по тротуару, обогнув заросшую деревьями сердцевину двора, а можно по узкой тропинке, протоптанной напрямик. Да, очень уютное место. И уютная жизнь…

Долго стояла у двери в квартиру, теребя в ладони ключи. Самой дверь открыть или нажать на кнопку дверного звонка? Наверное, лучше самой. Сейчас, еще одну минуту, надо с мыслями собраться. Хотя – какое там собраться, если вместо мыслей – трусливый хаос? Можно еще, конечно, прямо сейчас Джанику позвонить и сообщить, что ничего и никогда больше не будет… И вломиться потом в квартиру со слезами, броситься Лене в ноги – прости, прости?.. Да, много можно за эту минуту принять хороших и правильных решений. Или неправильных… Кто, в конце концов, установил критерий этой правильности? Или неправильности, черт ее разберет?

Наконец решительно вставила в замочную скважину ключ, повернула, так же решительно ступила в прихожую. Леня выглянул на шум из гостиной, произнес почти равнодушно:

– Привет.

Хотя нет, не равнодушно произнес. Присутствовала напряженная нотка в его голосе. И тем более «привет» без обычного обращения «Марсельеза» звучал как-то даже болезненно для слуха…

– Привет… – пролепетала она тихо, снимая с ног туфли.

Вошла в гостиную, увидела на диване наполненный наполовину рюкзак и Леню, стоящего к ней спиной и отыскивающего что-то в шкафу.

– Лень… Ты собираешься куда-то, да?

– Да, собираюсь, – ответил он, не поворачивая головы. – Вот, не могу найти толстый свитер… Серый такой, с высоким воротом, я его всегда на рыбалку беру.

– Он на второй полке сверху. Да, да, вон там.

– А, все, увидел. Спасибо.

Леня достал свитер, повернулся, старательно уложил его в рюкзак. Потом глянул на нее озадаченно, будто невзначай вспомнил о ее присутствии, проговорил тихо:

– На рыбалку с Ванькой решили съездить. На Волгу. У него там двоюродный брат живет, давно на рыбалку зовет.

– А надолго, Лень?

– На неделю. Я уже позвонил главврачу, он дал добро на неделю в счет отпуска.

– Главврач тебя отпустил?!.

– А почему бы и нет? Я, можно сказать, первый раз внеплановый отпуск попросил… Бывают обстоятельства, что невозможно отказать человеку в такой малости.

– Какие обстоятельства, Лень?

Он поднял голову и опять глянул так, будто только что обнаружил ее присутствие. И от этого взгляда все у нее внутри съежилось и застонало, и заныло виноватостью и раскаянием. Шагнула к нему, прошептала, едва сдерживая слезы:

– Лень…

Он тоже сделал торопливый шаг, но в другую сторону. И продолжил своим тихим и ровным голосом, будто говорил о чем-то совсем обыденном:

– Я уеду на неделю, а ты разберись тут… Как сумеешь… Сама разберись, поняла? Останешься – оставайся. Если нет – уходи, держать не стану. Главное, ты четко определись, или так, или этак, промежуточных состояний больше не надо. А то и сама извелась, и меня извела. Еще и дама эта… Как бишь ее, имя забыл…

– Наринэ Арсеновна, – тихо подсказала Марсель, сглатывая слезы.

– Во-во, она самая. Между прочим, могла бы и не извещать меня о своих материнских страданиях, и оценок происходящему не давать. Подумаешь, какие новости сообщила. Наверное, я страшно огорчил ее своим равнодушным отношением к новостям. Десять лет назад огорчил и сегодня тоже огорчил.

– Значит, ты все знал… – тихо констатировала Марсель, отводя взгляд в сторону.

– А ты по-другому думала, да? Что я, старый дурак, не вижу ничего, не понимаю?

– Нет, Леня. В том-то и дело, что не думала.

Он глянул на нее с грустной усмешкой и смотрел долго, долго. Потом протянул руку, ласково огладил теплой ладонью затылок:

– Ладно, Марсельеза, не реви… Все проходит, и это пройдет. И помни, что я тебе благодарен за те счастливые годы, что ты мне подарила. С пафосом звучит, да? Ну и пусть. Тем более я сам во всем виноват, а с тебя спрос маленький.

– Ты ни в чем не виноват, Лень. Это я. Я во всем виновата.

– Да брось, Марсельеза. Моя беда и вина в том, что я позволил тебе в душу свою залезть, корнями там прорасти, а снаружи на цветы обманчивые радоваться. Ты ж не виновата, что я эти цветы сам себе придумал и верил, что они живые и настоящие. Брось, Марсельеза, ни в чем ты не виновата.

– Но они и правда живые, Лень. Настоящие и живые.

– Ну, может, были какое-то время и живые… Не спорю… Сейчас-то чего об этом толковать? Сейчас тебе решать надо, Марсельеза. Как решишь, так и будет, я все приму.

– Я останусь, Лень. Я буду с тобой!

– А ты не спеши, не надо. У тебя вся неделя впереди. Да и у меня тоже, чтоб успокоиться. Знаешь, как мне хотелось иногда в морду дать этому твоему… Ох как хотелось! И не только в морду, а чтобы изметелить по-настоящему, так, чтобы армянская мама его не узнала! Уж извини, что в таких страстях тебе признаюсь!

– Я понимаю, Лень, понимаю.

– Да ни хрена ты не понимаешь, милая. И хорошо, что ситуация к развязке какой-никакой вырулила, а то бы… Я мужик немолодой, так и до инсульта недалеко. Ты бы меня, добрая душа, тогда точно не бросила, ухаживала бы за мной, пока в могилу не сошел. А оно мне надо? Нет, оно мне не надо, Марсельеза. И так уже… Лишку перестрадал…

Запнувшись на этом «перестрадал», Леня вдруг рассмеялся тихо и почти добродушно и глянул на нее с грустной хитрецой:

– Да, я сейчас понимаю этого старикана Каренина… Ох как понимаю! Вроде и смешно звучит у Льва Николаича, что Каренин запнулся на этом «перестрадал», а на самом деле вовсе не смешно. И в самом деле – запнешься тут… Хотя… Наши страдания и смех, наверное, всегда рядом ходят. Вот и посмеемся, да? Как там у Толстого Каренин сказал? Пелестрадал я, много пелестрадал? Надо будет потом перечитать.

Глянув на часы, он вдруг заторопился, укладывая оставшиеся вещи в рюкзак:

– Все, Марсельеза, я побежал, труба зовет. Мне на вокзал пора. Такси сейчас приедет. И да, вот еще что, Марсельеза! Если решишь уйти, сделай так, чтобы тебя здесь не было к моему приеду… Ну зачем нам еще разговоры разговаривать да Льва Николаича поминать всуе?

– А если я не уйду? – тихо спросила Марсель, глядя в стену.

– Если не уйдешь, значит, будем жить дальше. Корни во мне глубоко сидят, о которых я тебе давеча так аллегорически прекрасно сказал. А если корни есть, то и цветы прорастут. Может, не сразу, со временем… В общем, тебе решать, Марсельеза!

Он крепко стянул завязки рюкзака, шагнул в прихожую, надел куртку, охлопал себя по карманам:

– Так, вроде бы все взял… Чего еще? Не знаю, чего еще говорить… Бывай, Марсельеза!

Повернулся к двери и сразу шагнул за порог, не оглядываясь.

Марсель, оставшись одна, пошла бездумно бродить по комнатам, автоматически собирая разбросанные в спешке Ленины вещи. Наверное, это было спасительное бездумье, как защитная реакция организма. Расплакалась уже позже, когда зашла на кухню и обнаружила, что Леня перед отъездом успел сходить на рынок и купить картошки. Большой пакет хорошей отборной картошки, чтобы надолго хватило.