Логан Ченс - Изучи меня

Его рыдания разрушают меня, я плачу вместе с ним. Я не знаю всей истории о его сыне, но прямо сейчас, не смею ни о чем спрашивать. Я просто его держу. И слушаю, как разбивается мое сердце и падает рядом с его уже разбитым сердцем.

28 мая 2015 г.

Прошел месяц с тех пор, как умер Натан. Доктор Фланиган говорит, что будет полезно вести журнал. Я в этом сомневаюсь. Жизнь без Натана стала невыносимой. Дженнифер больше на меня и не смотрит. Она во всем винит меня. Я сам себя во всем виню. Это была моя вина.

Мне больше нет смысла оставаться в Чикаго. Я потерял цель в жизни.

30 мая 2015 г.

Прошлой ночью Дженнифер попыталась убить себя, поэтому она отправилась жить к своей матери. Ей нужна помощь. Я типа думаю, что нам обоим она нужна. Но я должен быть сильным. Быть тем, кто удержит семью вместе. Но мы больше не семья. Я решил, что вернусь в Нью-Йорк. Как я могу быть врачом, если не смог спасти даже своего собственного сына?

Марли держит меня, пока я плачу. Полный неудачник, который не может удержать в себе свое Дерьмо. Два года назад в этот день у меня забрали Натана.

Мои слезы стихли. Я не знаю, как долго мы сидим на полу, и мне все равно. Я бы остался здесь навсегда, если бы это избавило меня от боли. Но это не так. Ничто меня от нее не избавит.

Черт, ничто никогда не избавит меня от этой боли.

Вина. Сожаление. Выворачивающее все внутренности ощущение потери ребенка.

Говорят, что родители не должны переживать своих детей. Я никогда в полном смысле не понимал этих слов, пока не умер Натан.

— Марли, — я поднимаю голову и смотрю в ее мягкие зеленые глаза. Она молчит, и я ценю это. В моей голове все спутано. Я не могу составить буквы в слова, чтобы рассказать ей свою историю. Но, я хочу ей рассказать. Я хочу, чтобы она меня знала.

Вытираю слезы.

— Я готов тебе рассказать.

И снова она не говорит, а просто меня обнимает.

— Ты можешь представить, что любишь кого-то больше чем себя? Любишь до такой степени, что если бы вы оба были голодны, то сделал бы все на свете, чтобы его покормить. Любишь до того, что если бы земля вокруг вас была в огне, то ты пронес бы его через огонь, — слезы угрожают упасть, и она смотрит на меня без осуждения. — Любишь так сильно, что если бы ты мог, то с радостью отдал бы за него свою жизнь.

— Нет, — честно шепчет она.

— Он был моим ребенком. Моей гордостью и радостью. Моя жизнь изменилась в тот момент, когда он родился. Цель моей жизни стала заключаться в том, чтобы защитить его любой ценой, — я сильнее к ней прижимаюсь. — И, я его подвел.

Она похлопывает меня по спине, проводит ногтями по хлопку моей рубашки. Как поступила бы любая женщина, любящая мужчину.

Я насмехаюсь над этой идеей. Она никогда меня не полюбит. Никто не сможет.

Мужчина, не сумевший защитить тех, кого любит, — не мужчина вовсе.

— Как? — спрашивает она, отвлекая меня от моего горя.

Я немного приподнимаюсь и высвобождаюсь из ее объятий. Меня поддерживает стена, пока я пробегаю пальцами по своим волосам.

— Я опаздывал. Был сосредоточен на работе. Быть врачом — это тяжкий труд. В то утро мой будильник не сработал. Была моя очередь отвозить Натана в школу. У Дженнифер была встреча в старшей школе, где она преподавала. Мы стояли с ней на кухне и спорили, кто его отвезет?

Марли подползает ко мне ближе и прислоняется спиной к стене.

— И что случилось потом?

Мои глаза на краткий миг встречаются с нее.

— Мы облажались. Я попросил Джен поговорить с соседом, чтобы он отвез Натана в школу. Я поцеловал сына на прощание и выбежал из двери — я качаю головой, воспоминания об утренних событиях берут надо мной верх.

Марли обхватывает мою руку своими крошечными пальчиками, поддерживая меня, чтобы я мог продолжить.

— Я работал уже полчаса, как его вкатили. Видишь ли, я работал в отделе неотложной помощи. Это утро было похоже на любое другое. Просто обычный день. Но он не был обычным, — мои глаза закрываются, я вспоминаю о том, что сказали мне медсестры: в больницу доставили ребенка, попавшего в автокатастрофу. Для меня это был очередной пациент. Открыв дверь, я сначала увидел его красную футболку с человеком-пауком. Подумал, что у моего сына есть такая же. Когда подошел ближе, то увидел темные волосы, и осознал, что на каталке лежит мой сын.

События, которые за этим последовали, по-прежнему туманны, хотя я пытаюсь пересказать их Марли. Она тихо слушает, пока я пытаюсь понять, как так случилось, что мне не удалось спасти жизнь своего сына.

Как я разбил стакан в приемной, когда пытался найти тихое место, чтобы все обдумать. Как выглядело крошечное, обмякшее тело сына, когда я держал его в последний раз. Так мирно. Я не плакал после его смерти. Я был в ярости. Гнев поглотил каждую мою частичку. Под мою горячую руку попали даже мои коллеги. Пока я объясняю это Марли, она не отводит глаз. Она принимает мой рассказ и предлагает свою руку, когда я продолжаю говорить.

После того, как рассказал о трагической смерти Натана, говорю о его жизни. О том, как он родился на два дня раньше. Как я часами его держал, не желая оставлять одного ночью. Что прочитав ему сказки на ночь, задерживался в его комнате, пока не был уверен в том, что он спит. И еще немного наблюдал за ним спящим.

Я рассказываю Марли обо всех планах, которые у меня были для моего сына. Как я хотел быть отцом таким же хорошим, как и мой собственный. Как хотел научить его водить машину, завязывать галстук, может быть даже научить медицине. В основном, научить его быть лучшим человеком, каким он мог стать.

Марли слушает, пока я рассказываю о каждом его бо-бо, о его любимых вещах, каждую смешную историю с его участием.

— Сегодня два года, как умер Натан. И умер он за несколько дней до своего шестого дня рождения, — все мои слёзы высохли, но когда я смотрю на Марли, то вижу, что она плачет. Я притягиваю ее к себе и провожу пальцем по ее щеке, смахивая падающие слезы.

— Хьюстон, мне так жаль, — ее глаза смотрят на меня с жалостью. Я не могу видеть в них боль и чувствовать ту же боль, отраженную в моем сердце.

Я хватаю ее лицо, мои пальцы впиваются в ее мягкую кожу, и я начинаю разорять ее губы. Ощущаю ее сладость и проводя языком по ее губам, умоляю ее унять мою боль.

Мне это нужно.

Все слезы, которые я пролил за последние два года, сломили меня до такой степени, что я не знаю, смогу ли когда-нибудь снова стать целым. Но каждый раз, когда Марли прижимает меня к себе, когда ее стоны срываются в мой рот, она складывает вместе кусочки разбитого меня. Мое сердце бьется. Моя кровь перекачивается. Мой член твердеет.

Я продолжаю поцелуй, когда направляюсь по коридору в спальню, не выпуская Марли из объятий. Опускаю ее на свою кровать.

В этот момент она меня знает. И я хочу, чтобы она знала обо мне все. Все. Каждую грязную деталь. Я и сам хочу о ней все знать.

— Ты единственная помогаешь мне забыть.

Я очень медленно снимаю ее одежду, смакуя каждую частичку ее соблазнительного тела. Ее изгибы, линии ее великолепного лица, даже то, как ее волосы текут, словно океан, на моих белых простынях.

Все в ней прекрасно.

Я скольжу рукой по ее телу к полной груди, тяну и сжимаю ее затвердевшие соски.

Она стонет, тем самым сообщая мне, что ей нравится мое прикосновение. Рычу, чтобы она знала, как сильно я возбужден.

То, как я к ней прикасаюсь, похоже на танец.

Мы двигаемся вместе, идеально подходя друг другу. Я в нее проникаю. Она принимает каждый мой дюйм, пока наши глаза не отрываются друг от друга.

Я влюбляюсь в нее.

Сильно.

И ничто не может это остановить. Даже если бы я мог все остановить, то не захотел бы этого делать.

Мы с ней двигаемся в одном ритме, наши тела сталкиваются друг с другом. Ко мне прижимаются ее груди, заставляя меня искать освобождения.

Я сжимаю рукой ее волосы, не желая ее отпускать, когда ее ногти впиваются мне в спину.

— Марли, я хочу, чтобы это никогда не прекращалось.

На ее глаза наворачиваются слезы, угрожая упасть в любой момент. Я притягиваю ее ближе, пока погружаюсь в нее еще глубже.

Трусь губами ее рот, требуя, чтобы она мне открылась. Она это делает, и я сразу же на нее набрасываюсь, мы дышим друг другом, возвращаем друг друга к жизни.

Мы кончаем вместе, тесно прижавшись друг к другу.

Рваное дыхание. Биение сердец. Я стираю слезу, которая катится по ее щеке и прижимаюсь губами к ее губам.

— Спасибо, — шепчу я.

Она сползает с кровати и улыбается, когда надевает свою одежду.

Прежде чем Марли уходит, она поворачивается ко мне:

— Хьюстон, возможно, тебе не стоит пытаться забыть. Может, тебе стоит помнить.

На следующее утро я открываю свои опухшие из-за плача глаза.

Какое же мужество, должно быть потребовалось Хьюстону, для того, чтобы он мне открылся. Я хочу поддержать его, помочь ему.

Вчера поздно вечером я покинула его квартиру, желая дать ему пространство после того как он обнажил передо мной свою душу. Веселый солнечный свет, льющийся в мою комнату, не может улучшить мое настроение. Как такое возможно? Я одеваюсь и звоню Хьюстону, чтобы проверить, как он там, с идеей быть рядом с ним. Он не отвечает. Перед учебой я захожу в его квартиру, но его там нет.

Мой телефон пиликает, когда приходит сообщение.

Профессор Дейл: «Я не вернусь»

Я: «Куда ты собрался? Как долго тебя не будет?»

Профессор Дейл: «Забудь меня»

И как только я это читаю, идея быть с ним исчезает.

— Марли, я уверена, что он в конце концов позвонит, — говорит Лекси, прежде чем сделать глоток вина. Она приехала сегодня утром на выходные. Этот «позволь мне убедиться, что с тобой все порядке» визит, замаскирован под «сюрприз! я приехала в гости, потому что мне нужно купить кое-что в Нью-Йорке». Меня всегда подбадривает общение с Лекси, так что я рада, что она здесь. Мы как инь и ян.

Я вывернула перед ней свою душу, пока мы ужинали пиццей и вином. Хорошее вино «Pinot Grigio», любимое вино Хьюстона, делает мрачным мое настроение, пока я мысленно устремляюсь к нему.

Я отталкиваю стул и беру наши тарелки.

— Может быть, — говорю я. — Я не уверена.

Прошло несколько дней с тех пор, как я узнала правду о Хьюстоне.

Он нашел преподавателя на замену себе, и нам сообщили, что он не вернется в этом семестре. Я буквально следила за его квартирой, думая, что он может вернуться.

Несколько раз ему звонила, но без ответа. Словно он исчез, с лица земли.

— Вам ничего не говорили о том, когда он вернется? — спрашивает Лекси, когда я ополаскиваю наши тарелки, а затем ставлю их в посудомоечную машину.

— Нет. Я волнуюсь, — говорю я ей, садясь на кушетку.

Она садится рядом со мной.

— Иди сюда, — ее руки обнимают меня, я в коконе комфорта.

— Я просто не знаю, что делать, — говорю я отстраняясь.

— Послушай, ему самому нужно с этим разобраться, — говорит Лекси, вытирая слезы с моей щеки. — Ты не можешь это исправить, Марли.

Я вздыхаю, снова устраиваясь на кушетке.

— Возможно, ты права, — я смотрю на нее. — Но я хочу быть там для него.

— Ох, я знаю, что хочешь, милая.

После того, как я ей все рассказала, мы топим нашу грусть и боль в ведерке с мороженым. Почему мороженое всегда помогает мне чувствовать себя лучше?

Через некоторое время она проваливается в сон, а мой мозг переполнен мыслями о Хьюстоне. Мои дни наполнились выполнением домашних заданий и жалостью к себе. Я чувствую себя виноватой за то, что себя жалею. Ничто не может улучшить мое состояние, кроме возможности быть с ним, чтобы его поддерживать. Но он меня не пускает. И я понимаю, что ему нужно это преодолеть. Так как я могу на него злиться за то, что он исчез? Какой бы эгоисткой я была? Хотя, я — человек, и хочу знать, что он в порядке. Спит ли он? Плачет ли он? Именно это причиняет мне боль. Я за него переживаю. Очень сильно. Его потеря объясняет так много: его потребность в контроле и то, как он закрылся от окружающих. Его непрекращающуюся ненависть к опозданиям. Иногда, я задаюсь вопросом, использовал ли он меня как инструмент, помогающий ему обо всем забыть. И теперь, когда знаю, что находится глубоко в его душе, мне даже неважно, что он пропал, ведь если наша с ним близость, забрала у него хоть немного боли, то я бы делала это снова.