Миранда еще с минуту постояла у окна, потом тоже легла. Но ей больше не хотелось спать, и она лежала, уставившись в темноту за окном, которая постепенно уступала место рассвету, и прислушивалась к птичьему хору, возвещавшему о приходе нового дня ликующим пением. Где ей суждено оказаться к концу этого дня? В каком-то дворце в Лондоне — в мире, о котором ей не было известно ничего… в мире, о котором она и не хотела что-либо узнать. Как могла она сыграть роль этой важной дамы — леди Мод? Она была странствующей комедианткой, акробаткой. Было просто нелепо думать, что она сумеет притвориться кем-то другим. Но кажется, граф считал, что ей это удастся.

Чип выпрыгнул из постели, вскочил на подоконник и исчез в ветвях магнолии.

Она поняла, что так и не заснет. Поэтому отбросила одеяла и встала, с наслаждением потянувшись. Потом тихонько оделась, оглядела комнату. Одежда графа была разбросана по полу, какие-то предметы его туалета валялись на сундуке у кровати — там, где он небрежно бросил их.

Миранда наклонилась поднять их и сморщила нос — его платье издавало знакомый терпкий запах. Однажды Рауль вернулся из загула, «благоухая» точно так же. Рауль был растрепанный, с распухшими губами и мутными глазами.

— От тебя воняет шлюхами, Рауль, — поморщилась утром Гертруда, когда атлет в порыве нежности попытался заключить ее в могучие объятия.

Мужчины и публичные дома, как знала Миранда, были неразрывным целым, но при мысли о том, что и лорд Харкорт ищет удовольствие в этих заведениях, она испытала разочарование.

Она с силой встряхнула одежду, пропитанную омерзительным запахом. Что-то выскользнуло из складок камзола и упало на пол. Она наклонилась. Это оказался маленький бархатный мешочек.

Миранда аккуратно положила камзол и рубашку на сундук и вытряхнула содержимое мешочка на ладонь. На ее руке лежал золотой, украшенный жемчугом браслет в виде змейки, весьма изысканной работы — изящные линии ласкали взгляд. Она поднесла драгоценность к свету. Ей сразу бросилась в глаза прекрасная фигурка лебедя, выточенная из изумруда. Браслет был сказочно красив, и в то же время в нем чувствовалось что-то угрожающее. В изысканных волнистых контурах змейки было что-то мрачное и пугающее, но от лебедя в лучах раннего утра исходил ясный блеск, и в нем не было ничего пугающего. В зеленом блеске камня было что-то удивительно невинное и успокаивающее.

И вдруг все ее тело содрогнулось от непонятного ужаса. По спине побежали мурашки. В этом браслете было нечто, вызывавшее у нее не поддающийся ни объяснению, ни пониманию страх. И кроме того, она вдруг ощутила, что было в нем что-то знакомое, хотя и не сомневалась в том, что никогда не видела этой вещицы.

Она собиралась осторожно положить браслет в бархатный мешочек, когда услышала голос графа, окликнувшего ее с постели:

— Что ты делаешь, Миранда?

Она испуганно обернулась:

— Я собирала вашу одежду, милорд, и этот браслет выпал из кармана. — Она положила его в мешочек и заметила как бы про себя: — Судя по запаху, исходящему от вашей одежды, вы пришли из борделя.

Гарет заложил руки за голову. Уголки его губ приподнялись в усмешке.

— И что же?

Миранда пожала плечами:

— Думаю, ничего.

Глаза Гарета искрились смехом:

— О, да ты, оказывается, ханжа, Миранда!

Миранда не ответила, но щеки ее окрасились легким румянцем. Она смущенно теребила мешочек.

Гарет сжалился над ней и заговорил о другом. О браслете.

— Принеси браслет сюда, Миранда.

Миранда подчинилась. Он взял мешочек из ее рук и вынул драгоценность.

— Дай-ка мне руку.

Миранда протянула ему руку и завороженно смотрела, как он застегивает браслет на ее запястье. Она подняла руку с браслетом к свету. В изумрудах заплясали зеленые огни, и жемчуга мягко замерцали на фоне золота. И снова Миранда испытала странное чувство ужаса — по телу ее пробежал трепет страшного предчувствия.

— Он очень красив, но я не хотела бы его носить, — невольно вырвалось у нее.

Гарет нахмурился, протянул руку к ее запястью, чтобы получше разглядеть браслет.

— Он тебе идет, — сказал Гарет безразличным тоном, глядя куда-то вдаль сквозь нее. Елене он тоже очень шел. Запястье ее было таким же узким, как у Миранды, а пальцы тонкими и длинными. Но если Елена казалась хрупкой, то в Миранде, напротив, чувствовалась упругая сила.

Он вспомнил, что в первый раз увидел этот браслет на руке Елены в день ее помолвки, когда Франсис застегнул его у нее на запястье. И вспомнил, как позже Шарлотта жаждала его заполучить. Как бесстыдно она намекала Елене на это, расхваливая его, поглаживая, лаская пальцами, как просила одолжить его ей хоть на вечер, как рыскала по лавкам Лондона и Парижа в поисках такого же. И как отвергала с яростью и презрением любой другой, предложенный им взамен.

— Мне он не нравится, — повторила Миранда, и он различил в ее голосе что-то похожее на отчаяние, когда она попыталась расстегнуть затейливые застежки свободной рукой.

— Как странно, — произнес Гарет, снимая с нее браслет. — Ведь это единственная в своем роде прекрасная вещь. Но тебе придется носить его, чтобы достойно сыграть свою роль.

Что, если сказать ей правду? Если сказать, что это вовсе не будет ролью? С минуту он обдумывал это. Станет ли девушке от этого легче или нет?

— Думаю, мне просто показалось, — говорила тем временем Миранда. — Может, потому, что я волнуюсь: как все будет дальше?

Нет, решил Гарет, это было бы для нее слишком сильным ударом. Когда она привыкнет к новому образу жизни, ей будет легче принять правду. Меньше всего он хотел бы отпугнуть ее. А вся история на первый взгляд казалась настолько неправдоподобной, что она ему скорее всего не поверит и заподозрит какой-то злой умысел. Пусть пока все остается как есть.

— Нет причины для беспокойства, — сказал он ободряюще. — От тебя не потребуется ничего, что ты не смогла бы выполнить. Через день или два ты и сама удивишься тому, как все просто и хорошо идет.

Миранде очень хотелось поверить ему, и она постаралась обуздать свой страх.

Глава 7

— Посмотрим, как ей понравится, если ее будут держать на хлебе и воде!

Леди Имоджин стремительно шагала по галерее. Ее платье из пурпурного атласа с фижмами колыхалось. В порыве гнева она с силой ударила сложенным веером по руке.

Ее и без того тонкие губы были поджаты до такой степени, что почти исчезли, а глаза под выщипанными, еле заметными бровями стали похожи на две маленькие жесткие гальки.

— Прости, моя дорогая, но мне кажется, что Мод наслаждается ролью мученицы, — отважился возразить лорд Дюфор, стоя в дверях, на безопасном расстоянии от жены.

— Чепуха! — отозвалась леди Имоджин, подлетая к нему как вихрь. Веер в ее руках раскрывался и закрывался. — Девчонка скоро устанет от заточения в своей комнате без огня и всех приятных мелочей, к которым привыкла.

Майлза это не убедило. Похоже было, что леди Мод просто расцвела от этой тихой войны: она теперь выглядела крепче и здоровее, чем прежде, до того, как опекунша обрекла ее на лишения. Впрочем, возможно, такое впечатление создавалось из-за решительного блеска, появившегося в синих глазах девушки, от которого ее болезненно-бледное лицо казалось ожившим и посвежевшим.

— Я добьюсь от нее повиновения до возвращения Гарета, — заявила Имоджин. — Но, Господи, куда же он пропал?

Имоджин остановилась у одного из высоких створчатых окон, выходивших во двор. Огромные железные ворота ограды, окружавшей их дом, были сейчас открыты, мимо них сплошным потоком двигались всадники, повозки, кареты, громыхавшие по хорошо утоптанной и высохшей глине. С реки из-за дома слышались звон корабельных склянок и пронзительные крики перевозчиков, сплетавшиеся в громкий монотонный гул.

Но Имоджин не видела, не слышала и не замечала ничего. Сердце ее переполнял ужас. Неужели что-то могло случиться с Гаретом? Его корабль затонул во время переправы через Ла-Манш? На него напали разбойники? А возможно, и солдаты? Во Франции шла война, и проезжие дороги кишели дикими, озверевшими бродягами и мятежниками.


Если с Гаретом случилось несчастье, то не по ее ли вине? Ведь это она послала его туда. Гарет не хотел ехать, но она пилила его до тех пор, пока он не сдался. Ей нужно было придумать для брата занятие, чтобы в его жизни появилась цель. Она сделала это, желая вырвать Гарета из циничной летаргии, сжимавшей его в своих объятиях. Она отчаянно надеялась снова увидеть в его глазах прежний блеск, прежнюю силу и энергию — все то, что он утратил после женитьбы.

Когда Шарлотта еще не появилась в жизни Гарета, Имоджин тешила себя надеждой, что ее брат достигнет вершин власти и могущества, подобающих человеку с его честолюбием, силой характера, богатством и высоким происхождением. Она вырастила его, и ничто, кроме Гарета, его счастья, его ослепительного будущего, не имело для нее значения. Он был в центре политической жизни при дворе королевы, он был замешан в деле семьи Харкортов во Франции, столь пострадавшей там от преследований гугенотов. Сестра с радостью и гордостью наблюдала за его успехами. Все. что Имоджин ни делала после смерти матери, было направлено во благо Гарета, все ее мысли и планы были о том, как защитить интересы брата. Она знала, на что он способен, и всем своим существом стремилась обеспечить ему успех. Но увы, ей пришлось увидеть, как все ее усилия пошли прахом.

Это произошло, когда яд безумия и одержимости Шарлоттой медленно проник в него.

Он был так отчаянно влюблен в нее, так рабски предан своей красивой, но напоминавшей ядовитую змею жене, что его сестре оставалось только беспомощно стоять в стороне, наблюдая, как дюйм за дюймом он отдаляется от мира, который уже начал было завоевывать. Он больше не слушал ее. Пропускал мимо ушей все ее советы и предложения. Она видела его отчаяние и боль, но не могла понять, почему он не делает попыток избавиться от опозорившей его женщины. Никто не осудил бы его, если бы он отправил ее в сумасшедший дом. Даже если бы развелся с ней. Вместо этого он позволил ей уничтожить и погубить себя самого.

Имоджин хранила молчание. Лицо ее казалось каменным, но под этой маской суровости она изнывала от горя и ярости, сердце ее обливалось кровью. Она страдала от своей беспомощности. И, видя, как гибнет человек, в счастливую судьбу которого она верила, которого, как ей казалось, она сама создала, чьи успехи должны были послужить не только ему, но и всей их семье, Имоджин гибла сама.

Даже после смерти Шарлотты Гарет не стал прежним. Пустая жизнь придворного сделала его еще более одиноким и замкнутым. И страдания Имоджин возросли во сто крат. Она верила — она должна была верить! — что, если источник всех бед перестанет существовать, раны Гарета постепенно зарубцуются. Она совершила единственное, что могло бы залечить нанесенные Гарету раны. Но все оказалось напрасным.

Майлз смотрел на свою жену, читая ее мысли. Их долгий безрадостный брак научил его хорошо понимать ее. Он быстро примирился с исключительным положением Гарета в сердце и мыслях Имоджин, примирился с тем, что брат был для его жены единственным источником радости и гордости, и знал, как страдает она от его столь долгого отсутствия. К сожалению, ее печаль тяжким бременем ложилась на всех домашних.

Он вытянул ногу и с радостью отметил, насколько клиновидные каблуки на пробковой подошве башмаков идут к его тощим ногам, отчего икры, обтянутые черно-желтыми штанами с подвязками крест-накрест, выглядят намного привлекательнее. Он поднял глаза и встретил презрительный взгляд жены.

— Я удивлен, что ты не следуешь последней моде, моя дорогая, — сказал он неуверенно. — Почему ты не носишь высоких каблуков? Они прибавляют роста и значительности, а это никогда не помешает.

Имоджин еще больше помрачнела. Лицо ее теперь выглядело уничтожающе-насмешливым. Уж если она в чем-то и могла положиться на знания и инстинкт своего мужа, так это в вопросах моды.

— Ты и в самом деле так думаешь?

— Да, — решительно ответил он, обрадованный возможностью отвлечь ее хоть на минуту от тяжких мыслей. — Я слышал, что ее величество заказала три пары туфель с такими каблуками — кожаные, из розового шелка и синего атласа.

Леди Имоджин задумчиво провела рукой по шее. Кожа ее была желтая, как пергамент.

— Тогда и я закажу пару к своему новому черному атласному платью. Думаю, они будут ярко-красного цвета.

— Превосходный выбор, мадам, — рассыпался в похвалах Майлз. — Мы ждем гостей к ужину?

— Ты отлично знаешь, что твоя сестра и ее хамоватый увалень-супруг собираются к нам. Он, как всегда, напьется до бесчувствия, а твоя глупая гусыня-сестрица будет ныть и скулить из-за всякой ерунды.

Милая беседа закончилась.

— Ты можешь посадить мою сестру рядом со священником, — предложил Майлз.

— Конечно, так я и сделаю. Кому еще под силу вынести такое бедствие?