— Что происходит, черт побери? Вот уже битый час, как я тебя дожидаюсь! И в каком ты виде! Ты что — свалился в болото?

— Нет. Всего лишь прошелся по туннелю царя Езекии. Мне нужно с тобой поговорить. Но почему ты здесь один? Где Лиза?

— Чудный вопрос! Я как раз собирался спросить тебя об этом! Похоже, господа Морозини ведут сегодня ночью бурную жизнь! Некий парнишка с пейсами явился за ней часа через два после того, как увел тебя самого…

После хорошей пробежки Альдо было очень жарко, но в этот момент он почувствовал, как холодный пот покрывает его тело.

— Что ты такое говоришь? — с трудом прошептал он, потому что в горле у него пересохло. — Лиза ушла с этим…

— Да, портье даже показалось, что он понял, в чем дело: с тобой что-то приключилось, во всяком случае, по его мнению, Лиза выглядела очень встревоженной. Зато он совершенно не понял, почему при этом для тебя оставили письмо.

— Письмо?

— Перестань повторять, как попугай, мои слова! На, держи письмо: портье передал его мне, и потребовалась вся почтительность по отношению к чужой переписке, воспитанная во мне моей бабушкой, чтобы я не вскрыл это послание.

Альдо, ничего не ответив, схватил конверт, дрожащими от нетерпения и внезапно нахлынувшего на него смутного страха пальцами разорвал его, вынул сложенный вдвое листок бумаги, развернул и… едва не лишился чувств.

На листке было написано:

«Вашу жену вернут вам, когда вы добудете для меня известные вам камни. Я знаю, что вы их найдете. И только от вас зависит, с легкостью ли госпожа Морозини перенесет заточение, или оно станет для нее мучительным, и закончится ли оно когда-нибудь. Ведите себя благоразумно, и к ней будут относиться как к принцессе. Известите о случившемся любые власти — гражданские или религиозные, — и ее закуют в цепи и бросят в темницу, к которой вы никогда не найдете дороги, тем более что она будет находиться за пределами страны. Следовательно, вам нужно немедленно приступить к поискам. Когда вы найдете камни, вам надо будет вернуться в Иерусалим и дать в местной прессе следующее объявление: „А.M. желает встретиться с А.Г., чтобы завершить известное обоим дело“. Но не рассчитывайте воспользоваться этим средством в надежде поймать меня в ловушку. Знайте: никакими пытками никому не удастся заставить меня признаться в том, где я прячу вашу жену, а если бы даже страдания и заставили меня выдать тайну, охранникам дан приказ убить княгиню, если я не приду за ней сам, один, и не произнесу пароля. Выбор за вами».

— Подлец! — пробормотал Морозини, комкая в кулаке письмо, которое Адальбер поспешил у него изъять.

— Может, дашь мне прочесть?

— Извини!.. Я… мне кажется, я схожу с ума!

— И есть от чего, — согласился археолог, дочитав письмо. — А теперь объясни мне, — добавил он, прикуривая сигарету и засовывая ее в рот друга, губы которого побледнели как мел, — объясни мне прежде всего вот какую штуку: что это за камни?

Альдо рассказал ему и о камнях, и обо всех тех приключениях, какие ему пришлось пережить с тех пор, как он, оставив Лизу за столиком на террасе, вышел из отеля. Адальбер умел слушать: он ни разу не перебил князя. Впрочем, Морозини рассказ помог овладеть собой: описывая случившиеся события, он анализировал происшедшее в последние часы. Тем не менее, когда он заканчивал свое повествование, на глазах его блестели слезы.

— Похоже, ты близок к отчаянию… Ради бога, держи себя в руках! — прошептал Адальбер, не глядя на друга.

— Со мной такое в первый раз… Но скажи, как ты думаешь, есть ли у меня хоть малейшая надежда найти эти проклятые изумруды, а значит — увидеть снова мою жену?

— Мне не нравится, что ты говоришь «есть ли у меня»! А обо мне ты случайно не забыл? Поиски камней для пекторали были нашим общим делом. Ее окончательное восстановление — тоже наше общее дело. И мы не успокоимся, пока не найдем Лизу, она-то, в отличие от этих пресловутых изумрудов, вполне реальна. Поэтому мы станем искать ее, а не их, мой мальчик, и будем соблюдать при этом все предложенные нам условия: не ставя в известность полицию и делая вид, что больше всего на свете озабочены тем, как бы нам найти «Свет» и «Совершенство». Мы же не впервые самостоятельно проводим расследование…

— Но прежде, чем вслепую броситься на поиски, может быть, лучше сделать кое-что еще. Я повидаюсь с Гольбергом, дам ему слово выполнить его просьбу, касающуюся изумрудов, и у него не останется никаких оснований для того, чтобы задерживать у себя Лизу…

— Дитя мое, сколько тебе лет?.. Я сказал бы: пятнадцать, в лучшем случае — шестнадцать! Что за глупая наивность! Ты полагаешь, он поверит твоему слову?

— До сих пор никому и в голову не приходило поставить его под сомнение!

— Никому не приходило, а ему пришло. Лучшее тому доказательство — то, что он приказал похитить Лизу еще .до того, как закончилась твоя с ним беседа. Ты ошибаешься, говоря: «У него нет никаких оснований»; напротив, у него есть все основания верить, что тебе уже слегка поднадоели древнееврейские сокровища и потому тебе вовсе не хочется становиться «сверхсрочником» в этом деле. Однако добавлю, что отнюдь не собираюсь отговаривать тебя от откровенного разговора с этим Гольбергом, хотя при этом, по-моему, камень за пазухой тоже не помешает!

Морозини прикурил новую сигарету, но на этот раз руки его уже не дрожали. Он понял, как ему следует действовать, а это всегда было для него лучшим средством обуздать тревогу. Тем временем Видаль-Пеликорн снова взял в руки письмо и принялся изучать его.

— Эй! Послушай, а тут, оказывается, есть постскриптум! Ты заметил?

— Нет… Ну, и что же там, в этом постскриптуме?

— Что сначала надо искать в Масаде, потому что…

— Потому что изумруды находились у изгнанного вождя ессеев в момент, когда его убили, так? — перебил друга князь. — Он надеется, что этот достойный человек успел где-то там закопать их, прежде чем отдать Богу душу, и рассчитывает, что я смогу перевернуть тонны скальной породы и каменных развалин в поисках его вожделенных камней!

— Ишь, какой важный! Он рассчитывает не на тебя одного, но и на меня тоже. Тут есть несколько весьма лестных слов по части моих археологических талантов…

Ну и прекрасно! Отправляйся туда, если тебе это улыбается. Что до меня, то я хочу только найти Лизу. И как можно быстрее!

— Каким образом? Пойдешь к губернатору? Устроишь допрос Великому Раввину? Возьми-ка перечитай письмо — и ты поймешь, что Лиза может погибнуть, если ты предпримешь что-то в этом роде!

— Понимаю, но прежде всего я хочу отыскать мальчишку. Ведь именно он приходил сюда за ней. Я хочу узнать, куда он ее отвел…

— А знаешь, сколько еврейских мальчишек живет в этом Святом городе? Мне кажется, что для Лизы было бы лучше всего, если бы мы и впрямь отправились в Масаду. Нужно сделать вид, что мы повинуемся и делаем все так, как нас заставляют делать.

— Возможно, это разумное решение, но я никуда не поеду, прежде чем не попытаюсь еще раз встретиться с Гольбергом. Он же не убьет мою жену только из-за того, что я сейчас отправлюсь в Большую синагогу и попрошу его поговорить со мной, а не брошусь немедленно к Масаде.

— Действительно, ты можешь так поступить, — согласился Видаль-Пеликорн. — Это не повлечет за собой тяжелых последствий. А еще можно расспросить портье. Если он дважды за один вечер видел мальчика, то наверняка запомнил его и, может быть, знает, откуда тот взялся?

Но портье, как выяснилось, никогда прежде не видел мальчика и ничего не мог о нем сказать.

— Такие люди, как он, воспринимают наш отель как место греха и погибели, — сказал портье с явным презрением, — и у парнишки должны были быть очень веские причины для того, чтобы два раза подряд явиться сюда. Но если его сиятельство пожелает, мы могли бы известить полицию…

Нет-нет, благодарю вас, — поспешил отказаться от предложенной помощи Морозини. — По-моему, нет никакого смысла впутывать полицию в подобное дело… в общем, не имеющее большого значения…

Похищение Лизы — дело, «не имеющее большого значения»! Произнеся эту святотатственную для него фразу, Альдо почувствовал стыд, но разве он мог из-за каких-то неосторожных слов позволить подвергнуть даже малейшим страданиям ту, которую он любил всей душой?..

Весь остаток ночи он просидел на кровати, прикуривая одну сигарету от другой и комкая в руках батистовую ночную сорочку в кружевах, которую горничная положила на одеяло, стеля постели на ночь. Никогда в жизни он так за нее не боялся, никогда еще у него не было так тяжело на сердце…

Однако никому бы не пришло в голову это заподозрить, когда на следующее утро Альдо, по обыкновению элегантно одетый, с беспечным видом направился к зданию главной синагоги и спросил там, нельзя ли ему повидаться с рабби Абнером Гольбергом. Нет, сказали ему там, это невозможно, господин Гольберг еще на рассвете отправился в Хайфу, сопровождая Великого Раввина, который отплывает сегодня в Геную, чтобы сесть там на пакетбот, идущий в Нью-Йорк. Святой человек вознамерился исполнить обещание, уже давно данное им евреям огромной диаспоры, обитающей в Соединенных Штатах Америки. Ничего другого князь и не надеялся услышать, но все-таки он уточнил:

— Господин Гольберг тоже отплывает в Америку? Левит, принимавший Морозини, видимо, решил, что незваный гость задает слишком много вопросов, потому что ответил уклончиво:

— Возможно… Но я в этом не уверен… Может быть, вам угодно встретиться с рабби Левенштейном, он остался сейчас главным в синагоге.

Поначалу князь отклонил предложение: нет, он хотел видеть только господина Гольберга лично и никого другого… Разве что юный Эзекиель находится где-то поблизости? Брови удивленного новым вопросом левита подскочили над очками.

— Эзекиель?! Какой еще Эзекиель?

— Только не говорите, что не знаете, о ком идет речь. Когда рабби Гольберг совсем недавно представлял мне его, то сказал, что он — дитя его души… За неимением, быть может, дитя его тела?

Левит, казалось, очень огорчился.

— Вполне возможно, но, поверьте, я ничего от вас не скрываю, сударь, я приехал из Наблуса… И я тут прожил совсем мало времени… И я ничего… или почти ничего не знаю о рабби Гольберге…

— Но вы думаете, что рабби Левенштейн знает больше?

— Может быть… Может быть… Надо спросить его самого.

Альдо только зря потерял время! Рабби Левенштейн, у которого был такой длинный нос и полностью отсутствовал подбородок, так что при виде его нельзя было не вспомнить зеленого дятла, от которого он отличался разве лишь цветом, вовсе не интересовался своим собратом, считал Гольберга высокомерным и чересчур резким и старался держаться от него подальше. Еще меньше, естественно, его занимало какое-то «дитя души» этого собрата, более того, князю показалось, что «дятел» явно рад, что хоть на время избавился от Гольберга.

— Вполне возможно, что его какое-то время вообще не будет в Иерусалиме! — ликующим тоном поведал он Морозини. — Я уверен, рабби Гольберг приложит все усилия к тому, чтобы получить возможность сопровождать Великого Раввина и в Америку…

Выложив все это, он внезапно покинул своего гостя и отправился возносить хвалу Господу, который милостиво снизошел до исполнения самых тайных помыслов своего верного слуги. Для очистки совести Альдо, выйдя из Старого города, отправился в квартал Меа-Шарим, слывший цитаделью иудаизма, где селились в основном выходцы и:; Польши и Литвы, и построенный примерно в 1874 году неким Конрадом Шиком. Князю удалось узнать, что Гольберг живет именно в этом квартале. Довольно долго Морозини простоял перед суровым на вид зданием из серого камня, созерцая забранные решетками окна, потом, сделав вид, что просто прогуливается, принялся бродить по узким улочкам, наводненным хасидами, казалось скроенными по единой модели и отличавшимися друг от друга лишь незначительными деталями одежды, напоминавшей о том, откуда они родом. Ему попадались на глаза дети и подростки, но ни у одного из них не было мрачного взгляда Эзекиеля взгляда, который, как был уверен Альдо, он узнает из тысячи. А может быть, он тоже уехал вместе с Великим Раввином?

Нет, это невозможно! Совершенно очевидно, что именно этот парнишка отвел Лизу туда, где ее держат заложницей, или передал тем людям, которые должны вывезти ее за пределы страны, как было обещано в послании. И так удивительно, что Гольберг отправился бороздить моря вместо того, чтобы следить за своей пленницей. Но, в конце концов, очень может быть, что он предпринял дальнее путешествие как раз для того, чтобы спасти свою драгоценную шкуру, чтобы избежать расправы со стороны выведенного из себя мужа, который вполне способен уничтожить его, невзирая ни на какие угрозы. Должно быть, он полностью доверяет тем, у кого прячет Лизу, среди этих людей может находиться и мальчик. Гольберг, несомненно, отлично подготовился, прежде чем совершить свое черное дело: он не оставил князю даже кончика нити, за которую можно было бы ухватиться в надежде выбраться из этого лабиринта… И тем не менее выбраться необходимо, но как? Как? Если нельзя обратиться за помощью к полиции, которая, наверное, могла бы все-таки выследить кого угодно даже в таком запутанном городе, как Иерусалим, если их всего лишь двое… В то время как они с Адальбером, похоже, имеют дело с реально существующей могущественной организацией…