Жюльетта Бенцони - Изумруды пророка

По мере того, как поезд приближался к Люцерну, надежды Адальбера на приятную беседу с хорошенькой соседкой постепенно улетучивались. Несмотря на то, что ему дважды удалось поднести огонь к ее сигаретам и оба раза его вознаграждала мимолетная улыбка, сопровождавшая короткое «спасибо», ему ни разу не довелось поймать обращенный на него взгляд. Даже в те минуты, когда он притворялся спящим. Он явно не вызывал у нее ни малейшего интереса. Адальбер не стал обижаться. Он с величайшим смирением подумал о том, что Морозини, вероятно, на его месте добился бы большего. Впрочем, возможно, эта молодая женщины была слишком горда для того, чтобы поверять свои заботы первому встречному, будь он хоть трижды князь и при этом чертовски обаятельный. Утешаясь этой мыслью, Адальбер проявил тактичность и не стал донимать Анналину взглядами, которые в конце концов могли бы показаться ей назойливыми, а потому тягостными.

Когда поезд остановился, он ограничился тем, что снял с сетки над сиденьем и передал ей элегантный дорожный чемоданчик для косметики, поклонился и вышел из купе, намереваясь отыскать на вокзале удобный наблюдательный пункт, откуда он мог бы за ней проследить. Вскоре он нашел подходящий столб. Спрятавшись за ним, Адальбер увидел, как его недавняя соседка, стоя на перроне, растерянно оглядывается. Наверное, в тех случаях, когда она приезжала к сестре, ее всегда кто-нибудь встречал. Никого так и не увидев — и не без причины! — она заметно помрачнела, потом, постояв еще минутку, с досадой пожала плечами и направилась к выходу. Адальбер пошел следом за ней, предположив, что она собирается сесть в такси, но она пересекла пешком большую площадь, за которой сразу открывалась река в том месте, где она впадает в озеро. Как раз напротив была пристань, обеспечивающая связь с другими расположенными вдоль реки населенными пунктами, и мост, перекинутый через Рейс, чьи зеленые воды кипели, словно в горном потоке. Графиня Манфреди вступила на этот мост. Адальбер последовал за ней на некотором расстоянии, решив, что пресловутая сестра, должно быть, живет неподалеку от вокзала.

Он не ошибся: графиня прошла по мосту над озером, откуда в одну сторону открывался великолепный вид на заснеженные горы, в другую — на старый город с его средневековыми мостами под навесами, укрывающими незамысловатые росписи, которыми были украшены их пролеты, а один из мостов охраняла башня, подножием уходившая прямо в воду. Затем Анналина направилась к церкви, обогнула ее, устремилась к старинному и очень красивому дому и скрылась в подъезде в ту самую минуту, когда фонарщики приступили к своему ежевечернему обходу. Темнело, и в домах одно за другим начинали светиться окна. Зажегся свет, хотя и довольно скупой, и в том доме, который интересовал Адальбера…

Видаль-Пеликорн подумал, что Анналина там не задержится: она уйдет, как только обнаружит, что в ее присутствии нисколько не нуждаются. Поэтому он спрятался за выступом в стене церкви, окруженной лесами, поскольку ее готовились заново штукатурить. Оттуда ему было очень удобно наблюдать за тем, что происходит в доме напротив, и к тому же он был хоть немного защищен от пронизывающего ветра.

Адальбер забился как можно глубже в свой угол и принялся смиренно дожидаться дальнейшего развития событий…

В тот же самый вечер, в Лугано, Морозини почувствовал, что больше не может сидеть в бездействии рядом с упрямо молчащим телефоном. Если все шло так, как и предполагалось, — а он не видел никаких оснований для того, чтобы планы нарушились, — Таффельберг должен был уже оказаться на месте. В таком случае почему его об этом не извещают, как было условлено? Час был уже поздний, и в прелестной старинной столовой гостиницы заканчивался ужин. Альдо, которого точило нетерпение до такой степени, что он даже не смог заставить себя поесть, спустился вниз и попросил подать машину, которую еще днем должны были взять для него напрокат. Автомобиль оказался «Фиатом», немного напоминавшим тот, который он в свое время купил в Зальцбурге. Сочтя это обстоятельство добрым предзнаменованием и радуясь тому, что начинает действовать, Альдо сел за руль и бодро тронулся с места, несмотря на проливной дождь, не прекращавшийся с четырех часов пополудни. В такую плохую погоду и в такой поздний час движение даже на городских улицах нельзя было назвать оживленным, но за пределами города не было и этого. За водяной завесой, с которой отчаянно и отважно боролись «дворники», расстилалась пустынная, унылая, мокрая и скользкая дорога. Озера и то не было видно, оно казалось черной дырой…

Добравшись до виллы «Клементина», Морозини замедлил ход, потом затормозил. Что-то явно было не так: ворота широко распахнуты, но в окнах темно. Даже если допустить, что Манфреди куда-то отлучился, это выглядело странным, но не мог же он уйти, раз ждал Таффельберга! Движимый безотчетным побуждением, Альдо проехал мимо красивой кованой решетки ворот и поставил машину чуть подальше, через дорогу, у соседского сада. Выйдя из машины, он поглубже надвинул каскетку и, проверив, не выскользнул ли из кармана купленный в Париже револьвер, туже затянул пояс непромокаемого плаща. И наконец вступил на огибавшую виллу широкую аллею.

Обойдя дом и оказавшись с той стороны, где сады красиво раскинулись по склону горы вокруг трех расположенных уступами бассейнов, он заметил в одном из окон первого этажа слабый свет. Одновременно с этим его взгляд, привыкший к темноте, различил на песке следы, говорившие о том, что здесь останавливалась тяжелая машина, но не стал терять время на то, чтобы выяснить, куда ведут эти следы. Все это вместе показалось ему довольно-таки подозрительным, и он, бесшумно ступая по песку, направился к дому, поднялся по трем ступенькам крыльца, на которое выходили застекленные двери прихожей, без труда открыл ту, что была в центре, и решительно свернул вправо, туда, где из-под двери пробивалась полоска света. Инстинктивно нашарив в кармане оружие, он крепко сжал его и только тогда вошел в своего рода буфетную, уставленную высокими старинными шкафами и горками со столовым серебром и стеклянной посудой, но в комнате никого не оказалось. Альдо приглушенно позвал:

— Манфреди!.. Вы здесь?

В ответ раздался странный стон, такой, какой мог бы издать человек с заткнутым ртом. Ориентируясь на этот звук, Морозини перешел в соседнюю комнату, где тоже было темно, повернул выключатель, и тогда перед ним открылось удивительное зрелище: трое слуг графа — его лакей, горничная его жены и кухарка — лежали рядышком, крепко связанные, и у каждого кляп во рту. Три пары глаз устремили на него полные безмолвной мольбы и исполненные надежды взгляды.

— Похоже, здесь что-то произошло! — сказал Альдо, стараясь говорить подчеркнуто спокойным тоном.

И, не теряя времени, вытащил кляп изо рта старика и перерезал на нем веревки, а затем занялся обеими женщинами, которые, уже обретя дар речи, продолжали хранить испуганное молчание и предоставили объясняться старому лакею.

— Ах, ваше сиятельство! — начал тот. — Вас послало само небо! Мы уже несколько часов живем словно в страшном сне…

— Где граф?

— Там, в часовне. Эти люди приехали ночью…

— Сколько их?

— Двое, но они хорошо вооружены. Главный из них сначала заявил, что ему надо поговорить с господином графом, и я его впустил. Тем временем его спутник, настоящий исполин, поочередно привел нас в совершенно беспомощное состояние. Я позволил захватить меня врасплох. А ведь господин граф предупреждал меня, что ждет неприятного визита, и…

— Дальше, дальше!

Я ничего не видел, но слышал, как мой хозяин протестовал против грубого обращения, которому его подвергли. Они втолкнули его в фургон, в котором приехали, и я слышал, как главный произнес: «Нравится вам это или нет, но будет только так, и никак иначе, и считайте, что вам повезло иметь часовню, не то я похоронил бы ее прямо перед домом, на самом видном месте!» А потом они уехали, и больше я ничего не знаю!

— Ладно, накиньте дождевик и проводите меня к часовне. И как можно тише. Ах да, забыл: прихватите оружие!..

— Здесь нет оружия.

— Как? В таком огромном доме, где хранится коллекция драгоценностей, и нет оружия?

— Господин граф не выносит его со времен войны, а госпожа графиня и того пуще. Но у нас есть замечательный сейф для коллекций!…

Морозини подумал, что, пожалуй, впервые встречает коллекционера, у которого способ охраны его сокровищ зависит от душевного состояния. Большинство его собратьев скорее были склонны набивать свое жилище оружием, и он знал кое-какие дома, напасть на которые было делом более безнадежным, чем атаковать броненосец… Тем временем кухарка вышла из состояния летаргии, в которое погрузили ее пережитые ужасы, и, заявив: «Я пошла вызывать полицию!» — направилась к двери.

Морозини едва успел ее перехватить:

— Даже и не думайте! Во всяком случае, пока… Лучше скажите, есть ли у вас электрический фонарик?

— Да, в кухонном шкафчике.

— Тогда встаньте у того окна, откуда лучше всего видны подходы к часовне.

— Значит, у окна библиотеки, это в другом крыле виллы.

— Хорошо. Так вот, вы становитесь у этого окна, а фонарик дайте…

— Джузеппе, ваше сиятельство! — подсказал тот, о ком шла речь.

…Джузеппе! Если увидите, что фонарик зажегся и погас три раза подряд, можете звонить в полицию. Только тогда. Вам все понятно?

— Все понятно!

Морозини и его провожатый, вооруженный неким подобием дубинки, молча тронулись по огибавшей террасы тропинке среди высоких деревьев, на которой колеса фургона оставили двойной след. Вскоре показалась часовня, похожая на уменьшенную копию греческого храма. Фургон стоял перед фасадом, украшенным пятью дорическими колоннами и увенчанным треугольным фронтоном. Задние дверцы фургона были открыты, и в слабом свете, падавшем изнутри часовни, было видно, что он пуст.

Знаком приказав Джузеппе оставаться сзади, Морозини бесшумно подкрался ко входу и, заглянув в часовню, без всякого удивления увидел там именно то, что ожидал увидеть. Таффельберг, затянутый наподобие мотоциклиста с головы до ног в черную кожу, держал под прицелом револьвера Альберто Манфреди, сидевшего на скамеечке для молитвы в явном изнеможении и утиравшего платком взмокшие лицо и шею. Плиты перед алтарем были подняты, и в образовавшейся яме все еще работал человек, напоминавший турецкого борца: он продолжал выбрасывать землю, и рядом с могилой постепенно вырастал холмик. Чуть поодаль стоял длинный гроб, и Таффельберг бросил своей жертве, указывая на него:

— Что, дорогой мой, уже притомились? Я-то думал, вы посильнее будете. Правда, этот труд потруднее и погрязнее, чем затаскивать женщин к себе в постель, но тем не менее вам надо еще кое-что сделать, пока Ахмет заканчивает свою работу. Теперь вы должны открыть вот это…

— Вы с ума сошли? Никогда в жизни вы меня не принудите совершить святотатство!

— Никакое это не святотатство, а точное исполнение воли ее высочества: она пожелала, чтобы вы, прежде чем ее предадут земле, еще раз смогли полюбоваться ею во всем блеске ее красоты. Кроме того — и это тоже ее воля — она хочет, чтобы вы оставили у себя драгоценности, которые сейчас на ней, и пусть они вам всегда о ней напоминают. Она считала это чем-то вроде компенсации за те незначительные затруднения, которые могло причинить вам ее прибытие. Ну, беритесь за дело! Давайте, открывайте!

— Чем? — в ярости огрызнулся тот. — Ногтями?

— Вечно вы, итальянцы, все драматизируете. В этом чемоданчике есть все необходимое, — прибавил немец, ногой подтолкнув к графу названный предмет. — Ну, поживее!

Ничего не оставалось, кроме как повиноваться. И пока Манфреди выкручивал длинные винты, Альдо чувствовал, как дыхание Джузеппе у него за спиной становится все более учащенным. Старик даже прошептал с болью:

— Неужели мы и правда должны позволить ему это сделать?

— Тише! Мы вмешаемся, когда я сочту нужным. Я хочу узнать побольше…

Несчастному Альберто потребовалось довольно много времени, чтобы справиться с работой: она была до такой степени ему омерзительна, что пальцы не слушались его. Турок — а могильщик и впрямь оказался турком — закончил свое дело и теперь стоял и смотрел, как трудится Манфреди. Он попытался прийти ему на помощь, но Таффельберг не разрешил. Адъютант великой княгини явно наслаждался унижением, которому подверг ненавистного ему человека. А у того, бедняжки, руки так дрожали, что смотреть было жалко…

Наконец крышка была снята, и все увидели Федору, покоившуяся на белом атласе и по-прежнему прекрасную в своем сказочном уборе, мерцавшем в тусклом свете двух фонарей. Казалось, если бы Манфреди и так уже не стоял на коленях, то преклонил бы их сейчас перед этим завораживающим зрелищем. Забыв о своем печальном положении, он прошептал:

— Как она прекрасна!