– Это не я.

– Да у меня целый вагон свидетелей! А вчера мы с тобой целовались на катере, помнишь?

– Вчера? А кажется – в прошлой жизни.

«А три дня назад, – подумал Леший, – ты лежала на дне реки, и я с трудом тебя спас. А сейчас – кто бы меня самого спасал. Что ж нам делать-то, а? Пожалуй, самое лучшее – сразу прыгнуть в пропасть, а то до ночи мы оба окончательно свихнемся».

– Ты знаешь, – признался он. – Я ведь тоже боюсь.

– И что же нам делать?

– Ну, давай, что ли, вместе бояться.

– Давай…

Леший поцеловал ее, и хотя поцелуй явственно отдавал котлетами с укропом, получился ничуть не хуже, чем на катере. Целуя, он не удержался и провел рукой по гладкому бедру – смотри-ка, под халатиком-то и правда ничего на ней больше нет. Это его обнадежило.

Он еще раз поцеловал. Посмотрел – глаза у Марины закрыты, щеки розовые, губы чуть улыбаются…

– Знаешь, у меня возникло конструктивное предложение.

– Какое?.. – Голос у нее был слабый.

– Давай мы будем бояться с удобствами, а? Как там твой диван раскладывается?

Но когда разложили диван, и она постелила чистую простыню, положила подушки и одеяло, воздух между ними снова сгустился и заискрил, как перед грозой. «Наверняка на этом самом диване она спала с Дымариком», – подумал Лёшка, покосившись на Марину, которая явно вспоминала о том же самом. Что ж нам с тобой делать, горе мое? Эх, где наша не пропадала!

– Красота, – сказал Леший. – Только чего-то не хватает.

– Чего?

– А вот чего. – И он ловко опрокинул ее на постель.

– Ай! – Марина мягко упала на спину, согнув ноги в коленях, и тут же залезла под одеяло, натянув его до самого носа, так что Лёшка мог любоваться только ее испуганно моргающими глазами.

– Поздно, я все видел.

Он скинул «Матроскина» – Марина, ойкнув, накрылась с головой, но тут же заорала в голос, потому что Леший, нырнув к ней под одеяло, стал радостно хватать ее за что ни попадя и щекотать. Самым опасным местом оказались пятки, и тут она начала так брыкаться, что заехала ему в глаз.

– Черт! Нет, я так не играю.

– Ай! Не надо, не надо, не щекочи меня! Не на-адо!

– Да не трогаю я тебя. Все, уймись. Ишь, щекотки она боится! Ревнивая, значит, – сказал он довольным тоном. – Ревни-ивая, горячая! Это мне нравится. – И провел рукой по ноге: – А какие у нас ноги! Как у балерины. Ну-ка, вытяни ножку. Так, не брыкаться. Ты же со мной не справишься. Я же тебя одной левой…

И он лег на нее сверху, прижав ноги, которыми она все пыталась отбиться. Марина уже не могла сопротивляться – так забавно он бормотал все эти глупости. Леший и сам засмеялся, уткнувшись ей в плечо. Марина прошептала:

– Подвинься немножко. – И стащила через голову халатик.

Алексей заглянул ей в глаза – губы улыбались, а глаза были полны тревожным ожиданием.

– Первый раз слышу, как ты смеешься, – тихо сказал он.

Марина опустила ресницы, и Леший узнал тот короткий звук – смешок или всхлип, что впервые услышал от нее под липой в Суханове, и забыл обо всем. А хотел ведь не торопиться, рассмотреть ее как следует… Какое там – не видел ничего, ничего не слышал, падал, падал в пропасть. И Марина падала вместе с ним – так судорожно она дышала, так сильно хватала его за плечи, впиваясь ногтями, так целовала, прихватывая зубами. Задыхаясь, смотрел Леший в ее запрокинутое лицо: она улыбалась, а по щекам текли слезы, и горло вздрагивало.

Он хотел поймать ее взгляд, но Марина спряталась, уткнувшись ему в бок – вздыхала там и шмыгала носом. Сердце у него колотилось как сумасшедшее – в пропасть-то они прыгнули, но почему-то легче не стало.

Лёшка опять разволновался и начал валять дурака:

– Что ж такое-то, а? Неужели все было так плохо?

Марина замотала головой.

– Совсем ужасно? Какой кошмар.

– Перестань меня смешить! Что ты мне поплакать не даешь?

– Да зачем же плакать-то?!

– Затем.

– Ну, вот теперь мне все понятно. Теперь полная ясность. Очень ясно и понятно: «затем». Затем – и все. И как хочешь, так и понимай. А что такое – затем? Почему – затем?..

– Господи, какой же ты болтун! – Марина вылезла и звонко чмокнула его в губы. – Говорит и говорит, спрашивает и спрашивает, прямо пресс-конференцию устроил: что, зачем, почему!

– Это не пресс-конференция. Это разбор полета.

– Какой еще… разбор?

– Ну, должен же я знать, правильным ли курсом шел? Туда ли свернул…

– Ой, болту-ун! – Марина улыбалась.

– Какова эффективность проведенных мероприятий…

– Вот ка-ак укушу сейчас!

– Кусайте! Пинайте! Синяк уже есть под глазом, царапин полно.

Марина серьезно рассмотрела его лицо, поворачивая ладонями, потом стала целовать, едва прикасаясь губами:

– Да нет никаких синяков, и что еще за царапины?

– А вон – на плече!

– Ой!

– Вот тебе и «ой»!

– Это я, что ли?

– А кто? Кошка Дуся?

– Ну ладно, ладно. Прости. – И она вдруг быстро, действительно, как кошка, зализала две красных царапины у него на левом плече, а потом прошептала, щекоча губами ухо: – А ты… не разочаровался, нет?

– О чем ты говоришь? Ты что – разочаровалась? – Голос у него упал. – Поэтому ты плакала, да?

– Нет, нет! – Марина так всполошилась, что Лёшка даже засмеялся. – Мне так хорошо было, ну что ты. Как никогда в жизни.

Как никогда в жизни? Это что, просто… фигура речи? Или на самом деле? Леший задумался: как же она жила с этим… Дымариком? Вряд ли они могли часто встречаться. И где? Татьяна говорила, что Маринина мать была категорически против, да и какая мать одобрила бы роман дочери с женатым мужиком. А Марина? Сама Марина? Как же она-то? На нее это так не похоже. А что на нее похоже? Господи, мы же совсем не знаем друг друга! Не удивительно, что она так тряслась.

Лёшка попытался представить себе жизнь Марины: тайные свидания, телефонные звонки украдкой, долгие одинокие ночи, украденное счастье. Неужели она так его любила, этого Дымарика?

Марина совсем затихла у него под боком, взглянул – она заснула. Леший умилился – спит, надо же! Марина ровно дышала, потом вздрогнула всем телом – Лёшка решил было, что ей неудобно и хотел осторожно переложить ее голову на подушку, убрав руку, но Марина опять прильнула к нему, вздохнула, на секунду открыла глаза, удивленно сказала: «Лёша?» – и опять заснула, как провалилась.

Алексей сторожил ее сон и чувствовал что-то такое, чему не было названия: если это любовь, почему так больно? Если это боль, почему столько счастья? Боль, знакомая, как глазам – ладонь… И, обнимая ее, все не верил: «Господи, неужели это правда?!»

Леший не спал почти всю ночь – задремывал ненадолго, но стоило Марине вздохнуть или шевельнуться, как он тут же просыпался, каждый раз испытывая прилив неимоверного счастья: это не приснилось, это все на самом деле. Когда рассвело, он проснулся окончательно и долго лежал, разглядывая спящую Марину – вернее то, что было ему видно: макушку с торчащим вихром серебряных волос. Видеть-то не видел, но чувствовал – и даже слишком хорошо! Он зарылся носом в ее волосы, вдыхая запах – какой-то лесной, осенний, чуть горьковатый, потом поцеловал в макушку, провел пальцами по Марининой руке под одеялом, погладил по спине и чуть пониже – она потянулась и… повернулась на живот, так и не проснувшись.

Он горько вздохнул. Нет, надо вставать. Чего так лежать и мучиться.

Лёшка поцеловал Марину в плечо, укрыл получше одеялом и пошел в ванную. В коридоре у Марины висело огромное зеркало – во всю стену. Старинное, зеленоватое, оно отражало всего-навсего противоположную стену довольно большого коридора, уставленного книжными полками, а казалось, что там, в зазеркалье, какие-то таинственные пространства и глубины. Лёшка еще вчера – неужели это было только вчера? – подивился несуразной планировке квартиры: огромные коридор, кухня и ванная, но одна комната слишком уж велика, а другая – маловата. Сейчас, проходя мимо, он вдруг увидел себя в зеркале – и не узнал. Он долго задумчиво разглядывал высокого голого мужика, которого показывало ему зеркало, потом покачал головой: да-а, брат, плохи твои дела. И пошел в ванную, а отражение усмехнулось ему вслед: то ли еще будет!

Он варил себе кофе и думал: «А что, интересно, любит Марина? Крепкий кофе? С молоком? Или она пьет чай?» Он почти ничего не знал о ней, и это было так странно. Он уже понял, что Марина легко засыпает и крепко спит, а просыпается тяжело; что ей снятся страшные сны, да это и не удивительно, если вспомнить, что омут был всего несколько дней назад. Ему и самому мерещилось что-то такое, поэтому, когда Марина стала биться рядом с ним, задыхаясь, он сразу понял, в чем дело – она вцепилась в его руку и хрипло стонала:

– Вытащи меня! Вытащи! Вытащи…

Леший знал – ему еще долго придется тащить ее из этого проклятого омута.

Он усмехнулся, вспомнив, как Марина, проснувшись после первого короткого сна, томно потянулась и зевнула, потом звучно поцеловала его в предплечье и даже чуть прикусила: «Аррррр!»

– Ой! – сказал он тихо. – Караул. Кусают. Что это там за зверушка такая?

– Это я! – Она улеглась Лешему на грудь, вглядываясь в темноте в его лицо.

– Неведома зверу-ушка!

– Ага. – Марина опять зевнула. – Сколько, интересно, времени?

– Да зачем тебе?

– Так просто…

– Как ты?

– Я хорошо. – Она опять его поцеловала и снова уронила голову на подушку.

Леший, посмеиваясь, пил кофе и вспоминал прошедшую ночь. Потом прислушался: из комнаты донесся испуганный вскрик, топот, и на кухню примчалась Марина – увидев смеющегося Лёшку, она ойкнула и умчалась обратно, сверкнув голым задом: вчерашний халатик она так и не нашла.

– Иди сюда! – закричал ей Леший.

– Сейчас!

Он слышал из кухни, как Марина мечется туда-сюда, хлопает дверцами шкафа и плещется в ванной. Наконец она появилась – розовая, причесанная, в сером спортивном костюмчике – наморщила нос, принюхиваясь.

– Приве-ет! Пахнет как вку-усно! – пропела.

– Привет. – Лёшка улыбался. – Я кофе тебе сварил.

– Ко-офе мне свари-ил? На-адо же. – Марина ловко забралась к нему на колени, обняла и вздохнула.

– Признавайся: ты подумала, я сбежал?

Она покивала:

– Но я всего секундочку так думала, одну крошечную секундочку, правда-правда!

– Хорошенького ты обо мне мнения!

– Я такая соня, – словно извиняясь, сказала Марина. – Это плохо, что я столько сплю?

– Ну почему же плохо-то?! Значит, тебе требуется. Тебе надо отдохнуть, откормиться.

– А что, я очень худая, да? – Она опять с испугом заглянула Лёшке в глаза.

– Ты такая, как надо. Чудо мое… Кофе будешь пить?

– Ага. Потом. А что ты тут делал без меня?

– Размышлял.

– О чем?

– Ну, как мы с тобой жить будем и вообще…

– А как мы с тобой будем жить?

– Ты даже не беспокойся! Я обязательно найду постоянную работу – я хороший мастер, правда. В музеях, конечно, платят мало, но у меня всегда была халтура, да и сейчас есть две отложенные, и еще третья, но там надо у заказчика работать, а мне пока не хочется. И деньги есть – я заработал, да и не тратил почти ничего в последнее время. Мне только надо место разгрести где-нибудь, я посмотрел – в маленькой комнате можно. Если там кое-что вынести, так и мольберт войдет. Столярку я найду, где делать: пристроюсь к кому-нибудь из ребят в мастерскую, а остальное здесь. Так что все будет хорошо, ты не думай. Одену тебя как куколку.

– Как куколку! Это как?

– В соболя и жемчуга!

Марина рассмеялась. Пока Алексей рассказывал, как они будут жить, Марина серьезно его разглядывала, время от времени притрагиваясь кончиками пальцев к его лицу: обвела линию бровей, погладила щеку – Леший тут же вспомнил, что не брился, да и нечем! – потрогала кончик носа… Так кошка трогает любопытной лапкой незнакомый предмет, прежде чем обнюхать. Каждый раз, когда она медленно взмахивала ресницами или прикасалась к нему, Леший мгновенно забывал, о чем только что говорил, и беспомощно улыбался.

– И ты обо всем этом размышлял?! – В ее голосе звучало уважение. – Надо же, какой ты хозяйственный! А я совсем непрактичная. И мне так мало нужно! И еды, и вообще. Ну да, ты вон какой большой, тебя же кормить надо!

– Меня обязательно надо кормить, иначе я на людей бросаюсь.

– Ой! Нужно же завтрак приготовить. Я сейчас сделаю что-нибудь!

– Ты знаешь, какая засада: там еды совсем не осталось! Мы с тобой ночью все подъели.

– Я сейчас сбегаю, куплю. А чем тебя кормить? Ты, наверное, мясо ешь? Я умею готовить, ты не думай. Ты расскажешь, что любишь, ладно? Я, знаешь, почему такая непрактичная? У меня возможности не было никакой. Правда! Мама всегда была главная. Она хозяйством занималась, а я так, на подхвате…

Леший просто не дышал, опасаясь спугнуть Маринину неожиданную откровенность: он прекрасно сознавал, что все это время один «выступал на арене» – заговаривал Маринины страхи и валял дурака, а она только молчала и улыбалась, а теперь вдруг разговорилась.