Евгения Перова - К другому берегу

Марина уже хохотала вовсю.

– Вылезает – нате вам, букет! Руки все обстрекал крапивой… Посмотрела я на него: господи, он же пропадет без меня! Ну и все. А Леший… Марин, я его очень люблю, он словно брат Серёжкин, понимаешь? Я так его жалела!

– Жалела?

– Конечно. У нас с Серёжкой все хорошо сложилось: семья, дети, а Леший все один, дурью мается. А потом, Марин, он-то не скажет, а я скажу: это сначала он за девушками бегал, а потом уже от них!

– Почему?

– Да потому что охотились за ним – парню почти тридцатник, жениться пора – вот он и заметался. Та ему не хороша, эта не годится! Так и метался, пока… в Стельку не вляпался! Ладно, ты лучше скажи: как у вас-то? Все хорошо?

– Хорошо, – сказала Марина и покраснела – до слез.

– Ты что?

– Нет, все-таки я дура…

– Да чем же ты дура?!

– Вспомнила: хвалилась тебе, как он целуется… А ты лучше меня знаешь…

– Марин, ну что ты, перестань! Ничего я не знаю! Я забыла это все, честно тебе говорю. Ну, хочешь, я у тебя прощенья попрошу, за то, что сто лет назад было, хочешь? Господи, как же ты жить-то дальше будешь? Нельзя так. Что ты все в прошлом копаешься, мучаешься. Живем-то сейчас! А сейчас Лёшка от тебя с ума сходит, я же вижу! Никогда он таким не был, уж поверь.

– У меня воображение слишком хорошее… Я как представлю…

– Да ты бы свое воображение в мирных целях применяла. Ты лучше про себя с Лёшкой картинки представляй, а не про кого-нибудь.

– Тань, да мне никаких картинок не надо. Я и так… как с цепи сорвалась.

– И давно пора! А что, сильно разбирает?

– Не то слово…

– Ну и хорошо! Лёшка, поди, только радуется.

– Ну да, ему-то чего не радоваться! А я… не привыкла. Так… мучительно…

– Э, подруга, могу тебя утешить – пройдет со временем. Потом жалеть будешь. Просто у вас сейчас такое время – медовое. Дорвались друг до друга.

– Думаешь?

– Конечно. Я как родила – все забыла. Серёжка, бедный, уж так вокруг меня плясал – а мне и не надо ничего. Потом-то вспомнила, но уже такого накала не было. Ладно, пошли, а то мужики все сожрут, они такие.

И Марина, и Алексей давно уже успокоились, а Татьяна все вздыхала, глядя на них: господи, ну нельзя так любить – на разрыв сердца! И, не выдержав, даже поплакала тихонько в сторонке, но Лёшка заметил и подошел:

– Ну вот, теперь эта ревет! Ты-то чего?

– Жа-алко! Мне вас жалко! Сумасшедшие вы совсем. Надо вам ребенка. Чтобы разбавить вас, а то нельзя так.

– Надо, – сказал Лёшка с тоской.

– Лёш, да ты не расстраивайся – все у вас получится! Маринке успокоиться, поправиться немножко надо. Ей так тяжело последние годы дались – в аду жила, сама мне сказала. Одни глаза от нее остались. Ты посмотри на нее!

Оба посмотрели на Марину, которая бегала с мальчишками в догонялки.

– Сама как ребенок, – вздохнул Алексей.

Потом уже, в электричке, Леший все никак не мог отделаться от мысли, что возникла у него во время сегодняшнего разговора с Мариной. «Почему, – думал он, – почему мы не встретились еще той весной? Какая-то цепь нелепых случайностей развела нас на целых пять лет!» Он так ярко представлял себе, как у них с Мариной могло все сложиться: она бы смущалась, держала его в строгости, дичилась, а он бы прыгал вокруг нее похлеще, чем сейчас. И прогулки при луне были бы, и поцелуи в сирени. Да она даже не целовалась ни с кем ни разу! Он бы научил ее целоваться… Чистая, свежая, нетронутая! И все досталось этому… этому… Который превратил ее жизнь в ад!

У него вдруг сдавило горло – он ушел в тамбур, стрельнул у куривших там мужиков сигарету. Глотая горький и почему-то соленый дым, он думал: «Вся жизнь могла пойти по-другому. Вся жизнь. Не было бы Дымарика, омута, не было бы Стеллы…» Он стоял у приоткрытых дверей – кто-то засунул между ними пустую бутылку, и сквозь щель тянуло свежим воздухом.

– Лёш, ты что это, а?

Алексей бросил окурок в щель – тот улетел, рассыпав искры.

– Что ты, милый? Есть у тебя платок?

– Платок?

– Слезы вытереть. Что ты плачешь, а? Что случилось?

А он и не чувствовал, что плачет. Марина взяла его лицо в ладони, заглянула в глаза. В тамбуре никого, кроме них, не было – он и не заметил, куда делись те мужики. Вагон грохотал на стыках, ветер свистел, и было странное ощущение, что они летят – летят сами по себе, одни – сквозь пространство и время.

– А может, так надо было? – сказала Марина. – Может, это все не зря?

– Ты думаешь?

– Да. Ведь зачем-то нам дано было это все пережить – и мне, и тебе?

– Мы так трудно друг другу достались!

– Тем дороже, правда? Пойдем?

– Пойдем.

Леший вздохнул и пошел за нею в вагон, уже не удивляясь, что Марина услышала его мысли.

Алексей и Марина потом часто думали, как все повернулось бы, не окажись у них на пути эта женщина. «Эта женщина» позвонила Лешему сама, чему он несколько удивился – это было у нее не в обычае. Каждый раз, слыша ее низкий, чуть хрипловатый, очень чувственный голос, Леший ощущал себя дрессированной собачкой, послушно выполняющей все команды хозяйки, и ему это не сильно нравилось.

– Здравствуйте, Алексей! Что-то вас давно не видно и не слышно. У меня есть хорошие новости: продалось несколько ваших картин, приезжайте! Может быть, у вас что-то новенькое найдется?

Новенькое нашлось, да и деньги были очень кстати, так что в один из вечеров Лёшка с Мариной поехали в галерею, которую держала «эта женщина» – Валерия Свешникова, хорошо известная в кругах художников и антикваров. Лёшка подвел Марину к своей стенке:

– Ты иди, посмотри тут пока, ладно? Мне поговорить надо.

– Ладно.

Марина разглядывала картины, но вдруг резко обернулась и увидела, как по узкой винтовой лестничке медленно спускается женщина… Нет, не женщина – королева! Сначала показались великолепные ноги в изящных туфельках на шпильках умопомрачительной высоты, потом и сама их владелица, одетая очень просто, но Марина сразу оценила, что это за простота. Волосы цвета бледного золота стянуты в греческий узел, а из украшений – только длинные серьги, да множество звенящих браслетов на обоих запястьях. Платье было самое незатейливое, зеленовато-голубое: вырез лодочкой, без рукавов, но скроено так, чтобы подчеркнуть красоту безупречной фигуры. Всё, всё было у нее совершенно: ноги, бедра, грудь, шея, руки, осанка! Марина непроизвольно выпрямилась и затосковала: и зачем Лёшка ее сюда привел, она сама – просто чумичка какая-то на фоне этой… этой Хозяйки Медной горы! Сначала девицы галерейные – такие наряды на них, с ума сойти, а теперь еще эта…

Леший разговаривал с Валерией, а спиной чувствовал – Марина смотрит. Оглянулся, поймал ее прищуренный взгляд – а ведь ревнует! Точно, ревнует. И как не подумал, дурак! Надо было заранее предупредить, какая Валерия. Сейчас ведь навыдумывает что-нибудь. Договорив, подошел. Марина прилежно рассматривала картину: концептуальная такая картина, не поймешь, что и написано, но по цвету – здорово собрано.

– Шедевр нашла?

– Угу.

Развернул лицом к себе – ишь ты, чуть не шипит, кошка рассерженная!

– И что это такое?

– Картина. Художник… художник Малюнников. «Прогулка с Бродским» называется.

– Нет, с тобой – что такое?

– Ничего.

– А то я не вижу! Всю спину мне взглядом просверлила, пока с Валерией говорил!

– С ней ты тоже спал?!

– Так я и знал! Нет. С ней я не спал. Мне, конечно, лестно, что ты обо мне такого высокого мнения, но что-то бабы на меня особенно не бросаются, да и я вообще-то, знаешь, не со всеми подряд сплю, а только с некоторыми кусачими зверушками. А ты на пустом месте ревнуешь!

– Еще чего.

Тут Леший взял да и поцеловал ее – основательно так, по-настоящему, «с погружением», как он это называл. Марина с трудом вырвалась – вся красная и взлохмаченная:

– Пусти! С ума сошел! Люди кругом!

Потом взглянула смущенно и улыбнулась, увидев его смеющиеся глаза.

– Ну ла-адно тебе…

– Валерия – что б ты знала – замужем!

– И что?

– А то!

– А-а! Ты не по этой части?

– Да, я не по этой части. Муж у нее – лет на десять моложе и крутой такой…

– Боишься, значит.

– Ой, дурочка! И детей – четверо. Пойдем, я тебя познакомлю.

– Не хочу!

– Ну что ты, как маленькая…

Но идти не пришлось – Валерия уже подошла сама, улыбаясь:

– Валерия Павловна, можно просто – Валерия!

– Это Марина – моя жена.

Почувствовал, как дернулось Маринино плечо у него под рукой, и обнял покрепче: вот тебе, глупая!

Валерия улыбнулась снова, взглянула Марине прямо в лицо, и та вдруг словно отключилась на пару секунд: все исчезло, кроме удивительных серо-зеленых глаз Валерии – радужка обведена темным ободочком, а сами глаза очень светлые, прозрачные, колдовские… Марина встряхнула головой – что такое?!

– Алексей, вы идите сейчас к девочкам, они оформят новые картины, и вы деньги получите за проданные, хорошо? А мы с Мариной пока поболтаем.

«Хозяйка Медной горы» повела Марину по галерее к винтовой лестничке. А Лёшка оглянулся на картину – «Прогулка с Бродским», это ж надо! Поднимаясь, Марина мрачно сказала в спину Валерии:

– Мы не женаты.

– Я догадалась. Вы недавно вместе?

– Мы друг друга много лет знаем, но… А вы с ним давно знакомы?

Валерия привела ее в небольшой кабинетик, усадила. Достала чашки – такого тонкого фарфора Марина в жизни в руках не держала. На блюде маленькие пирожные, каждое как произведение искусства, такие и есть жалко. Валерия разлила чай, опять улыбнулась Марине, но глаза смотрели внимательно и серьезно.

– Мы с Алексеем знакомы уже лет… да лет шесть, наверно. У меня тогда еще галереи не было. Алексей наш семейный портрет писал, вот он, на стене. Оригинал – дома, здесь копия, поменьше.

Марина посмотрела на портрет: Валерия, почти такая же, как сейчас. Сколько же ей лет, интересно? А это муж – и правда, крутой. Рыжеволосый юноша и малышки-близняшки. А Лёшка говорил – четверо детей? Собака лежит у ног – борзая, элегантная.

– Здесь мы еще впятером. Ну, и Сюзи. Аркаша – мой сын от другого брака. А сейчас с нами еще Стёпочка, мы его усыновили. Пора новый портрет Алексею заказывать. Пейте чай, остынет.

– Спасибо…

– Вы все его работы успели посмотреть?

– Да, натюрморты забавные! Бутылки, стаканы. Я их не видела раньше. Как он стекло разноцветное пишет! А свет какой!

– Это «Водочная серия», как он называет. Времен запоя. Вы знаете, что он пил?

– Он и тогда писал?

– Думаю, это и удержало от полного падения. Он художник – настоящий, от Бога. Для него писать – главное. Вы, наверное, и сами это уже поняли?

– Да-а…

– Мне только кажется, что он себя еще не нашел. Вот натюрморты – в них что-то есть. Они хорошо идут, нравятся. Пейзажи… Пейзажи прекрасные, но одного этого мало. Понимаете? Профессионально написано, но после Левитана, Васильева, Саврасова – просто мастерства недостаточно. Должно быть что-то еще! А вот сейчас он принес вещи – они немного другие.

– Вам понравилось?

– Необычно для Алексея. Сумасшедшинка некая появилась, и по цвету великолепно. Каждую рассматривать хочется, разгадывать. Это очень хорошо – картина должна зрителя заманивать. Чтобы посмотрел, отошел – вернулся, еще посмотрел и потом все вспоминал: да что же это такое? Алексей раньше писал попроще, а теперь… Я думаю, у него все впереди.

Марина поняла, что смешно было ревновать и расстраиваться: Валерия все понимает! У нее такие внимательные глаза – как будто вглубь смотрит. Изучает? Что-то между ними происходило, Марина чувствовала, но не понимала – что? Ей вдруг стало легче дышать и спокойней на сердце, и она как-то… слегка подтаяла душой, как льдинка на солнце! И даже словно на самом деле повеяло летним теплом с ароматом цветов. Марина вспомнила – даже не вспомнила, а прямо увидела картинку перед глазами: солнечное утро, и мама ей расчесывает волосы. Все это – тепло, покой, материнская нежность – шло от Валерии, хотя внешне не проявлялось никак: Валерия была непроницаема и безмятежна.

«Она меня… приручает? Как она это делает?» – подумала Марина и попыталась вглядеться, не глазами, а… Марина не знала, как и чем она вглядывается, но с Лёшкой это иногда получалось. Сейчас ничего не вышло: Валерия не давала Марине себя разглядеть: так прозрачный сосуд, выточенный из драгоценного камня и ограненный, не позволяет увидеть, что у него внутри, ослепляя внешним блеском. Потом, спустя годы, Марина смогла осознать, что в эту первую встречу Валерия легко и без малейшего усилия заглянула к ней в душу: так мать, забежав мимоходом в комнату дочери, машинально наводит порядок, поправляя сбившееся покрывало и сметая ладонью со стола огрызки яблок и скомканные бумажки…

– Я думаю, что Алексея ждет большой успех. Если вы ему поможете.