И Леший чувствовал что-то особенное в этой близости, хотя в горячке ему и некогда было анализировать: как будто в привычное уже блюдо добавили новую пряность, и вкус изменился. И только потом, засыпая, Леший понял: впервые Марина не только принимала, но и отдавала: сама вела его, сама целовала, ласкала – и так, как будто точно знала, что ему в эту секунду нужно и как! Она и знала, только Леший об этом не подозревал.

Марина провела странную ночь: вроде бы спала – и не спала. Она лежала с закрытыми глазами и снова видела себя с Лешим со стороны, больше того – она видела себя, свое тело – или душу? – изнутри. Это было похоже на космос: переливались мириады светящихся звезд, они то закручивались в галактики, то улетали в черные дыры. Вдруг что-то взрывалось или лопалось, как лопаются почки на деревьях, и что-то новое расцветало и распускалось. Зарастали раны и трещины, испарялся потихоньку тот черный лед, что намерз в ее душе за последние годы, и когда весь этот сложный внутренний мир обрел гармонию, Марина наконец крепко заснула.

Утром она первым делом поняла, что ее вчерашнее предчувствие насчет критических дней сбылось, и быстренько побежала принимать меры. Направляясь из ванной на кухню, она вдруг споткнулась у зеркала – словно отражение придержало ее за рукав. Марина смотрела в зеркало, не веря своим глазам: она прекрасно помнила, как ужасно выглядела вчера – серая кожа, тени под глазами, тусклые седые волосы, горькие складки у рта и несчастный взгляд. А теперь! Из зеркала на нее смотрела незнакомая красавица с розовой кожей и волосами, светящимися в полутьме коридора, как жемчуг! Глаза сияли, губы улыбались, а вся она словно переливалась, как поверхность воды в солнечный день. Марина потрогала холодную поверхность стекла, прикоснувшись к отражению своей щеки – что же это такое?! Как это вышло?

«Я словно булгаковская Маргарита! – думала Марина, разглядывая себя в зеркале. – Как странно, что я вдруг так изменилась!» «Свободна, свободна!» – усмехнувшись, вспомнила она преображение Маргариты. Свободна? И поняла – да, так и есть! Весь страх, живший у нее в душе, испарился. Она попробовала представить омут, свое падение – ничто не отозвалось внутри. Ей хотелось прыгать, кричать от восторга, лететь – а вдруг и правда получится?! Но она только улыбнулась и пошла на кухню – готовить завтрак любимому мужчине.

А любимый мужчина спал всю ночь как убитый. Ему снилось, что он летал. Но не так, как в детстве, когда летаешь легко, без малейшего усилия – и без крыльев. Нет, он летал на огромных мощных крыльях, ощущая движение воздуха и работу собственных мышц: взмывал вверх, кувыркался в воздухе, парил, а внизу, на земле, задрав голову к небу, следила за ним смеющаяся Марина. «Смотри, как я могу!» – кричал он, и Марина махала руками и подпрыгивала: «Здорово!» «Подожди, сейчас я тебя подхвачу!» – крикнул он, полетел вниз и проснулся.

Потянулся, зевнул с чувством, посмотрел – Марины рядом нет, принюхался: пахло кофе. Надо же, встала, завтрак готовит! А он думал, что Марина после вчерашнего будет спать до обеда. Но когда взглянул на часы, оказалось что уже почти час. Ничего себе! Ему совершенно ничего не хотелось делать: так блаженно было просто валяться – лениться, как говорила Марина. Леший никогда не понимал такого времяпрепровождения, а сейчас с удовольствием провалялся бы в постели весь день. На душе у него было удивительно спокойно и светло. «Может, я просто не высыпался?» – подумал он и все-таки встал, уж больно вкусные запахи доносились с кухни.

В коридоре он прислушался, а потом пошел на цыпочках и осторожно заглянул: Марина… пела! Он видел ее в профиль, она помешивала что-то на плите и задумчиво напевала: «Только ты никому не рассказывай, что душа вся тобою полна… Что тебя я в косыночке газовой поджидаю весь день у окна…»

– Подглядывать нехорошо, – сказала Марина. – Привет! Выспался?

– А я еще и подслушиваю! Фальшивишь ты, матушка, нещадно.

– Ну, не всем же Бог дал абсолютный слух, как вам, сударь!

Марина была какая-то другая – Леший всматривался и не понимал, в чем дело: она словно светилась изнутри и все время улыбалась, замечая, с каким недоумением он на нее заглядывается. Наконец, доев омлет, Лёшка не выдержал:

– Марин! Что-то случилось, нет? Ты какая-то необыкновенная сегодня!

– Необыкновенно прекрасная? Или необыкновенно добрая? Или?..

– Ну правда! – воскликнул он так простодушно, так по-детски, что Марина подошла и обняла его:

– Все хорошо. Но кое-что случилось. Я выздоровела.

– Выздоровела?

– От омута выздоровела. Совсем.

Он все не понимал.

– Лёшечка, мы свободны! Все кончилось. Меня отпустило. И это ты сделал! Ты меня из воды тогда вытащил, и ты меня все это время… тащил. Ты справился! У нас получилось. Всё, ты понимаешь?

– Откуда… ты знаешь? Как ты можешь быть уверена?..

– Я знаю. Правда. Это ты. Твоя любовь.

Он вдруг поверил, сразу и окончательно. Господи… У него перехватило дыхание, и чтобы Марина не увидела этого позора – слез на глазах, он уткнулся ей в грудь, но предательски задрожавшие плечи выдали его.

– Боже, до чего я тебя довела.

Марина гладила Лешего по голове, от ее ладоней и от нее самой шло нежное тепло, которое он ощущал всем своим существом.

– Бедный мой! Я знаю, тебе было страшно и трудно, и я не помогала совсем. Ты один все это вынес. Но ничего, теперь мы вместе. Ты же чувствуешь? Ты должен это ощущать: мы вместе! Мы вместе в круге любви. Милый мой! Свет мой, радость моя… Любимый, родной…

Леший не верил своим ушам: это говорит Марина? Которая за все время их близости если и сказала что нежное, так только «Лёшечка, милый!»? Он поднял голову – Марина молча улыбалась, а ручеек нежных слов продолжал журчать у него в голове: «Любимый… желанный… единственный… радость моя… свет мой…»

Марина покивала ему, потом сказала:

– Ну да, ты слышишь меня. Жалко, не всегда! А я тебя теперь всегда слышу. Раньше изредка, а сейчас все время. Лёшечка, тебе теперь со мной очень легко будет, правда! Не надо будет переживать из-за меня, все это прошло, как не бывало. Я совсем ничего не боюсь, даже странно. И ты опять рисовать начнешь – раньше я тебе мешала, а теперь помогать буду, я знаю как.

– Да чем же ты мне… мешала?

У Лешего что-то тоненько звенело в голове, но Марина погладила его пальцами по лбу, потом потерла ему затылок, помассировала плечи, и звон прекратился.

– Мешала! У тебя душа была занята заботой. А теперь свободна. Только тебе надо немножко отдохнуть, ты устал…

Марина стояла перед ним, обняв за плечи – он придерживал ее руками и коленями и смотрел, не узнавая:

– Ты такая… красивая… просто невероятно… Глаза… потрясающие!

Леший чувствовал идущую от нее спокойную уверенность и на короткое мгновенье пожалел, что больше нет того ощущенья хрупкости и беззащитности, как раньше, когда он явно был сильнее, а теперь… хорошо, если на равных.

– Да, я знаю. И с этим уже ничего не поделаешь. Теперь так. Но я все та же! Это я, твоя маленькая зверушка, правда! И ты всегда можешь меня баловать и утешать, как тебе нравится.

– Черт тебя побери! – Леший страшно покраснел: он себе самому не признавался, как действует на него Маринина слабость. – Ты что, все мои мысли теперь знаешь?

– Нет, ну что ты. – Марина нахмурилась и заговорила очень серьезно. – Лёш, ты не бойся. Я без спросу не полезу, ты что. Я же понимаю – это личное. Я же только на крылечко вхожу, а дальше – ни-ни! Правда! Ты даже не думай! Я, знаешь, что слышу? Когда ты прямо ко мне думаешь. А остальное – нет. Я же понимаю, каково это!

– Ну да? А что ты еще можешь?

– Еще? Уронить и разбить что-нибудь могу! На расстоянии. Когда разозлюсь или расстроюсь сильно.

– Покажи!

– Лёш, ну я же говорю: когда разозлюсь. А сейчас мне неохота злиться. Давай, я лучше другое тебе покажу. Сними-ка рубашку!

Леший послушно стал стягивать рубашку и вдруг осознал, что они вовсе не на кухне, а в комнате – на кровати! Марина сидела напротив него, поджав ноги, и улыбалась. Он помотал головой: как это?

– Марин, а как мы сюда попали? Мы же на кухне были?

Она только смеялась. Потом подвинулась и взяла его за руку:

– Кошмар! Как я тебя вчера, бедный!

Синяки были впечатляющие. Марина нагнулась и легко поцеловала один синяк, другой, потом отстранилась: смотри! Синяки бледнели и исчезали один за другим.

– Ничего себе…

– Давай другую руку. Ну вот.

– Марин, а как это вдруг так произошло, а? Вчера ты одна была, сегодня…

– Это вчера еще началось, перед тем, как мы… ну… взлетели.

– Ты тоже заметила?

– Конечно. Ну вот, а потом я спала, а внутри как-то все перестраивалось. А потом проснулась – и поняла: я ничего не боюсь! Вообще. Страх, ужас, испуг, паника – стали просто словами, за ними ничего не стоит, понимаешь? Омут – я его представляю, вижу, и никакого ужаса, наоборот, думаю: какое красивое место! Еще осталось кое-что. Но я справлюсь!

Леший слушал как завороженный, даже рот открыл.

– И я еще знаю, как ты меня любишь! Я и раньше знала, но как-то… отстраненно. А теперь – изнутри знаю. И я… тоже. Научилась любить. Немножко. Ты же заметил, правда?

– Заметил…

Марина все держала его за руку и теперь, глядя ему в глаза, опять эту руку поцеловала.

– Марин, я прошу, не делай так! Это очень сильно действует на меня, я не могу…

– Я знаю. Потому и целую.

Она поцеловала еще раз, потом придвинулась ближе и стала целовать плечи, шею, грудь, спускаясь все ниже.

– Марин! Прекрати сейчас же. Пожалуйста! – взмолился Лёшка. – Ты же сказала – нельзя сегодня! Или можно?

– Нельзя. Но кое-что – можно! – она уже расстегивала ему джинсы.

– Ты это сделаешь? Тебе же не нравится!

– Сегодня… мне все нравится. Такой уж день.

Он закрыл глаза и выдохнул. С ума сойти…


Хотя Марина уверенно заявила, что ничего вообще теперь не боится, ехать знакомиться с Лёшкиной матерью она все-таки робела.

– Да не съест она тебя. Ну, понадкусывает.

– Нет, не утешай меня. Я ей не понравлюсь.

– Уймись. Понравишься. Или ты что? Хочешь, чтобы я тебя… поуговаривал немножко, а? Я могу-у…

– У тебя одно только на уме! Сам уймись!

Лариса Львовна тоже волновалась, но когда увидела Марину, всю розовую от смущения, вздохнула с облегчением. Она сама не знала, что ожидала увидеть, но уж точно не это хрупкое существо с глазами ребенка. «Господи, голова-то вся седая!» – подумала она.

– Ну, здравствуй, дочка! Дай-ка, я тебя поцелую.

Леший собирал свое барахло, а Лариса Львовна развлекала Марину семейными альбомами, и только улыбалась, глядя, как та ахает над Лёшкиными фотографиями:

– Он такой красивый! А как на вас похож!

– Да, похож. И хорошо, что в меня пошел, а то отец наш невыразительный был. Но орел. Как пел! Запоет – все бабы его!

– Скучаете по нему, да?

– Скучаю! Столько лет прошло, а все скучаю.

– А вы… ревновали его?

– Еще как! И он меня. Ой, у нас такие скандалы были – вон, Лёшка расскажет, как он над нами потешался! Оба горячие. У меня прадед-то итальянец был, художник.

– Правда?!

– Вот Лёшка, похоже, в него. Да еще и отцовского темперамента добавилось – гремучая смесь.

Она увидела, что «гремучая смесь» маячит в дверях, и серьезным тоном добавила:

– Ты уж, дочка, держи его в руках, не балуй!

– Ага, спелись, – грозно сказал Леший. – Давай, учи ее, учи мне на голову. Нет, это что ж такое, на пару минут оставил…

– Иди, не мешай нам! Ты там вещи собираешь, вот и собирай! А будешь скандалить, Марина еще подумает, пускать ли тебя.

Марина смеялась, а Леший, скроив обиженную мину и трагическим жестом запахнув воображаемый плащ, гордо ушел.

– Вот, видала? Отец его такой же был, один в один. Такой же… цирк-шапито. Лёшка-то – даже в театральный хотел поступать! Отговорили мы с отцом, а может, и зря.

Потом пили чай, и Марина, совершенно уже успокоившаяся, машинально ела одну плюшку за другой, пока Леший, глядевший с умилением, не погладил ее по голове и не сказал:

– Кушай, Мо́кушка, кушай! Поправляйся!

Марина заморгала, глядя то на ватрушку, то на Лёшку, и он, не выдержав, захохотал. А Лариса Львовна дала Лёшке подзатыльник:

– Ты что к ней пристаешь! Ешь, дочка, не смотри на него. И кормишь ты ее плохо. Вон, худая какая. Ты, Марин, знай: он у меня все умеет – и готовить, и стирать, всему научила.

– И швец, и жнец, и на дуде игрец! – сказал Леший с набитым ртом и опять получил подзатыльник.

– Ты уж много не суетись вокруг него, избалуешь.

«Вот моя семья!» – подумала вдруг Марина. Она никогда раньше не испытывала такого чувства: дочка да мама, что это за семья! Холодный дом. А теперь…

В такси они сидели, обнявшись, и тихонько разговаривали, забыв про водителя.