– Вены резала? Ничего себе. А кажется такой… такой благополучной, такой… непрошибаемой.

Леший покачал головой, нахмурился, коротко взглянул на Марину и тут же отвел глаза – Марина, вздохнув, ответила на его невысказанный вопрос:

– Нет, я абортов не делала. Не было необходимости.

– Что же – ни разу? Не залетела? За все время?

Марина опять вздохнула:

– Лёш, ты не представляешь степени моей… моей дремучести! Я даже толком не знала, как нужно предохраняться, пока Танька меня не просветила. А когда я с этим к Вадиму полезла, он сказал: нам это не нужно, не беспокойся, я принял меры. И только потом я узнала, какие меры он принял. Он вообще не мог детей иметь, представляешь! А я тогда уже мечтала о ребенке, хотя понимала, что мама меня убьет.

– Так у него же сын вроде был… или что?

– Сын. Он потом какую-то операцию сделал.

– Какой предусмотрительный, ты подумай!

– Так что ты не переживай, у меня все в порядке. Я знаю.

– Тогда почему же? Не получается ничего? Может… Может, мне… провериться? А то ведь Рита…

Алексей даже сморщился от стыда, но Марина уже услышала, о чем он думает, и тихо сказала:

– Лёшечка, я знаю. Про Риту. Что она не твоя. Танька рассказала.

– Эта Танька! Все она знает…

– Ты поэтому так пил после развода? Из-за девочки?

– И поэтому.

– Скучаешь по ней?

– Ужасно. Не хочу я об этом.

– Бедный мой…

– Не надо, Марин. Так что ты думаешь? Чтобы мне провериться? Правда… Стелка призналась, что аборт от меня делала. Но черт ее знает, можно ли ей верить!

– Лёшечка, ты вспомни, что мы видели! Тогда, на выставке!

– Ну да, правда. Я видел тебя с ребенком… нашим.

– А я видела нас с детьми! Не поняла, сколько, но больше двух!

– Да что ты? – Леший повеселел.

– И потом… Я не вижу у тебя ничего такого. Мне кажется, все нормально.

– А как ты вообще это видишь? – У Лёшки даже глаза загорелись от любопытства.

– Ой, так трудно объяснить! Я сразу разное вижу, несколько образов. Один как бы образ человека вообще, его личности. Помнишь, ты в деревне мне рассказывал, как людей определяешь: живопись, акварель, рисунок? Чем-то похоже.

– А меня ты как видишь?

– Тебя? Ты так близко, я тебя плохо вижу, – Марина закрыла глаза и сосредоточилась. – Этот образ, он обычно при первой встрече возникает, вспышкой. А тебя я давно знаю, мое ви́дение позже пришло. Сейчас… Что-то с крыльями…

– Орел, не иначе!

– Да нет, не смейся…

– Дракон, что ли? – вспомнил Леший: «Карп становится драконом!»

– Ты сбиваешь меня, помолчи! Такое существо… Странное! Тело льва, крылья, а голова человеческая…

– Вообще-то на сфинкса похоже, только сфинкс всегда женского пола!

– А этот – мужского.

– Да-а, ничего себе!

– Ну вот. А еще вижу… как это сказать? Организм, что ли? В виде такой цветной живой проекции.

– Ауру?

– Наверно. И я сразу вижу, где неправильно! Там гармония нарушается. А у тебя все гармонично.

– Как фальшивый звук? А поправить ты можешь?

– Может, и могу… не знаю. Вот царапины всякие, синяки – это да, ты видел. Температуру сбить, головную боль снять… у других. Для себя хуже получается. А что там внутри… Я всю эту анатомию-физиологию и знать никогда не хотела. Ну, сердце слева, печень где-то там справа. А остальное? Мало ли, вдруг наврежу? Один раз… – Марина горестно вздохнула. – В метро это было. Я сижу, глаза закрыла и вдруг вижу… ауру, как ты говоришь. И там так все неправильно, так все плохо! И я вижу, где именно, и понимаю, что еще есть шанс – можно убрать вот это неправильное, и человек будет жить, а иначе умрет. И даже знаю, что это – у меня в голове будто текст открылся, такая бегущая светящаяся строка: раковая опухоль! Открыла глаза – женщина. Красивая, хорошо одетая, но бледная и какая-то замученная. Ни о чем не подозревает. Я смотрю на нее и не знаю, что делать. Как можно к незнакомому человеку подойти и сказать… такое страшное? Как? Пока я думала, она вышла. А я все ее вспоминаю и думаю: может, надо было сказать?

– Действительно, и не знаешь, как лучше… Ты часто такое видишь?

– Один раз и было. Я стараюсь не видеть. А то опять что-нибудь… Я вот все думаю: зачем это мне? Что делать со всем этим, я не знаю. Одни сложности.

– Ну, Марин! Это и я могу спросить: зачем мне талант дан? Если он есть, конечно. Зачем это глупое занятие – по холсту кисточкой возить?

– И ничего не глупое! Вон, сколько заказов сразу! От твоего таланта польза есть, а я… только царапины зализывать и гожусь. Ну что, ты будешь смокинг примерять или нет?

– Ладно, уговорила. Только выйди. А то я того… стесняюсь.

– А ты сам справишься? С бабочкой и вообще?

– Маринка!

– Хорошо-хорошо. – И Марина убежала на кухню.

Она успела померить и платье, и туфли, а Леший все не показывался. Наконец Марина услышала, как он вздыхает в коридоре перед зеркалом.

– Лёш, ну иди уже!

– Господи, дурак дураком…

Леший, весь красный, вошел и замер в дверях – Марина ахнула и закрыла лицо руками, забормотав:

– Нет, я этого не вынесу!

– Ну вот, – окончательно расстроился Лёшка. – Я же говорил.

– Боже мой, ты такой красивый! – Щеки у Марины горели, и она смотрела на него с восторгом. – Они же все будут на тебя пялиться. Я не перенесу. Я умру от ревности. Или в волосы кому-нибудь вцеплюсь.

Леший растерялся – такого он никак не ожидал и решил было, что Маринка его разыгрывает, но она так искренне волновалась, нервно сжимая руки…

– Ну что ты, в самом-то деле. Кто будет пялиться? Придумала тоже.

– Все эти тетки. На приеме.

– Да кому я нужен, ты что.

Марина подошла, взяла его за лацканы и потянула к себе:

– Я хочу тебя… Прямо сейчас.

Очнулись они на кровати. Лёшка осторожно потрогал верхнюю губу – надо же, как укусила, до крови… Марина тут же полезла залечивать – Лёшка зашипел: щиплется!

– Все-все-все.

– Черт побери! А? Кто бы знал, что тебя так смокинг возбуждает.

– Не смокинг, – Марина зевнула. – А ты в смокинге.

– Надо еще подумать, пускать ли тебя на этот прием. Там же все мужики такие будут… Ай! Шутка! Это шутка!

Времени и правда было маловато, но Алексей, внезапно вдохновившись, за день написал небольшой натюрморт для Валерии: на подоконнике два яблока и старинная вазочка с узким высоким горлышком – прозрачное синее стекло так и светилось. А Марина быстренько навязала целую кучу забавных шапочек и варежек – близняшкам, Стёпику и даже сенбернару Ипполиту Матвеичу. Неохваченным остался один Анатолий, но Марина решила, что Лёшкин натюрморт будет им на двоих с Валерией. Перед выходом Лёшка скептически рассматривал себя в зеркале, дожидаясь Марину: «Джеймс Бонд, говоришь?» – и прицелился из воображаемого пистолета. Ну ладно. Когда появилась Марина, он так и ахнул:

– Ничего себе! Да это я умру от ревности! Черт! И времени уже нет ни на что…

Марина как-то особенно подстриглась и оттенила волосы – они сияли, словно жемчуг. Обычно она не пользовалась косметикой, а тут чуть подкрасилась. Короткое платье сидело как влитое, подчеркивая грудь и открывая изящные ноги. Украшений у Марины не было – мамины бусы она рассыпала тогда на лестнице Татьяниного дома, а янтарь никак не подходил к платью, поэтому она затейливо повязала подаренный Валерией шарфик.

– Ничего, я тебя еще увешаю брильянтами, подожди.

– Да ладно тебе! Нужны мне эти брильянты! Пошли-пошли, опоздаем!

Никто ни от чего не умер – прием прошел нормально, только ближе к концу Марина, потерявшая Лешего среди гостей, вдруг уловила его раздражение – он стоял в другом конце зала и беседовал с шикарно одетой немолодой дамой, которая кокетничала вовсю, то и дело дотрагиваясь холеными окольцованными пальцами с длиннющими ногтями до Лёшкиного рукава. Он старательно улыбался, но был уже в легкой панике: дама зажала его в угол, перекрывая отход, и он не знал, как от нее отделаться без грубости.

Марина развернулась, поставила недопитый бокал на поднос кстати подвернувшегося официанта и медленно пошла в сторону Лёшки, выбрав, как на уроке геометрии, кратчайшее расстояние между двумя точками. Позже она осознала, что сделала с собой – если бы она была звуком, можно было сказать, что она усилила громкость, если бы цветом – увеличила яркость. Но она была женщиной, так что просто повернула воображаемую ручку регулятора женственности до предела. Марина успела заметить только одобрительную усмешку Валерии, а больше не видела вокруг себя ничего, тем временем женщины завистливо косились на нее, мужчины провожали взглядами – даже Анатолий прищурился, глядя ей вслед, и залпом выпил коньяк из бокала, который давно держал в руке.

Наконец ее увидел Лёшка и не поверил своим глазам, а потом и дама оглянулась, заметив, что кавалер на кого-то отвлекся – оглянулась и вздрогнула: прямо на нее шла, оскалив клыки и прижав уши, большая черная пантера. Видение тут же пропало – дама потрясла головой: никакая не пантера, а молодая женщина в черном платье! Молодая женщина ослепительной красоты с победоносной улыбкой на лице. Марина подошла и, не обратив на даму ровно никакого внимания, как будто та была пустым местом, взяла Лёшку за руку:

– Вот ты где. Пойдем, дорогой, Валерия хочет тебя с кем-то познакомить.

Они отошли, и дама смогла выдохнуть. Постояла, приходя в себя, и вдруг на ровном месте оступилась – у нее ни с того ни с его сломался высокий каблук.

– Валерия на самом деле меня ищет? Или ты соврала?

– Соврала.

– Тогда пойдем-ка…

И Лёшка быстро потащил Марину за собой.

– Куда ты? Лёша?

Они вышли в коридор, Леший приоткрыл одну дверь, вторую – и втащил ее в полутемную комнату, оказавшуюся не то библиотекой, не то кабинетом. Втащил и тут же поцеловал, да так, что Марина задохнулась от силы его неистового желания. Лёшка прислонил ее к дверце книжного шкафа и стал тискать, чуть не рыча от вожделения, – Марине что-то больно впилось в спину, она напряглась, и тут движение Лёшкиной руки по ее бедру обрушило лавину воспоминаний: Татьянин день, лестница, Дымарик! Она резко оттолкнула Лешего и отгородилась от него – теперь он не мог даже дотронуться и тяжело дышал, опираясь руками о шкаф.

– Марин, ну пожалуйста!

– Я не хочу здесь. Остынь. Давай уедем домой.

Леший отстранился. Помолчал. Потом мрачно ответил:

– Хорошо.

Они попрощались, но Валерия сразу заметила: что-то не так. Она попыталась было узнать по-своему, Марина это почувствовала и так резко закрылась, что сама изумилась: это получилось у нее впервые. Валерия отступила, чуть улыбнувшись: надо же, научилась!

В такси ехали молча, и Марина опять вспомнила Дымарика, так что стало совсем тошно. Ближе к дому Леший не выдержал:

– Марин, ну прости меня!

– Да за что? Я сама тебя спровоцировала. – Тоска наполняла ее до краев, как вино наполняет сосуд – кисло-горькое, черное вино прошлого.

Переодеваясь, Лёшка вздохнул:

– Эх, зря ты не захотела! Такой кайф мне обломала…

– Кайф?! – Она так взвилась, что сама собой разбилась та синяя вазочка, которую давеча писал Леший, а он вздрогнул и попятился:

– Марин, ты что? Вот кошка сумасшедшая…

– Кайф я ему обломала! Тебе понравилось, да? А мне не нравится! Я не хочу больше так! Чтобы меня, как последнюю шлюху, прижимали по темным углам!

Леший нахмурился – Марина чувствовала его подступающий гнев, но не боялась.

– Что значит – больше не хочешь? Что это значит – как последнюю шлюху? Ты что имеешь в виду?

– То и значит.

– Ты мне говорила, что никогда никого и ничего.

– Я тебе правду говорила. Один Дымарик. И где мы с ним могли… встречаться? Как ты думаешь? Как раз по темным углам! Он был большим любителем экстремального секса! И наплевать, что мне стыдно и неприятно! А я, такая дура, на все соглашалась. Не дай бог, бросит! – Марина задыхалась от ярости. – Ты знаешь, что он сделал со мной? Знаешь? Татьянин день помнишь? Когда мы с тобой пели? Я же… Я же просто отдалась тебе в этом пении! А знаешь, что было, когда мы с ним ушли? Когда мне пришлось с ним уйти? Я стояла, ждала – а ты! А ты голову опустил – иди, мол!

– Марин…

– Марин! Он меня изнасиловал, там же, на лестнице! Я… вся тобой полна была, а он…

Леший стиснул кулаки – вспышкой у него в мозгу мелькнули два видения: Марина с Дымариком у решетки и Марина, летящая бегом по лестнице в брызгах рассыпающихся жемчугов.

– Если б я только знал! Убил бы!

– Я видеть его не могла! Знать его не хотела! А он… Он преследовал меня, он плакал, умолял, в ногах валялся!

– Дымарик?

– Дымарик! На коленях ползал, ноги мне целовал! Маму на свою сторону перетянул. Как я мечтала о тебе, господи! Ночей не спала…

– Марин, ну не надо!

– А потом подумала: раз уж мы с тобой не можем… Пусть, что ли, он будет счастлив. Все равно жизни нет. А в Суханове – опять ты.