– Лёш, что с тобой? Тебе плохо?

– Плохо.

Они сидели в садовой беседке – солнце пробивалось сквозь косую решетку золотыми ромбиками, по столу плясали зеленые тени, белые вьющиеся розы осыпали лепестки, жужжали толстые мохнатые с желтой пыльцой на лапках шмели. Такая красота, а Лёшка мрачнее тучи.

– А что плохо?

– Все.

– Ты так перед выставкой волнуешься?

– И это тоже. Но мне тут плохо.

– Почему?

– Я понимаю, тебе хорошо, и для малышки – лучше не придумаешь. Вон у вас, целый детский сад образовался: Стёпочка, Митя, наша Муся. Вижу, как вы тут в саду гуляете, любуюсь…

– Ой, а ты знаешь, как Юля своего Митю зовет?

– Как?

– Генерал Козявкин!

– Почему?

– Не знаю! Но он, правда, смешной такой, важный, щеки надует, смотрит грозно – вылитый генерал Козявкин. Смешной, рыженький, даже глаза какие-то рыжие!

– Ишь ты!

– Лёш, а что ты не подойдешь никогда? Ты же так малышей любишь? И я тебя совсем не вижу – все работаешь, работаешь. Я скучаю!

– Да я и сам не знаю, но что-то тошно мне здесь. Не радует ничего. Не могу я так. Приживалом каким-то живу. Не могу. Унизительно. А выставка! Ты думаешь, я не понимаю, что без Валерии ничего бы не было? Сидел бы себе, картинки малевал, никому не нужные. Жили бы впроголодь. Ты хоть представляешь, каких денег все это стоит? Вся эта подготовка, шумиха в прессе, на телевидении – не меряно! У меня такое чувство, что я кругом повязан. Весь в долгах – и не расплатиться никогда.

– Лёш, ну что ты выдумываешь – приживал, унизительно! Ты же работаешь здесь, такой портрет пишешь. И еще два на заказ написал, мимоходом. И свое еще!

– Ну да, верно…

– Ты знаешь, что мне Валерия сказала? Такого, как ты, она всю жизнь искала. Такого художника.

– Правда?

– А потом, что ты так переживаешь? У тебя же с ней контракт! Она процент получает. Так что она и в своих интересах старается, если тебе от этого легче.

– Я забыл. Но там процент, знаешь, минимальный! Я пытался было… Но с ней же не поспоришь!

– А то, что ты в себе сомневаешься – тоже хорошо. Только дурак не сомневается.

– А, увидела. Ну да, сомневаюсь. Думаю, а вдруг я сам по себе – ничто.

– Что ты такое говоришь, Лёш?

– Без вас с Валерией. Вдруг я сам – пустое место, ноль. И все это увидят на выставке. Вдруг ошибается Валерия?

– Валерия ошибается? Никогда! Это я вон… до забора только вижу, а она – до Костромы. Или даже до Москвы! Такое у нее ви́дение. А ты – ошибается. И вообще, ты что думаешь, мы тебя на помочах, что ли, водим? Ты – не ребенок, не кукла, не марионетка. Ты сам идешь. И куда идешь, только ты и знаешь. Понимаешь? А я…

– А ты – фонариком светишь.

– Да.

– Иду, как по лунной дорожке…

Вдруг Алексей вспомнил свой сон, самый первый из череды странных снов – в поезде. Как шел по лунной дорожке, лежащей на земле, как выплеснул карпа… Потому что очень больно карп становится драконом! «Это же сон-то – про меня! – ахнул он. – Я думал про Марину, про ее дар, а он – про меня. Это я из карпа в дракона превращаюсь, у меня колючки сквозь кожу лезут, потому так и больно, у меня крылья растут!»

«Слава богу, – подумала Марина. – Пришел в себя».

Прилетела вдруг синица, деловитая, в черной шапочке, поскакала по столу, озираясь. Они замерли. Лёшка осторожно вытянул руку – синица смело подскочила поближе, проверила – нет ничего, на палец ему вспорхнула, уцепившись острыми коготочками, прочирикала звонко: «Цивить!» И улетела.

– Марин, а вдруг…

– Что?

– А вдруг это кончится?

– Что кончится? Дар твой?

– Раньше-то не было такого! Я на свои старые вещи посмотрел: да, хорошо написано, мастеровито. Но – скучно. Не видел я так, как сейчас, понимаешь? А вдруг оно уйдет, как пришло?

– Мне кажется, не должно. Может, ты созрел, наконец.

– К сорока-то – пора!

– И теперь видишь все как надо. Лёшка, я поняла, ты просто одичал: работаешь, работаешь, ни с кем не говоришь. Как отшельник какой, честное слово. У тебя как идет-то?

– Да нормально! Я пока эскизы делаю, потом всех соединю. Прежней композиции не получится, но я придумал, как лучше сделать. Самый лучший натурщик – Ипполит Матвеич! Ляжет, уши по полу расстелет и спит, храпит только. Окликну его – чтобы голову поднял, посмотрел, а он так вскинется со сна: «А?! Что?! Где?!» И опять спать. С Анатолием я намучился…

– А что?

– Ну, он же закрытый весь, не человек, а сейф. Потом догадался, Валерию позвал, она его оживила слегка. Какое я у него выражение лица поймал! Но не для картины, нет. Очень уж такое…

– Личное?

– Да. Я Валерии эскиз отдам.

– Ой, мне пора! Я пойду, кормить надо. Хочешь со мной?

– А можно?

– Да почему нельзя-то? Все можно. Ты отец или кто?

– Отец. – И заулыбался, наконец.

Встал в дверях, смотрел, как она кормит, – крошечный кулачок младенца толкает ее в грудь, чмокает маленький ротик… Мусенька, котёнок! «Напишу! – думал. – Вот так и напишу! Свет хорошо падает, занавеска просвечивает…»

Марина только вздохнула про себя – одержимый! Художник.

А художник долго стоял, любовался. Потом пошел работать.

Лето они дожили в Костроме, а осенью, на то время пока дома у Злотниковых заканчивался ремонт, Валерия забрала их к себе в Брюсов переулок – дом большой, всем места хватит! Конечно, там было удобно, но Марина все чаще задумывалась: надо что-то делать, нельзя все время жить у Валерии. А дома – тесно, Лёшке работать негде. Единственный выход – съезжаться с Ларисой Львовной, и Марина постепенно внушала Лешему эту мысль, но сейчас было не до того – выставка, выставка.

Валерия подбирала картины, связываясь с покупателями Лёшкиных работ, заказывала рамы, буклеты, делала каталог, а Леший, которого разрывали на части журналисты, подогреваемые Валерией, все больше и больше переживал, так что Марина уже просто ходила вокруг него на цыпочках. В результате получилось несколько тематических залов: портреты, натюрморты и «деревенская» серия, куда вошла вся Лёшкина чертовщина – птицы, драконы, домовые и русалки. «Ангел» висел в последнем зале, один. Картин набралось не так уж и много – Валерия выбирала только лучшие работы, поэтому развеска была свободной, а чтобы занять все пространство, решили выставить и графику:

– Эротика всегда привлекает.

Лёшкины рисунки в больших паспарту и роскошных рамах смотрелись очень стильно – Марина разрешила выбрать те, где не видно лица, надеясь, что мало кто опознает в модели ее располневшую после родов фигуру.

На обложке буклета и пригласительных билетов была изображена только рука «Ангела» – так же, как и на афишах, расклеенных по всему городу, а картина целиком должна была появиться только на суперобложке каталога, который, как планировала Валерия, выйдет через месяц после открытия: она хотела устроить презентацию прямо на выставке, подогрев таким образом интерес публики. Аукцион планировался в последний день выставки, а деньги должны были пойти на благотворительность – за вычетом Лёшкиного гонорара.

Открытие состоялось в середине декабря. Лёшка похудел так, что пришлось покупать новый костюм. Мусю отправили к Юле под крыло – Марина недавно как раз перестала кормить, поэтому суетилась на выставке. Народ все подходил и подходил. Валерия – элегантное черное платье, стеклянные прозрачные бусы, тяжелый узел волос на затылке, всегдашние браслеты – встречала гостей и улыбалась, подавая античной красоты руку для поцелуя очередному знакомому. Марина была на подхвате. Пробегая по залу, наткнулась на Кондратьевых – так давно не виделись, почти год!

– Маринка! Какая ты!

– Поздравляем! – забасил слегка растерянный Сергей. – Какая тут у вас тусовка-то! Ты этого видела? Бродит здесь – ну, с телевидения, по культуре который?

– Видела. Ребята, не обижайтесь, я побегу, ладно? На фуршет оставайтесь.

– Беги, конечно. – И Татьяна не без зависти проводила глазами Марину, пробиравшуюся на другой конец зала, где стояла у картины Лёшкина мать, Лариса Львовна, и подумала: «Красивая какая! А как одета! Манжеты у рубашки необыкновенные, и воротник! А волосы – как жемчуг светятся, подкрасила что ли? Чуть поправилась, конечно, но ей идет…»

А Марина все время оглядывалась: где же Лёшка-то? Как он? А он прекрасно справлялся. Сначала волновался безумно, особенно, когда насели журналисты с камерами и начались речи на церемонии открытия: но сам выступил нормально. Коротко сказал, но хорошо. А потом своих ребят увидел – художников, Серёгу, Таньку – успокоился, развеселился. Марина чувствовала, как упивается он вниманием, успехом, как светится радостью. Высокий, роскошный – а как артачился, не хотел этот костюм надевать: «Что я буду как ряженый! Жилетка эта еще!» Но когда Валерия сказала, задумчиво разглядывая его на примерке: «Вам бы еще усы, и вылитый Паратов из “Бесприданницы”!» – оживился: «Паратов? Интересно!» И сейчас – Марина видела – чуть наигрывал этого Паратова: ходил вальяжно, улыбался ласково, но слегка снисходительно. Барин такой. Вот артист…

– Хорош! – сказала подошедшая Валерия. – Пусть, пусть, так надо. Это тоже часть пиара.

– Да пусть развлекается. Его праздник! – улыбнулась Марина.

Но сама, увидев, как Лёшка кокетничает с двумя хорошенькими журналистками, решительным шагом направилась к нему. Ишь ты, уже и бровями заиграл! Пошла, как королева, легко раздвигая толпящуюся публику, ловя восхищенные взгляды мужчин и ревнивые – женщин. Кто-то даже подмигнул ей – не сразу узнала Анатолия. Марина знала, что хороша, – не зря так постриглась, не зря этот костюм выбрала. Брюки узкие, думала – не влезет. Ничего, влезла, зато такие ноги в этих брюках – с ума сойти! И пиджачок хорошо сидел, а рубашка вообще, как Лёшка сказал, зашибись! Воротник Валерия велела поднять, манжеты не загибать, чтобы слегка прикрывали руки. И первая пуговица на рубашке так низко, что видны кружева лифчика и грудь чуть не целиком. Марина застеснялась, но Лёшка сказал – только в этом:

– Ты что, так сексуально! Это же не декольте во всю грудь, тут еще постараться надо, чтобы в вырез заглянуть!

– Ага, вот и будут заглядывать!

– А тебе жалко, что такую красоту увидят?

А на шее – Валерия дала поносить – удивительной красоты золотая цепочка, без застежки, с черными неправильной формы жемчужинами на концах. Завязала ей цепочку узлом – так, чтобы жемчужины как раз в ложбинку на груди попадали, для пущего соблазна. И кольцо – это уже Лёшка купил, тоже с черным камнем, странное, но красивое. Еще хорошо, что именно эти туфельки надела, а не шпильки: тоже каблучок, но небольшой – удобно и походку дает. И как Валерия на своих высоченных каблуках не устает, удивительно! Привыкла, говорит.

Лёшка заметил подплывающую Марину, засиял – девицы обернулись, и Марина с легким злорадством увидела, как вытянулись их лица. Подошла, Леший ей руку поцеловал:

– А вот и моя царевна! Познакомься, Марина, это…

Красотки назвались, и та, что с диктофоном, сунулась было к ней с вопросами, но Марина с таким недоумением взглянула на журналистку, так оглядела ее сверху вниз, царственно взмахнув ресницами, что та, внутренне чертыхаясь, отступила – и девицы ушли.

– Навела порядок?

– А нечего тут всяким глазки строить.

Леший откровенно веселился:

– Как подошла-то, а! Прямо царица Савская!

– А ты – хвост распустил, как павлин.

– Смотри-ка, ревнует она меня!

– Да ладно, я так, развлеклась. Я же вижу, что безобидно. А то бы еще не так подошла.

– Как на тебя мужики смотрели – оглядывались!

– Да ладно тебе.

– Нет, правда. Ты такая красивая! А тут-то какое богатство…

– Ну, Лё-ош…

Но Леший уже целовал ее. На пару секунд остались они вдвоем на маленьком необитаемом островке посреди толпы – и тут же засверкала вспышка фотокамеры. Не растерялся кто-то, успел снять.

– Вот черт…

– Привыкай, теперь так.

– Марин, а ты видела – тут этот, как его? Модный такой, инсталляции делает? Или как это – перформансы?

– Лысый который? Видела. Что-то он не очень радостно выглядел.

– И этот еще, как его…

– А Зайцева видел? В сюртуке вышитом!

– Ага, и в коротких штанах почему-то…

– Мне кажется, все хорошо?

– Тьфу-тьфу-тьфу!

Наконец показались официанты с шампанским, народ потянулся к столам с тарелками. Еще чуть-чуть, и можно было по домам.

– Марин, что это мы такое едим, а?

– Не знаю.

– Фигня какая-то.

– Но смотри, как красиво сделано!

– Красиво! Сейчас бы хороший кусок мяса!

– Так ты же не ел ничего целый день! Пошли!

И увела его в подсобку, где суетились официанты, усадила, дала тарелку, вилку – мяса хочешь? Сейчас. И, отодвинув мальчика во фраке, сама полезла по кастрюлям и судкам: колбаски, курица – ага!

– Вот, это по-нашему! А то – что такое!