Тюрин был наслышан о ерунде, творившейся в жизни племянника, который был еще ему и крестником. И как это не покажется нелепым, но идея племянника встретить Новый год у него – у дяди – на даче, показалась Тюрину разумной.

Тюрин хотел сам посмотреть, приглядеться к заразной девушке и каким-то образом разрешить, наладить жизнь племянника. Но на каком-то моменте Тюрин перестал следить за молодыми. И как какое-то время потом он думал, винил себя, что его халатность и привела к трагедии.

Всё было ужасно. Ничего светлого не просматривалось в сей истории. А все новые подробности, а потом и развязку Катерина получала свежими порциями от Андрея, то ли являвшегося чьим-то приятелем в доме Тюрина, то ли чьим-то коллегой с приятельскими хорошими отношениями – Нина точно не запомнила – и, который был в романтических отношениях с Катей.

Андрей с Катей, когда обнаружили племянника Тюрина, находились, как и все в большой гостиной с полными бокалами шампанского. Оставалось совсем немного до двенадцати. У всех было празднично-веселое настроение. Вот-вот еще чуть-чуть и!.. Сквозь убавленную на время новогодних курантов музыку в зал рваными звуками ворвались дикие вопли.

– С новым годом, господа! – эхом к воплям прозвучали, да как-то уж слишком торжественно, слова молодого человека, которого Катя увидела на сегодняшнем вечере первый раз в жизни, и который стоял с опущенным – практически поставил его на стол – бокалом шампанского в руках. Несколько человек оглянулись на него, но так, машинально, совершенно же его не примечая. И никто же из них не заметил, что слова поздравления выглядели сейчас несколько неуместно и, им ко всему же не хватало убедительности. Всех приковал к себе ужасный крик, от которого у особо чувствительных натур пробежали мурашки по коже. Все разом отвлеклись от нового года. Осколки дикого вопля будто разбили всю праздничность ночи, будто оцарапали каждого здесь присутствующего и таким образом дали понять, что торжество закончилось и случилось нечто действительно ужасное.

Когда же, все словно по команде сорвались с места, молодой человек недоумевающе посмотрел им вслед, с каким-то притворным удовольствием перед самим собой осушил бокал шампанского, съел все с тем же странным удовольствием пару кусочком сыра и с видом, будто отстал от одноклассников на прогулке, направился за всеми.Ему вдогонку забили куранты.

Этот молодой человек довольно быстро – к вечеру второго января – был задержан полицией, а к вечеру третьего написал, как говорят по своей воле, признание в убийстве.

Он искреннее ненавидел племянника Тюрина. Ненавидел той самой, дошедшей до крайней степени собственного отчаяния ненавистью, когда остановить себя у него уже никак не получалось. Он, чтобы не делал, всюду был преследуем своей губительной мыслью. Все его усилия и старения виделись перед ним бессмысленными и напоминали ему возню муравьев у своего муравейника, который кто-то постоянно рушил. А он, как прилежный муравей, все старался и работал, старался и работал, чтобы кто-то опять мог всё взять и разрушить.

Но разрушил всё только он сам. В фирме все прекрасно знали, что племянник Тюрина просто числиться на некоторой, никто даже не знал на какой, должности и получает за это свою зарплату, не особо и перетруждаясь. Но все предпочитали делать вид, что сего просто не замечают. У всех были свои дела и своя зарплата, и всем этого было достаточно.

К молодомуже человеку, страдавшему от ненависти, последнее время присматривался начальник отдела, в котором тот работал. Начальник подумывал обсудить после нового года тему о повышении молодого человека. Но у того не получилось дождаться этого момента.

Совершенно не вовремя приятель, с которым враждовал племянник Тюрина, пригласил молодого человека встречать новый год у Тюрина на даче. Естественно, этим самым, ни с того ни с сего взявшимся предложением, всё и решилось.

Изрядно подвыпивший племянник Тюрина стал высказываться перед молодым человеком, изливать ему свою душу. А когда наконец понял, что перед ним стоит совершенно ему не знакомый человек, да еще и всё время так противно молчит, ничегошеньки ему – великому страдальцу – не отвечая на его откровения, пришел в полнейшее негодование.

– Как?.. Как ты смеешь меня не слушать!? Кто ты? Кто?.. Почему тебя пустила охрана? Почему?.. Почему они стали пускать сюда, в мой дом, всех с улицы… Совсем их дядя распустил…

До сего момента молодой человек не знал, что задушит племянника Тюрина своим же галстуком. То есть он вообще не знал, не предполагал, что сможет убить. Он больше ожидал какого-нибудь грандиозного скандала, который бы обнажил на весь белый свет всё внутренне уродство этого дома. А он бы стал тому свидетелем, смог своими глазами всё увидеть и ему тогда сразу бы сделалось легче. Но,не помня как, молодой человек снял с себя галстук и только потом ясно мог представить всё, что было с самого момента убийства до того, как уже у себя на квартире лег спать и тут же уснул. Но то, как снял галстук и, что его к тому подтолкнуло, вспомнить окончательно не мог. Будто бы и не было того перед, а было только после и поплывшее в странном тумане сейчас.

Но вот почему же приятель убитого пригласил и все-таки привел с собой этого молодого человека, было совсем непонятно. Но некоторые же склонялись к мнению, что он и нанял этого неудачника, чтобы устранить своего соперника.

– Как по-моему, – деловито заявила Катя, – надо быть совсем глупым, чтобы нанять в убийцы совершенно не годного для этого человека и надеяться на чудо. Нет, Стрельцов здесь не при чем. Он сам, и я это помню, был в настоящем шоке.

– Катя!.. – несколько утомленно протянула Нина, – всё, хватит. У тебя есть какие-нибудь приятные новости?

Катя замолкла и призадумалась. За пару секунд своего молчания она поняла, что, в принципе, выговорилась по нашумевшему уже на весь город происшествию и теперь сменив настроение – это было для нее словно нажать на кнопочку и сменить одну картинку на другую – продолжила говорить. Но теперь, и по ней это было видно,настрой ее стал более тихим и домашним, несколько романтичным. И глядя на Катино лицо Нина прекрасно поняла, о чем хорошем сейчас заведет пересказ Катя. И было бы удивительно, если бы Нина ошиблась. Но Катя являлась очень предсказуемым человеком. Хотя самооценка у нее временами явно была завышена, но периодические ее раскаяния, что она неважная мать, ничуть не компенсировали ее возвышенную самовлюбленность.Возвышенную по отношению к ряду людей и к ряду же жизненных ситуаций. И такие слова, как «по-моему…», «вот я бы…», «просто невозможно, как так можно было…» и так далее, частенько можно было услышать от Кати в повседневных разговорах.

Нина, не вставая с места, протянула руку и включила чайник, как бы между делом. Сама же внимательно, с живейшим интересом смотрела на Катю и слушала ее перебегающий от дочки к Андрею и опять по кругу практически монолог.

Этим вечером Нине по большей части приходилось слушать, что ее и устраивало. Говорить много она была уже не настроена. Она в гостях наговорилась, а вот послушать Катю можно было с удовольствием. Кроме того, что Нина знала Катю очень давно и любила свою подругу, ей доставляло отдельное удовольствие слушать Катю. Та была порою очень эмоциональна, откровенна и не стеснялась в выражениях. Колорит Катиных эмоций и слов имел положительное свойство – он приподымал настроение Нине, если того требовалось, и расслаблял, отвлекал от лишней суеты, которая случалось, но закрадывалась к Нине в гости. С Катей Нина много раз выбиралась на отдых – на выходные, в отпуск – с ней некогда было скучать. А когда же хотелось тихого и спокойного отдыха, и требовалось не веселья и новых эмоций, то чтобы просто не спеша подумать и услышать себя, Нина брала с собой в компанию Лену или Олю, или же, как было в последнее время, отдыхала одна, понимая, что у подруг свои семьи и их жизненный круговорот завертелся несколько в ином русле. И иногда Нине приходилось слышать, в основном от Оли, Лена так говорила очень редко, что вот неплохо бы куда-нибудь съездить отдохнуть как раньше…

Чайник вскипел, на время никто и не смотрел вовсе, и беседа, прервавшаяся для Нины на ту секунду, когда она обратила внимание на густой пар, с шумом валивший из чайника, незаметно, для нее же самой, продолжилась дальше.


– Здравствуй, Нина. Я тебя ни от чего не отвлекаю?

– Привет. Нет. Я ничем не занята.

Пару секунд паузы. Не смотря на то, что Леша немного чувствовал, но ничуть не верил себе, немного надеялся и верил в свою надежду, что Нина – вот звони он ей сейчас – окажется незанята, смог-таки растеряться.

– Я… я просто так звоню. Ты мне писала на новый год, что погода была сказочная, а сейчас начинается метель. То есть, она еще с утра начиналась, только безснега… – в его голосе прибавилось суеты и волнения. Нина же еще блаженно потягивалась в кровати. Их вчерашние посиделки с Катей как обычно затянулись до поздней ночи, что привело к позднему пробуждению и еще предстоящему то ли завтраку, то ли уже обеду.

– А сейчас снег пошел? – окончательно проснувшись и перебив Алексея, спасла ситуацию Нина. А Леша тем временем уже начинал подумывать, что сказал излишне много, определенно по-детски и совсем не в тему. Нину, уверенно думал он, никак не может интересовать начинающаяся метель, парящие, словно невесомые, в воздухе снежинки и вообще вся зимняя быстро меняющаяся погода. Нина не станет тратить свое время на разговоры о погоде или непогоде, это просто несерьезно!

– Да! Такой крупный! – с энтузиазмом почти прокричал он в телефон.

– Подожди, я сейчас к окну подойду, – Нина спешно отбросила одеяло и босиком в помятой футболке и с растрепавшимися после сна волосами, подскочила к окну. Там, за окном, творилась настоящая сказка или, и это тоже была правда, самая настоящая непогода. Второе было больше для тех людей, которые страдали вечным недовольством, как только пропадало солнце или начинал дуть прохладный ветер, не говоря уже о метели, и для тех, кому в метель предстояло куда-то ехать, пребывать по тем или иным причинам в дороге.

Но Нина принадлежала к первой кучке людей, которые и метели были рады. Леша тоже любил метель, но то, что ему предстояло скоро ехать и развозить товар, его никак не радовало. И ни метел, ни будь в то время солнце, дождь, весна или лето не сыграло бы никакой роли. Ехать не хотелось, а сейчас и в особенности. Каким-то образом звонок Нине выбивал остатки настроя на работу, и сесть за руль и ехать по маршруту представлялось таким нереально пугающим и до тяжести во всем теле неумолимо приближающимся действием. В общем, мозг периодически забывался и отключал эту неприятную волну и, Леша с досадой морщился, когда неожиданно всплывали мысли о работе.

– Если бы я каталась на коньках или на лыжах!.. – мечтательно, с умилительно-сладкой улыбкой протянула в телефон Нина.

– А я умею. И на коньках и на лыжах, – легко признался Леша. И ни капельки хвастовства, даже намека, что он хотел как-то выделиться и показать, что умеет, не было. Просто не было и всё. Леша так сказал, чтобы просто поделиться. Поделиться некоторой частью себя и своей жизни. Будто бы неким таинственным образом сведения о его умении кататься могли на несколько миллиметров, но приблизить к нему Нину. Во всяком случае, ему захотелось так сказать. И сказав, он не почувствовал себя ни глупо, ни нелепо. И это было хорошо.

– Здорово! А я на коньках, когда еще в школе училась пробовала кататься, но это явно не мое занятие. На лыжах еще как-то могу проехать. Если никуда не спешить и ехать медленно-медленно. Да и то я не любитель, – говоря всё это, Нина безотрывно смотрела на танцующий в порывах ветра крупный снег. Облака на небе, казалось, торопились, и не постарались разделить общую снежную массу на снежинки. Пусть летят целыми снежками, большими клочьями холодной, тающей на ладони ваты. А упав на землю, снежинки всё равно превратятся в один большой снежный сугроб, одно большое белое покрывало. И облака, поторопившись еще немного стали сыпать снега еще гуще и еще крупнее. Ничего не стало видно! Соседний дом словно растворился, Нина его не видела. И только самое близкое к окну дерево проглядывало своими необычайно темными и казалось влажными лапами, сквозьобрушившейся стеной снегопад. Ему – дереву – всё нравилось, и оно смиренно стояло и лишь вздрагивало от налетающих временами порывов ветра.

– Я сам сто лет ни на чем не катался. Даже как-то позабыл, что есть лыжи и коньки.

– А почему? Если ты любишь. Или… у тебя много работы? – безмятежность покинула Нину. Тон разговора тонко, но верно переменился. Пестрыми частичками в воздухе около Нины, а больше все-таки у Леши, замаячили серьезность, грусть, желание пребыть выше мрачности бытия, желание улыбнуться и сказать что-то такое, что враз избавит от лишних тревог и сомнений и вернут беззаботную лучистость улыбке, а главное взгляду.

– Да, сначала как-то не до лыж было. Ну, когда, мы в общежитие переехали. Тогда вообще ни до чего дела не было. Потом как-то… А действительно!.. Появилась работа. С дедом приходилось много времени проводить. Он давно болел. На одних таблетках только и жил последнее время, – Леша спохватился и замолчал. Получалось сейчас абсолютно неправильно. Решил же позвонить Нине просто так, узнать как у нее дела. И услышь Леша в трубку «ой, кто-то в дверь звонит!» или «я сейчас опаздываю, давай, потом поговорим.» нисколечко не удивился бы. Он знал, что никому не нужен, тем более со своими проблемами.