Удивляться, впрочем, было нечему: поскольку к Ребе обращались примерно по одному и тому же кругу проблем, вероятность получить подходящий ответ оказывалась куда выше среднестатистической.

Третий член совета, Акива, экзотический еврей с острова Свободы, промолчал. Он вообще почти всегда молчал, поблескивая коричневой лысиной. Тоненькие, полоской, усы, сильный испанский акцент и неизменный запах кубинских сигар. Слова он расходовал нехотя, словно пересчитывая, проверяя каждое на вкус и форму, прежде чем выпустить изо рта в свободный эфир.

Разговорить Акиву считалось в «Ноам алихот» невозможным делом. Как видно, кастровский режим научил его слушать, а слова держать при себе. Среди беспрестанно балаболящих членов общины молчаливость казалась почти совершенством, сыгравшим решающую роль при избрании Акивы в совет. Правда, кроме этого несомненного достоинства, он был одним из главных израильских импортеров кубинского табака, и его щедрые пожертвования тоже сыграли свою роль.

Поскольку других предложений не поступило, «большая тройка» сразу отправилась в хабадскую синагогу. Раввина на месте не оказалось, старосты тоже, и «тройка» повернула было к выходу, но тут на ее пути оказался меламед, преподаватель младших классов хабадской школы. Вечно взъерошенный, с клочковатой, начинающей седеть бородой, он регулярно приносил в «Ноам алихот» листочки с комментариями покойного Ребе к недельной главе Торы.

– Реб Вульф! – воскликнул меламед, – добро пожаловать! Что же привело уважаемых членов правления под нашу крышу?

Узнав о причине визита, меламед расцвел.

– Друзья, вы ж на правильном пути! – радостно воскликнул он, подталкивая реб Вульфа к стеллажу с собранием сочинений Ребе. – Вот он, источник мудрости, кладезь знаний, родниковая вода исцеления. Пишите ж скорей вашу просьбу, и ответ не заставит себя ждать.

На формулировку вопроса и запись его на бумаге ушло не более трех четвертей часа. Подобная тщательность может показаться чрезмерной, но если вдуматься, кому задавался вопрос и из каких глубин должен был воспоследовать ответ, то сорок пять минут выглядят вполне приемлемым, даже граничащим с поспешностью интервалом.

Наконец святая работа была завершена, реб Вульф, сжимая вспотевшими пальцами сложенный вдвое листок, подошел к стеллажу. Отвернувшись, он вытащил левой рукой один из томов, а правой всунул листок между его страницами.

– Посмотрим, посмотрим, – вскричал меламед, выхватывая книгу из рук реб Вульфа. – О чем же вопрос? Ага, нечистая сила в синагоге, как же, как же, наслышаны, посмотрим ответ, ну-ка, ну-ка, нет, это не то, смотрим дальше, нет, не похоже, причем здесь субботние полеты «Эль-Аль»,[16] ага, вот это несомненно, конечно оно – читайте!

И торжественно, словно бокал для кидуша,[17] он поднес распахнутую книгу реб Вульфу.

– Вот здесь, внизу, читайте!

Выпуклые глаза меламеда блестели, и весь он, дрожавший от восторга откровения, олицетворял собой победу духа над грубой материей жизни. Реб Вульф пробежал глазами текст и озадаченно хмыкнул.

– А вы уверены, что ответ содержится именно в этом письме?

– Конечно! Взгляните, кому Ребе его написал. Видите заголовок – дорогой реб Ноам! – в точности, как название вашей синагоги.

Реб Вульф еще раз хмыкнул и передал книгу членам правления. Ознакомившись с текстом, они не нашли ничего лучшего, чем повторить хмыканье председателя.

«Дорогой реб Ноам! – значилось в письме. – По поводу неудачных, храни вас в дальнейшем Г-сподь, беременностей вашей жены, я думаю, причину следует искать не в особенностях ее тела, а в недостатках вашего. Постарайтесь разузнать у родственников, кто делал вам брит-милу[18] и был ли человек, совершивший операцию, Б-гобоязненным моэлем.[19] Мне думается, что было бы желательно повторить процедуру, разумеется, не в полном объеме, а только совершив символический надрез. В любом случае, прежде чем принимать решение, посоветуйтесь с тремя близкими друзьями. Желаю вам, вашей жене и вашим будущим детям удостоиться лицезреть святого Машиаха, вскорости, уже в наши дни».

– Что-то непохоже, – усомнился Нисим. – При чем тут выкидыши чьей-то жены к нашей нечистой силе?

– Проще простого, – отозвался меламед. – Выкидыш – это нарушение нормального, естественного хода событий. Так же, как и нечистая сила.

В его голосе прорезались назидательные нотки, он заговорил с членами совета, словно со своими малолетними учениками.

– И что же теперь делать? – спросил Акива. Говорил он с небольшим хрипом, словно проворачивая заржавевший от долгого простоя механизм.

– Понятно дело, что! – бодро ответил меламед. – В письме ж упомянуты трое друзей, и вас как раз трое. Поди сейчас разберись, кого плохо обрезали, – сколько лет прошло! Так самое ж разумное – повторить процедуру. Для всех членов совета повторить. У меня есть телефон хорошего моэля. Нашего, хабадского. Денег он берет немного, а работает… Чтоб уже Арафату голову так обрезали!

– Благодарю за помощь, – реб Вульф повернулся и пошел к выходу. Члены совета молча последовали за ним.

– Так дать вам телефон моэля? – крикнул вдогонку неунывающий меламед.

Реб Вульф на секунду остановился.

– Мы обсудим ваше предложение на очередном заседании совета, – произнес он «государственным» тоном. – Еще раз благодарим за помощь.

На улице темнело. Песочные громады высотных домов казались еще выше на фоне бутылочно-синего неба. Старые тополя вокруг «Ноам алихот» чуть покачивались под дуновениями вечернего ветерка, словно еврей на молитве.

О посещении хабадской синагоги никто из членов совета не вспоминал. И разговор о рекомендации Ребе никогда не заходил – ни словом, ни полусловом. Будто не было этого письма, и глумливое предложение свое меламед никогда не произносил, поперхнувшись посередине вдоха. Лиловый воздух реховотских сумерек поглотил события того вечера. Бесследно, навсегда.

Открыв синагогу, члены совета включили свет в большом зале и осторожно вошли внутрь. Как всегда, приятно пахло старым деревом, матово светились недавно выбеленные стены, поскрипывал дубовый паркет – удивительная, неправдоподобная роскошь для Израиля. «Бима», окруженная заново отлакированными столбиками ограждения, мирно возвышалась посреди зала. Большая «тройка» остановилась у того самого места, где совершался традиционный поклон, и прислушалась.

Тихо. Даже сверчки, распуганные демонами, не тянули свою песенку. Тихо.

– А может… – неуверенно начал реб Вульф. Но не успел он закончить фразу, как из глубины «бимы» раздался сатанинский хохот.

– Провались, наваждение, – в сердцах сплюнул на паркет реб Вульф, и члены совета поспешно ретировались в маленький зал.

– Завтра поеду к Томографу, – выдвинул очередную идею Нисим. – Сколько ни будет стоить, а привезу его сюда. Так дальше жить нельзя. Или Ренессанс, или закрываем синагогу.

– Нельзя, – согласился реб Вульф.

– Нельзя, – ржавым эхом проскрипел Акива.

Томографом называли сефардского еврея из Сдерот – уютного городка, затерянного в охряных барханах Негева. Молва приписывала ему невероятные свойства, он якобы видел человека насквозь, точно томограф, и мог без всякой медицинской аппаратуры поставить правильный диагноз. Откуда взялся Томограф, кто были его духовные учителя, никто не знал, а сам он никогда не рассказывал. За аудиенцию он брал немалые деньги, но отбою от желающих не было: к нему на прием записывались чуть не за два месяца.

Нисим попросил секретаря принять его вне очереди: ведь дело, по которому он прибыл в Сдерот, касалось целой общины. Но секретарь, смуглый человечек с блестящими кудельками волос, высоким, рвущимся голосом и бегающими глазами, был неумолим.

Неумолимость – отличительное свойство секретарей. Видимо, они рождаются, изначально наделенные снисходительностью к делам посетителей, а повзрослев, подыскивают себе работу в соответствии с характером. Хотя бытует и другое мнение – что зачатки этих качеств приобретаются вместе с утверждением в должность, а затем всходят, подобно дрожжевому тесту, от тепла ежедневных скандалов с нахальными клиентами.

Аудиенцию Нисиму назначили через неделю. Не помогли ни просьбы, ни упреки.

– Неужели вы думаете, – спросил секретарь, возмущенно сдвигая брови, – будто ваша проблема важнее здоровья маленьких детей или одиночества женщин, годами ожидающих суженого? Так завелась у вас нечисть! Не под подушкой ведь завелась? А молиться можно и в другой синагоге.

Под шуршание песчинок, безмятежно струящихся из одной части стеклянной колбы в другую, Реховот постепенно наполнялся тревожными слухами. Хохот и завывания в «Ноам алихот» пробудили, казалось, навсегда уснувшие предания. Истории, еще вчера казавшиеся сказочными, сегодня выслушивались абсолютно серьезно.

С особенным трепетом рассказывали про Нешикулу[20] – демона, вселяющегося в женщин. В новомесячье, когда луна исчезает и ночное небо освещается только холодным светом звезд, Нешикула блуждает по городу, отыскивая себе жертву, и горе неосторожному, оказавшемуся у нее на пути. Внезапную смерть молодого авреха,[21] потрясшую Реховот несколько лет назад, теперь однозначно приписывали Нешикуле.

А дело было так. Жена авреха отправилась в микву[22] совершить ритуальное омовение. Аврех высадил жену у входа, отъехал на несколько десятков метров в сторону, заглушил двигатель и принялся ждать. Омовение обычно занимает около получаса, аврех открыл книгу и углубился в чтение.

Ждать жену у самой миквы закон не разрешает. Окунание, удаляя духовную нечистоту, порожденную менструальной кровью, делает женщину разрешенной мужу. Но чужим не положено знать, когда жена разрешена, а когда запрещена, поэтому, дабы избежать ненужных догадок и размышлений, мужчинам не разрешается коротать время у входа в микву, разглядывая выходящих из нее женщин.

Как раз в это время проходил мимо техник по установке кондиционеров. Несколько месяцев назад он ремонтировал у авреха кондиционер и, увидев клиента, остановился узнать, как дела. Разговор быстро перетек на более животрепещущие темы, ведь аврех принадлежал к религиозным сефардам, а техник был воинствующим атеистом ашкеназского происхождения. Им было о чем поговорить. Полчаса пролетели незаметно, и когда жена авреха вышла из ворот миквы, муж в пылу спора не обратил на нее внимание.

– А вот и раббанит![23] – воскликнул техник. – Вы случайно встретились, или договорились заранее?

От сферы его представлений о жизни понятие «миква» располагалось на расстоянии нескольких световых лет.

– Что с ней? – озабоченно продолжил техник. – Раббанит не больна?

Действительно, жена авреха шла заплетающимися шагами, чуть не падая. Муж выскочил из автомобиля и бросился к ней. Он едва успел подхватить ее: молодая женщина, трепеща, повисла у него на руках.

– Поцелуй меня! – прошептала она чуть слышно.

– Что-что? – не понял аврех. – Что ты сказала?

Ему показалось, будто он ослышался. В присутствии посторонних, профессионально изучающие Тору люди избегают даже прикасаться к жене, а поцелуй на улице может присниться лишь в страшном сне.

Но действительность оказалось страшнее самых ужасных сновидений.

– Поцелуй меня! – продолжала шептать женщи– на. – Поцелуй немедленно, иначе умру.

Аврех оглянулся по сторонам. Вокруг стояла густая реховотская ночь, безлюдная улица, освещенная редкими фонарями, казалась совершенно пустынной. Мешал только техник, но, как известно изучающим Закон, опасность для жизни отталкивает самые строгие запреты, и аврех осторожно поцеловал щеку жены. От нее пахло шампунем и розовой свежестью миквы.

– В губы, – прошептала женщина. – Поцелуй меня в губы.

Аврех закрыл глаза, осторожно прикоснулся губами к влажному рту жены и умер.

Его бездыханное тело рухнуло на потрескавшийся асфальт, подмяв под себя мягкое тело женщины. Техник вызвал «скорую», карета примчалась спустя несколько минут, но врач смог только констатировать смерть мужа и глубокий обморок жены.

Очнувшись, бедняжка не могла ничего вспомнить. От выхода из здания миквы до пробуждения на больничной койке ее память представляла собой сплошное белое пятно.

Врачи объяснили это шоком, смерть же авреха, поскольку семья категорически отказалась от вскрытия трупа,[24] списали на закупоривший сердце тромб или обширный инсульт.

– Теперь же, – объясняли проницательные жители Реховота, – всё стало на свои места. Нешикула проникла в тело молодой женщины сразу за дверями миквы и, говоря ее устами, выпросила у мужа поцелуй. Известно, что при поцелуе душа соприкасается с душой, Нешикула забрала душу авреха и тут же исчезла.

– Если это она безобразничает в нашей синагоге, – предположил Нисим на очередном совещании большой тройки, – нужно выкрасить оконные рамы и дверные косяки в голубой цвет!

Он приподнял кипу и пригладил волосы. Его прическа представляла собой весьма замысловатое сооружение. Дабы прикрыть лысину, Нисим отрастил уцелевшие волосы и зачесывал их от краев к центру, перекрывая голую макушку. В итоге вокруг его головы струился пробор, издалека напоминавший край кипы.[25] В сочетании с настоящим краем кипы пробор походил на обрамляющий крышу волнистый карниз – архитектурное излишество эпохи барокко.