Яков Шехтер - Каббала и бесы

Блестели лакированные спинки кресел, тяжело топорщился бархат занавески перед шкафом со свитками Торы, глубокая тишина обнимала опустевшее здание, и Эльханан, не торопясь, со вкусом проговаривая каждое слово, начинал молиться. Спустя час наступало мгновение, которого он ждал всю неделю, – несколько секунд сладкой отрешенности и слияния с неспешным ходом времени.

Эльханан ощущал его приближение: мир незаметно менялся, становясь добрее и лучше, царапины обид и ссадины неудач исчезали под волной торжествующего света. И все, все в его жизни оказывалось успешным: спокойное учение Торы, хорошо оплачиваемая работа, полный дом детей, преданная жена. Он снова стоял на горе Синай, вновь открывая Откровению свою душу. Волна света настигала сердце Эльханана, слезы благодарности наворачивались на глаза, он задирал голову и шептал, немея от восторга разделенного чувства:

– Я люблю Тебя, слышишь, люблю, Тебя одного, люблю, люблю, люблю!

Наш раввин всегда уходит из синагоги последним. Давно разошелся вечерний миньян, кончились занятия, разбрелись любители самостоятельного изучения, а он все сидит за столом, неспешно перебирая страницы. Иногда мне кажется, будто раввин не читает, а просто поглаживает, ласкает листы Талмуда длинными пальцами с аккуратно подстриженными ногтями.

Много лет назад, в одну из суббот, когда я проводил в его доме большую часть своего времени, мы надолго задержались после вечерней молитвы.

– Ну почему ты вечно опаздываешь?!

Энергию раббанит Рохл не поубавили даже двенадцать родов. Можно только представить, какие силы клокотали в ней сразу после замужества.

– Ладно, в будний день ты сидишь в синагоге допоздна, но в субботу! Дети ждут кидуш, гости почти заснули, и что я должна со всем этим делать?

– Радоваться, Рохл, только радоваться, – раввин безмятежно улыбался, словно услышал нечто приятное. – Ты так напоминаешь мне мою маму, она тоже упрекала отца за поздние возвращения. И знаешь, что он ей отвечал?

– Что?

– Даст Б-г, один из наших детей усвоит эту привычку и станет уходить последним из синагоги. Вовсе не самая плохая из человеческих привычек…

В последние годы я невольно соперничаю с раввином. Женитьба и рождение детей подчинили весь мой день заботам о пропитании семейства, покупкам, уборке и чертовой уйме бесконечных дел и делишек. На учебу остается только поздний вечер, я собираю книги, ухожу в синагогу и сижу до полуночи. Жена сперва сопротивлялась, но я быстро поставил ее на место.

– Мир существует только благодаря изучению Торы, так написано в трактате Санхедрин.[105] Написано?

– Написано, – согласилась жена. Она у меня грамотная.

– Раз мужчины учатся, у них есть право на существование. Но как быть с женщинами?

Моя умная жена молчала.

– Так вот, написано в том же трактате, что это право женщина зарабатывает терпеливым ожиданием. Пока муж корпит в синагоге над книгами, она ждет его дома. Написано?

– Написано, – снова согласилась жена.

На том и порешили. Моя жена вообще с мужем не спорит – так воспитана. Я долго ее выбирал, выискивал среди других хороших и разных. Раббанит Рохл была моим ведущим в этом непростом вопросе.

– Прежде всего, – наставляла она, – выбери хорошую семью. Тут мы тебе поможем. Потом смотри на братьев: какой характер у братьев, такой и у жены окажется. Если характер подходит – тогда знакомься с девушкой. На внешность особенно не гляди: достаточно, чтобы была симпатичной. Ищи девушку, которая тебя любит. Или сможет полюбить. Главная связь между мужем и женой не через голову, а через сердце. Не будет любви, ничего не будет. Вот я, например, люблю своего мужа. И когда кричу на него, тоже люблю.

– Так как же узнать, любит она или не любит, – требовал я подробных инструкций. – Прямо так и спросить, после второй встречи? А если обманет? Слова, слова, разве можно доверять словам?

– Настоящая любовь приходит после третьего ребенка, – отвечала раббанит Рохл, не переставая штопать детские колготки. – Но расположенность к ней, химия между двумя людьми, видна сразу. Или она возникнет между вами, или не возникнет. Ты себя слушай: если ёкнет сердечко – значит, твоя суженая. А если молчит – ищи дальше.

Раввину здорово повезло с выбором: отыскать умную красавицу с добрым сердцем – не проще, чем раздвинуть воды Красного моря. Поэтому указания раббанит я выполнил с тщательностью и почтением, завидуя раввину и уповая на подобный результат.

Жена меня любит, поэтому я спокойно засиживаюсь в синагоге. Три раза в неделю со мной занимается Элиэзер, тоже раввин, только совсем молодой. Экзамены он сдал несколько лет назад, но должности не ищет: его тесть достаточно богат, чтобы позволить зятю спокойно сидеть над книгами.

Наши отношения давно перешли за грань учебы: половину времени мы тратим на обмен новостями, обсуждение семейных проблем, политику. Всласть наговорившись, открываем Талмуд.

Сегодня Элиэзер ушел немного раньше обычного, зато раввин задержался. Я по двадцать раз повторял каждую фразу на странице, пытаясь проникнуть в глубины смысла. Глубины смерзлись: мысли скользили по их поверхности, словно коньки по синему льду.

Приподняв голову, я оглянулся, и мне показалось, будто в синагоге уже никого нет. Раввин наконец ушел, и наступил самый сладкий момент, когда ангелы, созданные за целый день молитв, принадлежат только мне одному. Уткнувшись в книгу, я продолжил чтение, но учеба не шла. Какое-то странное беспокойство упрямо вторгалось между вопросом рабби Меира и ответом рава Шешета.[106] Я снова поднял голову и уперся во внимательный взгляд.

За самым последним столом сидел незнакомец и глядел на меня, не отрывая глаз. Его лицо кого-то напоминало, наверное, мы уже встречались. Моего роста и лет примерно таких же, только борода вроде длиннее и седины в ней больше. Жаль, конечно, делиться ангелами, но ничего не поделаешь: синагога – место общественное.

Я опустил глаза и ринулся в синие глубины смысла. Бесполезно. Взгляд незнакомца ощущался кожей, как ток холодного воздуха, едва осязаемое, но вполне явное прикосновение. Бросив взгляд в его сторону, я обнаружил, что он передвинулся на несколько рядов и теперь сидит через три стола от меня.

Прошло еще несколько минут. В приоткрытое окно тянуло ночной свежестью. Постукивал маятник, потрескивали, освободившись от дневной тяжести, стулья, зеленые занавески на балконе женской половины легонько покачивались. Скрипнул стол. Я поднял глаза. Незнакомец сидел напротив, крепко опершись локтями о столешницу. В руках он держал трактат Талмуда, точно такой же, как у меня.

– Простите, – его голос звучал глуховато. – Вы, я вижу, учите тот же трактат. Не помогли бы разобраться с одним местом? Читаю в двадцатый раз, но как об стену горох.

Ну что тут сказать? Учитель из меня никудышный: объяснять терпения не хватает. Но если спрашивают, да еще в лоб, отказать невозможно.

Мои сбивчивые рассуждения незнакомец слушал внимательно, согласно кивая головой. Но глаза его были пусты, мысли явно витали вдали от Талмуда. Место, о котором он спрашивал, совсем не простое, и объяснение получилось пространным.

– Спасибо, спасибо, – он даже чуть поклонился, – вы прекрасно объясняете. Но… – он слегка замялся, и стало понятно, что сейчас начнется то, из-за чего он подсел за мой стол. – Меня мучит один вопрос, я страшно истерзан, не сплю, голова идет кругом. Ношу его в себе уже давно, а поделиться боюсь. Сегодня вечером понял: всё, больше нет сил. Пришел в синагогу, хотел поговорить с раввином, да не решился. Домой возвращаться боязно, опять не засну до рассвета. Вы бы не согласились выслушать?

Очень знакомый тембр голоса. И черты лица знакомы. Мы явно где-то пересекались. Паузу он воспринял, как знак согласия, благодарно улыбнулся и начал:

– Со мной случилось самое страшное, что может произойти с религиозным человеком, – я люблю замужнюю женщину.

– Н-да, товарищ еврей, – не выдержал я, – тут вам надо определиться однозначным образом: или романы с замужними женщинами, или кипа на голове. Совместить эти вещи невозможно.

– Ну что вы, – смутился собеседник, – я вовсе не роман имел в виду. Она даже не знает о моих чувствах, да и началось это задолго до ее замужества.

Когда я делал первые шаги по дороге возвращения к религии, меня познакомили с одним очень серьезным семейством. Отец раввин, и дед раввин и прадед раввин, в доме больше десяти детей, традиция живая, цельная, а не приобретенная через книги. Пригрели меня в этой семье, очень по-доброму отнеслись, словно к близкому родственнику. Были недели, что я от них просто не уходил, смотрел, как руки моют, как шнурки завязывают, как ходят, одеваются. Впитывал всеми порами и в какой-то момент вдруг понял, что люблю старшую дочь раввина.

Ей тогда еще семнадцати не было, две косы с заплетенными лентами, так сейчас уже никто не ходит, но ей это шло безумно, темных тонов платья, тонкие чулки на маленьких щиколотках и запах лаванды. Мне казалось, будто квартира, парадная, улицы города, весь мир наполнены запахом ее духов. До сих пор стоит мне услышать его на ком-нибудь или случайно пройти мимо куста лаванды, как слезы начинают катиться из глаз.

Незнакомец понурился. Нет, он не сочинял, его лицо исказила гримаса настоящей боли.

– Открыться я так и не смог. Да и бессмысленно было бы объясняться – не для меня растят таких девушек. Разница между нами была не столько в возрасте, хотя тринадцать лет многим кажутся непреодолимым барьером, сколько в мироощущении. Ее реакции на людей, события, смену погоды отличались от моих, как запах свежего хлеба от запаха палой листвы.

– Что ж вы так быстро отступили? – я сочувственно развел руками. – В еврейской истории бывали разные случаи – рабби Акива, например.

– Так то в истории, а это в жизни. Попробовал я в учебу погрузиться, думал, догоню ее сверстников, тогда и признаюсь. У меня же как-никак серьезный вуз за плечами и диссертация – правда, брошенная на полдороге. Засел за книги, да куда там! Чтобы этих мальчиков нагнать, полжизни требуется, а они к тому времени под облака уходят. В общем, выдали ее замуж за такого же, как она, гладкого парня из хорошей семьи. Меня на свадьбу, разумеется, пригласили, да я не пошел, как представил себе, что потом будет, после хупы, когда они ночью одни останутся, чуть вены себе не перерезал. Как дожил до того утра, не знаю, но дожил, вытянул.

С тех пор много лет прошло, у нее трое детей, и косы давно отстрижены, и ходит вперевалочку, вечно беременная, совсем похожей стала на мать, и за это я люблю ее еще больше, мир без нее не мил и жизнь не в радость. Что делать, как дальше эту ношу тащить, не знаю, силы на исходе.

– Если целыми днями размышлять о себе, то депрессия вам гарантирована. Чем биться о борт корабля, попробуйте хотя бы час в день подумать о том, как помочь кому-нибудь другому.

– О-хо-хо! – незнакомец тяжело вздохнул. – Правильный совет, мудрый. Я тоже могу таких понакидать, прямо из рукава, дюжины полторы. Только болит внутри, понимаете, болит, а деться некуда. Чувствам-то не прикажешь.

– Чувствам – нет, но мыслям, словам и делам приказать можно. Дайте волю хорошим мыслям, говорите добрые слова, держитесь так, будто вы счастливы. И все наладится.

– Спасибо, но это я уже слышал. И даже читал, не помню, правда, где. Не суть важно. Совсем недавно я понял: под любовью к дочери раввина таится другая, ужасная, невозможная страсть, о которой я не то что говорить – думать боюсь.

– Ну уж – страсть! Не очень-то вы любили, если сдались так легко. За счастье воевать нужно, драться, а не ждать, пока оно само свалится в руки.

– С кем драться, с раввином? Слова, слова, вы говорите только слова.

– Тогда попробуйте жениться. Подыщите добрую женщину, такую, чтоб смогла вас полюбить, и женитесь. Одна заря сменит другую.

Он оторопело посмотрел на меня.

– Но как можно! Как можно ложиться в постель с одной, а думать о другой.

– Не каждая мысль, приходящая к нам в голову, – наша. Темнота грудной клетки скрывает самоубийственные элементы. Депрессия – их заговор против души. Внутри нас борются разные силы, и каждая стремится стать нашим Я. Отойдите в сторону, растождествитесь со своей страстью, взглянув на нее со стороны, словно на другого человека.

Кто-то потряс меня за плечо. Я обернулся. За спиной стоял Элиэзер. В одной руке он держал бутылку с минеральной водой, в другой – полный стакан.

– Выпей.

Пить мне не хотелось, но к указаниям раввинов я отношусь с уважением. Им известно нечто такое, что нам не приходит в голову. Взяв стакан, я осушил его до дна.

– Выпей еще один.

Я выпил. Кстати, как удачно, что Элиэзер вернулся. Возможно, он сумеет помочь бедолаге. Я обернулся. Незнакомец исчез. Видимо, пока я пил, он встал и вышел из синагоги. Жаль…

– Пошли, я провожу тебя, – Элиэзер взял из моих рук стакан. – Уже поздно.