– А вот послушай, – сунул он в руку Оры магнитофонную кассету. – Послушай, послушай, максимум, выкинешь, если не понравится.
Она хотела возразить, что не нуждается в дешевом промывании мозгов, но тут зажегся зеленый, машина впереди тронулась с места, и Ора покатила вслед за ней, сжимая в руке дурацкую кассету.
Поначалу она решила избавиться от нее на ближайшей бензоколонке и, еще сердясь на юродивого, небрежно бросила кассету в карман двери. Но потом, спустя сорок минут, когда дорога и Гайдн вернули ее в привычное состояние равновесия, ей показалось интересным послушать, о чем всё же идет речь.
Проповедник говорил с сильным йеменским акцентом, перемежая рассуждения о душе, вечности и смысле жизни вывернутыми наизнанку расхожими анекдотами в народном стиле. Ора слушала его с ироничной улыбкой, и вдруг слезы сами собой полились из ее глаз – полились с такой силой, что ей пришлось остановить машину.
Слезы застали ее у подножия горы, на вершине которой желтел набатейский город, давно покинутые развалины. Люди ушли отсюда много веков назад. По камням, медленно разъедаемым горячими ветрами пустыни, бегали только ящерицы и шакалы.
Вот так и ее жизнь: что останется после нее – буклеты, рекламные проспекты? На что ушли лучшие годы, молодые силы, свежая голова? Неужели ради этого она появилась на свет?
Эти мысли и раньше приходили Оре в голову, но она привычно отводила их в сторону, переключаясь на что-нибудь, необходимое в тот момент. Сейчас же, посреди пустыни, наедине с самой собой, она не смогла или не захотела отвести глаза.
Негодяй проповедник! Ора с раздражением надавила клавишу, выхватила кассету из магнитофона и, приоткрыв дверь, швырнула в сторону. Кассета ударилась о придорожный камень и раскололась на части. Горячий ветер тут же подхватил черную полосу магнитной ленты и понес, разматывая и крутя в мини-смерчах, бегущих по бугристой поверхности пустыни.
До Эйлата она доехала, стараясь не думать об услышанном. Ловкие демагоги, они знают, как вывести человека из душевного равновесия. Она, Ора, порядочный, добросовестный человек, честно зарабатывает свой хлеб, не совершает подлостей, помогает родителям. Если бы все члены общества вели себя подобно ей, мир выглядел бы совсем по-другому и проповедникам в этом благополучном и правильном мире, было бы нечего делать. Ей нечего стыдиться и не о чем сожалеть.
Жизнь снова покатилась по привычному распорядку: знакомая гостиница, ужин, вечерняя прогулка вдоль Эйлатской набережной, огни, музыка, веселые лица на променаде, а чуть в стороне – черные силуэты пальм на пустом пляже, уже прохладный песок и искрящаяся, плывущая, пляшущая поверхность моря. Сколько людей приходили к нему подобно ей, стояли на этом самом месте, прислушиваясь к шуму волн, думали о своем, волновались, беспокоились, верили, а потом сгинули навсегда, словно и не было их вовсе.
Утром на пляже она то и дело откладывала книгу, переводила взгляд на блестящую поверхность моря, на охряную, покрытую дымкой горную гряду за Акабским заливом и думала. Впервые в жизни Ора не отталкивала от себя беспокойные мысли, а позволила им завладеть душой. Она прокручивала их так и эдак, примеряла и, отойдя в сторону, смотрела на себя саму. Затем снова подносила к глазам книгу и окуналась в мир придуманных чувств.
Весь второй день своего отпуска Ора пролежала в шезлонге, рассматривая залив. Ей почему-то казалось, что в природе кроется какая-то тайна, которую ей необходимо разгадать. Пока еще не понимая, как и для чего, она изо всех сил пыталась запомнить полосу чернильно-черной воды за белыми с тремя красными полосками буйками фарватера и лазоревые вкрапления шевелящегося сияния над коралловым рифом. Поверхность воды покрывала частая рябь с неожиданными гладкими полосами там, где во фронте ветра просвистывала прореха.
Струящийся, прихотливо изломанный силуэт гор над Акабой. Утром их очертания смазаны волнами белесого тумана. Сквозь него небрежным наброском прочерчены силуэты горных хребтов.
Неспешно помахивая крыльями, низко над водой стелется чайка. Сторожко вращается радар патрульного катера, замершего у Табы, границы с Египтом. Горы на иорданской стороне выглядят далекими театральными декорациями: пунктирный ряд зубцов, провал голубеющего воздуха и сразу за ним еще один ряд, повыше, на фоне более высокой третьей гряды. Впадины и выступы потихоньку заливает сияние подступающей жары. Спустя час дымка исчезает, растворившись в невыносимо белом мареве эйлатского полудня.
Горы за египетской границей, освещенные низким утренним солнцем, темно-коричневые, с глубокими расселинами, залитыми влажной, бархатной тенью. Отроги палевого цвета сбегают к плоской, прохладной поверхности залива и сливаются с ним в голубом тумане нового дня.
Солнце поднимается выше, и постепенно проявляется из тумана хаотическое нагромождение выступов и впадин, пиков, провалов, вишневых проплешин иорданского хребта. Портальные краны Акабского порта возникают над берегом, уродливым призраком индустрии на фоне девственно распахнутых ущелий.
Днем высоко стоящее солнце заливает горы желтым тягучим жаром, вода белеет, она уже не чернильная, а бирюзовая с полосами аквамарина. Горы так раскалены, что на них больно смотреть. Падающий вертикально свет уплощил их, превратив в багровые жестяные треугольники. Еще немного, и они расплавятся, потекут в море, извергая фонтаны пара.
Солнце садится, возвращая горам рельеф и глубину. Вода в заливе снова темнеет, на ее фоне хорошо видны два грязно-серых купола доков иорданского порта. Утром они казались ослепительно белыми.
Возвращаются из Табы туристские кораблики, копии парусников восемнадцатого века. Паруса скатаны, кораблики устало тянутся моторным ходом. Доносящаяся с них музыка тоже звучит устало.
Еще светло, но дружно зажигаются огоньки бакенов. Горы багровеют: охру сменяет терракота, а ее, в свою очередь, вытесняет дразнящий цвет молодого красного вина. У основания гряды возникает первая тень. Поначалу она кажется налетом пыли, который вот-вот сдует ветром. Но тень чернеет, ползет вверх к зубчатой линии, отделяющей красное от голубого. Она расширяется с устрашающей скоростью и всего за несколько минут накрывает горы почти до самой вершины.
Разом вспыхивают огни на иорданском берегу: голубые цепочки фонарей вдоль дорог. Портовые краны, пирсы и молы переливаются желтым и оранжевым.
У подножия гряды уже ночь, но линия зубцов еще краснеет. Небо над ней стремительно выцветает, из темно-голубого превращаясь в белесовато-желтое, и в нем, прямо над пиками, словно соединяясь с огнями у подножия, предательски проявляются тяжелые звезды юга. Воздух сереет, меркнет, вода наливается синевой, и над заливом минут двадцать величественно и строго стоят черные, с красными вершинами горы.
Вода чернеет, густеет воздух, и постепенно всё сливается: небо, горы, залив, воздух и только неутомимо дрожащие огоньки напоминают о том, что завтра все начнется с самого начала.
К вечеру Ора пожалела о том, что выбросила кассету. Возможно, в конце записи проповедник после беспокойных вопросов говорил немного и об ответах. Интересно, насколько они совпадут с теми, которые Ора нашла для себя сегодня?
Возвращаясь из Эйлата, она с нетерпением ждала, когда наконец окажется на перекрестке под Беер-Шевой. Но юродивого там не оказалось, перекресток был пуст. Ора с досадой нажала на газ и помчалась по тель-авивскому шоссе.
«И что за место такое? – думала она. – В ту сторону ехала с раздражением и в обратную тоже. Заколдованное, страшное место!»
Следующие полгода Ора медленно подбиралась, подтягивалась к тому главному, что проявилось, выплыло из тумана неопределенности на эйлатском пляже. О принятом решении она и не подозревала – оно само сложилось в ней, и только спустя полгода, после целой библиотеки пересмотренных книг и десятков часов одинокого размышления, она призналась самой себе, что теперь ее дорога должна идти в совсем другом направлении.
Поделиться своими сомнениями Оре было не с кем. Родители ее давно не понимали; она была бесконечно мила с ними, но понять смятение, охватившее ее душу, они не могли. Она опасалась, что даже разговоры о сделанном ею выборе могут привести их в отчаяние, и поэтому первый свой шаг по новому пути сделала далеко от дома.
Через квартал от издательства находилась сефардская синагога. Эстетическим запросам Оры мешала аляповатая безвкусица ее дизайна: бьющая по глазам дешевая позолота, дурно исполненные рисунки на стенах и потолке, хрустальные люстры и цветастые ковры на полу. Преодолев себя, она поднялась на женскую половину и прислушалась к молитве.
Музыкальная основа мелодического речитатива сильно отличалась от привычной ее уху, но в округлой замкнутости фраз, в настойчивых рефренах и внезапных провалах в неожиданные, ничем не подготовленные ниши, чувствовались самобытность и скрытая сила.
У стены неистово раскачивалась девушка в длинном, ниспадающем до поясницы головном платке. Возле занавески, прикрывающей окно на мужскую половину, сидела в глубоком кресле немолодая женщина. Поминутно отрывая глаза от книги, она беззастенчиво рассматривала Ору с головы до ног.
Прошло минут десять, молитва закончилась, и Ора уже собралась уходить, когда женщина, легко поднявшись, подошла к ней.
– Впервые здесь? – спросила она участливым тоном. Так разговаривают врачи в приемном покое больницы. Следующим должен был стать вопрос: «На что жалуетесь?» – но Ора, не дожидаясь, сказала:
– Да, впервые. Я вообще первый раз в синагоге.
Глаза женщины заблестели.
– Ты пришла в хорошее время, – произнесла она, ласково прикасаясь к руке Оры. – Сегодня день рождения Моисея, Учителя нашего. Подходящий момент начать новую жизнь. Меня зовут Симона.
Женщина говорила с явным сефардским акцентом. Так изъясняется простонародье, и Ора обычно сторонилась таких людей. Но тон у женщины был задушевный, она хорошо улыбалась и Ора вступила в разговор.
– А чем он подходящий? – задала она свой первый вопрос, еще не подозревая, что открывает им двери в новое для себя пространство многочасовых бесед с Симоной.
– Ора, – тут же добавила она. – А меня – Ора.
– Очень приятно, – Симона улыбалась искренне, и ее акцент вдруг перестал мешать Оре. Вернее, она просто перестала обращать на него внимание. – Состав судей подходящий.
Заметив недоумевающий взгляд Оры, она продолжила:
– Каждое дело, начинающееся на Земле, сначала обсуждается на Небесах. Судьи могут разрешить, а могут запретить. Если запретят, сколько ни бейся – ничего не получится. А коль разрешат – всё пойдет без сучка и задоринки.
– Мне казалось, – возразила Ора, – что там, – она подняла глаза кверху, – есть только Он один и Он всё решает сам.
– Всевышний ничего не делает не посоветовавшись прежде с высшим Небесным судом ангелов. Так написано в наших книгах.
– В каких книгах? – спросила Ора. – Их можно почитать?
– Часть можно почитать, – ответила Симона, – а часть можно только послушать. Не все записано – есть знание, передающееся из уст в уста.
Оре это показалось интересным и таинственным. Ей захотелось приобщиться к тайному знанию, стать одними из тех уст, в которые его передают.
– Моисей, наш Учитель, – продолжила Симона, – родился и умер в один и тот же день. Это значит, что судьи, пославшие его в нижний мир, присутствовали при возвращении, то есть были расположены к нему. А еще это значит, – тут она выразительно посмотрела на Ору, – что сегодня хорошо не только начать новую жизнь, но и закончить старую.
– А разве это не получается одновременно? – удивилась Ора.
– У кого как. Иные умирают еще в младенчестве и живут мертвыми много лет подряд, до самой физической смерти.
– Невозможно! – воскликнула Ора. – Одно слово противоречит другому. Мертвые не живут.
– Злодеи при жизни называются мертвыми, – сказала Симона. – Так написано в наших книгах. А праведники и после смерти остаются живыми.
Ора начала приходить в сефардскую синагогу каждый день и подолгу беседовать с Симоной. Говорили не только о религии, но и о моде, ценах, магазинах, политике. Симона обладала живым умом, гибким и текучим, точно вода. Игривая и переменчивая, она каждую беседу превращала в маленький спектакль.
– Ты должна была стать актрисой, – повторяла, смеясь, Ора.
– Не дай Б-г! – восклицала Симона, делая большие глаза. – Не дай Б-г!
Чуть полноватая для своих метра шестидесяти, она двигалась необычайно легко, картинно взмахивая руками. Изображая ужас, Симона чуть приседала, расширяя глаза, а когда смеялась, то покачивала подбородком и вздрагивала плечами. Глаза у нее были темно-коричневые, кожа – смуглая, но гладкая, как у ребенка, зубы – ровные, а волосы под платком – еще совсем черные с кое-где просверкивающими, будто молнии, серебряными нитями. Поближе узнав Симону, Ора лишь диву давалась, как под оболочкой чопорной матроны может скрываться веселый и азартный человек.
"Каббала и бесы" отзывы
Отзывы читателей о книге "Каббала и бесы". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Каббала и бесы" друзьям в соцсетях.