Припарковав машину около старого ясеня, раскинувшего ветви над такой же старой, почерневшей от времени круглой развалюхой беседкой, Иван вышел, огляделся, снова пожал плечами, пробурчал себе под нос растерянно:

– Нет, точно я здесь был… Только когда? Не помню…

– Слушай, он того… психованный совсем, Коля-то. Ты с ним там поосторожнее будь! – испуганно предупредила Тамара, открывая дверь подъезда. – А то шарахнет в тебя с ходу чем-нибудь острым, потом меня еще и засудят…

– Ладно, разберемся. На каком этаже вы живете?

– На третьем… Да вот, уже и пришли. Я здесь постою, ладно? – остановилась Тамара на площадке между вторым и третьим этажом. – Чего-то боязно мне… Вон моя дверь, черным дерматином обшитая, видишь? Только ты это… шуму не наводи, ладно? А то соседи услышат. Неудобно мне перед соседями-то… Они посплетничать любят, и без того разговоров не оберешься. Сами живут по-всякому, а уж как у других что случается…

Иван в историю соседской жизни вникать уже не стал. Поднявшись на лестничную площадку, решительно упер палец в кнопку звонка, наклонившись к двери, прислушался, потом позвонил еще раз. Через какое-то время черная дерматиновая дверь приоткрылась, Колина лохматая голова высунулась на секунду и тут же попыталась исчезнуть. Но не успела, видимо. Рванув на себя дверь, Иван мощным толчком грудной клетки вернул Колю вместе с головой обратно в квартиру, потом аккуратно прикрыл ее за собой. Тамара охнула, услышав сухой щелчок замка, замерла в нервном чутком ожидании. Потом, осмелившись, тихо поднялась по ступенькам, прислушалась…

За дверью было тихо. То есть абсолютно тихо. Несколько минут всего. Потом она снова открылась, явив ей бледно-одутловатое и будто даже протрезвевшее Колино лицо. Выпученные глаза в коротких рыжих ресничках пялились мутновато в пространство, моргали часто и так испуганно, будто за порогом квартиры была не обыкновенная лестничная площадка, покрытая истертою метлахской плиткой, а глубокая черная пропасть с каменным холодным дном. Потом глаза его остановились на Тамаре, мелькнуло в них на миг осмысленное выражение, похожее на радостную спасительную надежду, и тут же исчезло. Стоящий за спиной Коли Иван подтолкнул его легонько и нежно, проговорил тихо:

– Ну, чего ты застрял? Тебе еще раз повторить, что нужно делать?

Коля мелко затряс головой, давая таким образом понять, что нет, мол, повторять мне ничего не нужно, вышагнул неуверенно за порог, пытаясь держать зыбкое равновесие. Однако не удержал, и тут же повело его в сторону – прямо на Тамару. Она шарахнулась испуганно, но завалиться на нее Коля не успел. Иван вовремя подхватил его за шиворот, приподнял, встряхнул немного, пытаясь придать ему прежнее вертикальное положение, потом проговорил с досадой:

– Ну, что же ты… Надо прямо идти. Мы ж договорились. Видишь, вон там лестница? Иди туда, Коля. И не падай.

– Ага, ага… – мелко затряс головой в его руках Коля, пытаясь достать ногами до земли.

Иван отпустил его, еще раз встряхнул за плечи, подтолкнул к лестнице. Сделав несколько неуверенных, но вполне уже самостоятельных шагов в заданном направлении, Коля снова развернулся к Тамаре, развел руки в стороны и, смешно вытянув губы трубочкой, промычал что-то совсем уж грустное, будто пожаловался ей так. Потом икнул и, нащупав ногой первую ступеньку, начал слепо шарить дрожащей рукой по перилам, ища опоры.

– Осторожно, Коля, – почти заботливо проговорил ему в спину Иван. – Не упади тут. Соседи будут недовольны. Ты меня хорошо понял, да? Ни этого дома, ни этой женщины в твоей жизни никогда не было. Правильно?

– Не… не было… женщины… – икнув и оглянувшись на Ивана испуганно, вполне осмысленно проговорил Коля. – Никогда…

– Ой, пиджак! Он же в пиджаке был! – словно опомнившись от грустного зрелища, метнулась в квартиру Тамара. Пиджак сразу бросился ей в глаза – висел торжественно на плечиках в прихожей. Сама она туда его и повесила три дня назад.

Вернувшись на площадку, она сунула пиджак в руки Ивану, и тот, догнав Колю, старательно пристроил его ему на плечи. Последнее, что увидела Тамара, – яркий след от утюга на спине своего незадавшегося кавалера. Вскоре всхлипнула, с трудом открываясь под Колиными слабыми похмельными руками, входная железная дверь.

– Ну, вот и все. Путь к жилищу свободен, хозяюшка. Заходите, не бойтесь. Неприятности ваши на этом закончились, – весело обратился к Тамаре Иван.

Правда, веселым у него был лишь голос, лицо оставалось по-прежнему непроницаемым. Жестким и твердым, как суровая кирпичная стена. «Такого увидишь поздно вечером на улице, и впрямь шарахнешься от него испуганно, – тут же подумалось ей. – От такого лица любой пьяница вмиг протрезвеет и куда угодно дорогу забудет. Вон Коля сразу каким смирным стал, будто только на свет народился…»

– Ой, божечки ты мои-и-и… – тихо, на одной ноте, завыла Тамара, войдя в квартиру и оглядевшись. – Что он натворил-то здесь, посмотрите, люди добрые…

Иван, как единственный представитель всех «добрых людей», встал у нее за спиной, покачал головой сочувственно. Потом наклонился, поднял с пола отвалившуюся от шкафа дверцу, повертелся, отыскивая место, куда бы ее прислонить. Под ногами у него что-то отчаянно хрустнуло, потом полоснуло лучом по глазам, отразившись в свете загоревшейся под потолком голой лампочки.

– Зеркало разбил… – посмотрев под ноги, грустно прокомментировала Тамара. Потом подняла грустный взор к потолку, сощурилась на лампочку, произнесла на той же ноте: – И люстру мою новую куда-то дел, сволочь… Пропил, наверное… Я эту люстру пять лет берегла, только-только повесила. И шкафы вон все разворотил. Деньги искал, что ли?

– Тамара, я еще чем-нибудь могу вам помочь? – хмуро поинтересовался Иван, пристроив, наконец, дверь в промежуток между шкафом и диваном.

– Да чем тут поможешь теперь, Иван… Теперь уборки одной на два дня хватит… Тут уж я сама…

– Тогда я пойду?

– Постой… Как это – пойдешь? – испуганно повернулась она к нему. – Нет, погоди… А вдруг он вернется?

– Он не вернется, Тамара. Даю вам стопроцентную гарантию, что он никогда сюда больше не вернется. Не бойтесь.

– Ну и все равно – погоди… Погоди хоть немного, не оставляй меня среди всего этого… одну! Давай мы с тобой чаю попьем, а? Ну, пожалуйста…

– Хорошо. Давайте попьем чаю, – смирился со своей судьбой Иван. – Вы там пока разберитесь на кухне… с чаем, а я попытаюсь дверь к шкафу приладить, как смогу. Хотя я в этих делах небольшой специалист, но попробую.

– Ага! Давай, попробуй! – метнулась Тамара на кухню, и вскоре оттуда послышалось ее прежнее жалобное поскуливание: – Ой, божечки ты мои-и-и…

Впрочем, с кухонной проблемой она управилась довольно быстро – видимо, Коля в проявлениях своего пьяного буйства кухню не очень жаловал. Стол, конечно, был завален грязной посудой, и раковина тоже, и пришлось все это хозяйство срочно перетаскать в ванную да замочить там в горячей воде. А пару чашек да чайник и промыть можно, и протереть насухо полотенцем. Даже и чай хороший в дальнем углу шкафчика нашелся. Хорошо, что Коля до него не добрался. Хотя, скорее всего, ему не до чаю было.

– Иван! – вскоре позвала она своего спасителя на кухню. – Иди сюда, будем чай пить! Правда, я сахару не нашла, но зато чай у меня хороший, крупнолистовой! А еще я банку варенья в шкафу нашла, этот ирод не успел до нее добраться!

Иван пришел, сел осторожно на хлипкую кухонную скамеечку, поглядел вокруг себя, пожал плечами:

– Нет, я все-таки не могу отделаться от чувства, что я здесь был когда-то… Точно, был!

– Да что ты заладил, ей-богу – был да был! Если кажется, креститься надо! Или у тебя это… как его? Сонюшка мне однажды рассказывала, что так бывает с людьми… Будто бы все время кажется, что с ними это уже раньше происходило. Я забыла, как это по-умному называется!

– Дежавю? – тихо подсказал ей Иван.

– О! Точно! Так и называется! Ишь ты, тоже знаешь… Тоже шибко грамотный, значит. Сам-то один живешь или с родителями?

– Один. Меня год назад комиссовали по ранению, теперь один живу.

– А работаешь где?

– Охранником в банке.

– Что ж, не густо у тебя с работой…

– Да. Не густо. Я согласен. А куда было еще идти? Я ж образования не успел получить. После школы сразу в армию ушел, потом на контракт подписался… А когда комиссовали, не нужен стал никому. Нет, я не жалуюсь, не один такой. Я сам справлюсь. Вот, в институт поступил, сейчас учусь заочно.

– Трудно, поди?

– Очень трудно. Бывает, целыми ночами за книжками сижу. Но ничего, я упорный, в отца.

– А не женишься почему? – страшно довольная тем, что вывела его на откровенность, осторожно поинтересовалась Тамара.

– Так не встретил еще свою, ту самую… В этом деле я тоже весь в отца пошел. Он у меня всю жизнь одну только женщину любил… Он ее любил, а она его бросила. Потом он на матери моей женился… Ну, чтоб просто одному не быть. Они плохо жили, скандалили все время. Я так думаю, она ревновала его. Он рано умер, иссох весь от тоски… А мать сразу за другого замуж вышла, еще двоих детей родила.

– Поэтому ты и решил из армии домой не приходить, да? – вздохнула сочувственно Тамара. – Потому и на контракт подписался? Я понимаю – чего ж хорошего-то, когда дома тебя не шибко ждут…

– Ну да. Наверное. Я теперь живу один, у матери своя семья. Нет, я ей не чужой, конечно, но… Просто она сейчас счастлива, а я ей слишком уж отца напоминаю… Не любил он ее. Он ту жен щину всю жизнь любил, которая его бросила. Однолюбом был. И я, наверное, в него пошел. Тоже однолюб, наверное.

– Однолюб, говоришь? Это хорошо, что ты однолюб… – тихо проговорила Тамара, будто примериваясь со всех концов к этому его свойству. – Это очень даже хорошо…

Она уж совсем было приготовилась и продумала, как бы половчее ввернуть в разговор свою сестру Соню, чтобы пристроить ее поудачнее к этому «хорошему однолюбству», как вдруг Иван произнес неуверенно:

– Не знаю я, хорошо это или нет. Может, и не очень. Отцу, например, это качество одно только горе принесло. Он, знаете ли, особенную женщину любил…

– Так наша Сонечка тоже особенная! Уж такая особенная, что больше и придумать нельзя! – радостно перебила его Тамара. – Только я тебе голову на отсечение даю, что Сонечка уж точно горя никому не принесет! Она тихая, спокойная, умненькая…

– Да. Я понял уже. Спасибо, – отчего-то очень смутился Иван. – А отец, он поэтессу одну любил…

– Кого? – вздрогнула Тамара, как от дурного предчувствия. – Кого? Поэтессу? Какую такую поэтессу?

– Ну, она неизвестная совсем была… То есть не печаталась нигде. Просто стихи писала, и все. Вы ее не знаете, точно не знаете.

– А… Как ее фамилия? – задержав дыхание, осторожно спросила Тамара.

– Тараканова. Амалия Тараканова. Она после развода отцовскую фамилию себе оставила. Почему вы на меня так смотрите, Тамара? Что с вами? Я что-нибудь не то сказал? – удивленно уставился он на нее.

Тамара ничего ему не ответила. Не смогла. Схватилась пухлой рукой за горло, пытаясь остановить засевший там спазм. Только разве его остановишь? Вот он уже и в глаза перекатился, и залил их горячей влагой, и заставил губами дрожать, и непонятно, в какую сторону теперь их душа вывернет – то ли в плач, то ли в улыбку радостную.

– Господи, так ты, выходит, Ванечка… Тот самый… Это же ты, Ванечка… – потянулась она к нему слепо рукой.

– Простите, я не понял… Что значит – тот самый? Объясните мне, что происходит?

– А то и происходит, Ванечка… Ты ведь и впрямь здесь бывал, когда маленьким был. Ничего тебе не показалось, никакого дежавю здесь и в помине нет. Просто ты забыл… Тебя отец сюда привозил, чтоб ты, значит, со мной познакомился… Совсем не помнишь? Мы на этой вот кухне сидели, а потом Вика с Сонечкой сюда прибежали… А Вика тебя начала кулачками по спине колотить! Приревновала, значит…

Тамара осеклась, сглотнула вязкую слюну, уставилась на него сквозь мутно дрожащие в глазах слезы.

– Погодите… Погодите, я не понял! – замотал тяжелой башкой Иван. – Зачем меня сюда отец привозил?

– О господи, глупый какой! – то ли закашлялась, то ли рассмеялась Тамара, замахав на него руками. – Я ж тебе объясняю – чтоб со мной познакомиться! С сестрой твоей, с Тамарой! Я же дочка той самой поэтессы, Амалии Таракановой, первой жены твоего отца… Ну, понял теперь? А, Ванечка?

Иван снова мотнул головой, потом долго смотрел в слезно-дрожащие женские глаза напротив. Лицо его оставалось непроницаемым, лишь покраснело еще больше прежнего. То есть стало совсем багровым, как от сильного ожога. Подняв руки, он медленно провел ими по короткому ежику волос, потом опустил их к лицу, помял в ладонях твердые щеки. Потом произнес коротко:

– Ну да. Конечно. Сестра, значит. Тамара…

– Дай я тебя хоть поцелую, Ванечка… – потянулась к нему руками Тамара. – Родная душа нашлась… Господи, какая судьба, Ванечка…