Я развернулась, направившись обратно к самолету. Надеюсь, капитан разрешит мне полететь обратно... я готова лететь в "брюхе" самолета, или в багажном отсеке, или в проклятом контейнере для перевозки животных. Только вытащите меня отсюда!

Я уже почти у двери. На горизонте уже виднелась свобода, когда я почувствовала руку на своем плече.

– Эми, – раздался задумчивый голос Рона за моей спиной.

Я поворачиваюсь к нему лицом.

– Они ведь не позволят мне вернуться домой, не так ли? Ты затащил меня в эту страну, где нужно стать ее гражданином. Боже. Они ведь всех, даже девушек, отправляют в армию по достижению совершеннолетия, верно? Я слышала об этом, так что даже не пытайся отрицать это.

Знаю, сейчас я говорю как сумасшедший шестнадцатилетний подросток. Мой голос повысился на несколько октав, нежели обычно. Но это мне не поможет, поэтому я продолжала бормотать:

– Ты заставишься меня остаться здесь, а потом меня призовут в армию, не так ли?!

Я уже вижу, как обмениваю свою одежду от Abercrombie&Fitch на униформу. Мое сердце забилось быстрей, а по лицу скатились маленькие капельки пота. Клянусь, это не слезы, а всего лишь пот.

– Рон, буду честной, я сомневаюсь, что я – твой ребенок. Ты делал тест ДНК?

Рон смотрит в потолок и шумно вздыхает. Когда он вновь посмотрел на меня, его карие глаза были темнее, чем обычно. Его челюсти плотно сжаты.

– Эми, успокойся. Ты устраиваешь сцену.

– Старик, – твердо проговорила я, контролируя свой голос. Сейчас я словно Анджелина Джоли, прямо как в том фильме, где она надирает задницу всем, кто перейдет ей дорогу, – я еще не начала устраивать сцен.

К нам подходит солдат с очень, очень большим автоматом. Он практически побрит наголо, и могу сказать, что взглянув на него, можно понять, что он нервно держит палец на курке. Замечательно. Моя жизнь кончена, я останусь в этой стране третьего мира до конца своих дней, которые, похоже, уже сочтены.

– Mah carrah5? – сказал на иврите солдат Рону. Для меня это звучит как "Макарена?" или "Убить Эми?".

– Ha'kol b'seder6, – отвечает Рон.

Никогда бы не подумала, что буду жалеть о том, что не знаю иврит. В школе я изучаю испанский.

Мое сердце все еще бьется, когда я спрашиваю:

– Что ты сказал? Что происходит? – я боюсь ответов, но стараюсь быть храброй, что бы потом рассказать Американским спецслужбам всю информацию, которую сумею добыть, прежде чем сбегу. Я уверена, Американское правительство захочет узнать, что здесь происходит.

– Ты не гражданка Израиля. Тебя не призовут в армию.

– Тогда что тебе сказал солдат?

– Он спросил, все ли у нас в порядке, я сказал, что все нормально. Не более того.

«Мило», – подумала я.

Лишь потому, что он сильно сжал мою руку, я последовала за ним обратно к пограничнику.

Все это время он говорит с сотрудницей на иврите, наверное, лишь для того, чтобы убедиться, что я его не понимаю. Он точно заключает сделку, чтобы продать меня в детское рабство. Хотя я считаю себя довольно продвинутой в текущей ситуации, но, по правде говоря, никогда не слышала, что в Израиле есть детское рабство.

Вскоре, она штампует мой паспорт (который мама подготовила для меня на случай чрезвычайных ситуаций год назад, а папочка согласился на это, думая, что она тайно планирует забрать меня на Ямайку или Багамы), и мы направились в зону выдачи багажа. Сделав двенадцать шагов, мы оказались там.

– Пойдем со мной, нужно взять тележку, – велит Рон.

– Здесь подожду, – я хочу, что бы он знал – я не выполняю отцовских приказов.

Он скрещивает руки на груди.

– Эми, после сцены, которую ты устроила, я не собираюсь играть в доверчивого отца.

– В игре "любящий отец" ты точно не преуспел, – слова сами слетают с языка, как будто кто–то другой заставляет меня все это сказать. – А какого же отца ты сможешь сыграть, Рон? Знаешь, я смогу понять только, когда увижу.

Чаще всего Рон не показывает свою злость, но, несмотря на то, что вместе мы мало проводили время, я с уверенностью могу сказать, что знаю, как изменяется интонация его голоса или как учащается его дыхание.

– Юная леди, не думай, что ты достаточно взрослая, чтобы избежать наказания.

Моя знаменитая усмешка уже наготове.

– Пойми, дорогой папочка, быть здесь с тобой уже достаточное наказание.

Обычно, я не такая грубая, это ненастоящая я, но мое негодование по отношению к Рону, неуверенность в его отеческой любви заставляют меня вести себя цинично. В половине случаев я даже ничего не знаю о нем. Думаю, обижая его, я даю ему повод не любить меня.

Его дыхание учащается.

– Жди. Здесь. И. Точка.

Он удаляется, но я просто не могу стоять здесь. Осматривая аэропорт, мой взгляд сфокусировался на предмете, устоять перед которым не могут большинство подростков. Автомат с кока–колой. (Здесь можно вставить музыкальное сопровождение арфы, потому что сейчас именно она играет у меня в голове). Словно в трансе я пробираюсь сквозь толпу. Кока–кола зовет меня:

– Эми, Эми, Эми. Я знаю, ты горячая и капризная. Эми, Эми, Эми. Я знаю, что ты вспотела, как отвратительная свинья. Эми, Эми, Эми. Я решу все твои проблемы.

Коснувшись автомата с кока–колой, я почувствовала прилив свежести. Я готова кинуть деньги в слот. Впервые за двадцать четыре часа я чувствую первые признаки улыбки. А потом я посмотрела на цену. Моя кока–зависимость влетит мне в копеечку.

У меня отвисает челюсть, а а губ слетает визг.

– Семь долларов и восемь центов? Это грабеж!

– Это цена в шекелях, – сказала с акцентом женщина с двумя детьми, обнимающими ее. – Семь шекелей и восемь агорот.

– Шекелей? Агорот? – У меня не было шекелей. Я уверена, что и агорот у меня не было. А может, она говорила про коз?!

У меня есть только американские доллары. Ищу знак, который указывает, что в аэропорту есть банк. Следую по указателям, направляясь к банку. Это на другом конце терминала. Если потороплюсь, Рон даже не заметит, что я уходила.

Прежде чем поменять деньги, нужно встать в очередь. Ну и, конечно же, передо мной куча народу. Мне нужно вернуться к месту выдачи багажа, но я не хочу потерять свое место в очереди. Если эти люди будут двигаться чуть–чуть быстрее, я смогу получить свои шекели и агороты для кока–колы в кратчайшие сроки.

Посмотрев на время, я спросила себя: как давно я жду? Десять минут? Двадцать? Так легко потерять счет времени.

Наконец–то, очередь доходит до меня. Я достаю двадцатку из бумажника и протягиваю ее сотруднику банка.

– Паспорт, – говорит он.

– Я просто хочу обменять деньги, – уточняю я.

– Я понимаю. Мне нужен номер Вашего паспорта для обмена.

– Он... у моего отца, – говорю я. Рон забрал его, чтобы я его не потеряла. – Вы не можете просто дать мне шекели без него?

– Нет. Следующий, – говорит он, протягивая мне назад мою двадцатку, и смотрит на позади стоящего клиента.

У меня отвисла челюсть. Я потратила столько времени на колу, которую даже не смогу получить. Невероятно!

Я возвращаюсь обратно к Рону, на место выдачи багажа. Он разговаривает с двумя солдатами и как только он взглянул на меня, моим первым желанием было убежать в противоположном направлении. Я не сделала ничего плохого. Да, он сказал мне оставаться на месте, но, клянусь, я думала, что на это уйдет не больше минуты.

Назовите это подростковой интуицией, но почему–то я не думаю, что Рон будет слушать мои объяснения. Что–то сказав офицерам, он намеренно медленно направился ко мне. Я думаю, он специально так медленно идет, потому что обдумывает все способы моего убийства и расчленения. Интересно, в школе коммандосов учат расчленению?

К тому времени, как Рон подошел ко мне, я была готова. Что–то похоже на "аррр" и "угх" вырывается из его рта, но затем он поворачивается к карусели выдачи багажа. Я замечаю, что наши сумки единственные оставшиеся. Он дергает их и бросает на телегу так, словно они весят два фунта.

Мой чемодан превышает лимит веса. Я знаю это, потому что ему пришлось доплатить более ста долларов, чтобы нас посадили на самолет с таким багажом. На заметку: Рон очень сильный.

Я просто смотрю на него, ожидая его гнева. Поверьте, я знаю, это случится. Жутко, ведь я ожидала, что сейчас он выкажет свою злость. Предсказуемый родитель – хорошо. Непредсказуемый родитель – худший кошмар подростка.

Рон несется к выходу, толкая тележку с сумками, а я продолжаю стоять здесь, мои ноги прилипли к полу аэропорта. Ну вот, теперь это происходит со мной: мой дорогой, старый папочка только что превзошел меня. Черт.

В обычной ситуации я бы заставила ждать его так долго, как могла, чтобы заставить его попотеть. Позволила бы ему думать, что могу не последовать за ним. Но взглянув на двух солдат, которые направились ко мне, я повернулась и со всех ног помчалась к выходу.

Прощай, гордость. Здравствуй, Израиль.

Глава 4

У меня аллергия на перемены

Я замечаю Рона у счетчика проката автомобилей. Он не смотрит на меня и его даже не волнует, пошла я за ним или нет. Я встаю рядом, но он делает вид, будто меня тут нет. Я громко и раздраженно вздыхаю.

Он все еще не смотрит на меня.

Леди в прилавке вручила ему ключ и что–то сказала на иврите. Улыбнувшись, он сказал ей "Todah", – и толкнул нашу тележку с вещами.

– Прости. А сейчас хватит меня игнорировать.

Он остановился.

– Тебе когда–нибудь приходило в голову, что я беспокоюсь о тебе?

Я могла бы солгать, но что толку?

– Честно говоря, нет.

Он пробегается рукой по волосам. Почему парни делают так, когда она расстроены? Они думают, что выглядят как мачо? Знаю, почему девчонки так не делают. Они бы испортили прическу, над которой трудились полчаса, укладывая волосы, вот почему. Тем более девчонкам не нужно изображать из себя мачо.

– Шевелись. К тому времени как мы доедем до Мошава, стемнеет.

– Мошав? Что такое Мошав? На иврите это означает торговый центр? – Джессика рассказала мне, что в израильских магазинах продаются все последние новинки европейской моды. И то черное платье шикарно на ней сидит.

Знаю, ходить по магазинам с Донором Спермы будет ужасно, но меня не отпускает мысль обо всех тех шмотках, которые я смогу привести домой по возвращению.

Это смешно, но когда я думаю о торговом центре, я забываю о бомбежках террористов, которые могут произойти здесь.

Пока мы ехали в нашей красной арендованной Субару, я с легкостью забыла о том, что это зона военных действий. Похоже на шоссе в середине Нью–Михико или что– то вроде этого.

Как только мы въехали в Тель–Авив, мы сразу попали в пробку. Я посмотрела в окно на высотные здания.

Рон указал направо.

– Это Башня Азриэли. Самое высокое здание на Ближнем Востоке, – с гордость сказал он.

Возможно, на ней, также, висела огромная мишень.

– Какая отличная мишень для террористов, – пробормотала я, но потом я заметила, как Рон косо смотрит на меня, – Ладно.

Я надеюсь, здание хорошо защищено, потому что 9/11 американцев, которых я знаю, обменивают там валюту. Я наблюдаю в окно за тем, как мы проезжаем высокотехнологичные здания с названиями американских брендов.

– Израиль не похож ни на одну страну Третьего мира.

– Она не страна Третьего мира.

Она? Израиль – "она"? Ну, она чертовски современная. В самом деле, пробка выглядит так, словно мы вернулись домой.

Хотя, вскоре, я понимаю, что жителям Израиля необходимо посетить занятия по управлению гневом на дороге.

Когда их подрезали, они высовывались из окна, кричали друг на друга и показывали средний палец. Я завизжала, когда группа людей на этих маленьких моторных скутерах и мотоциклах проехали прямо между машинами. Они даже не лавируют между дорожными линиями, они едут прямо по самой разметке!

Мы в машине уже около часа.

– Когда мы приедем?

– Примерно через час.

– Ты так и не ответил мне. Что такое Мошав? Это торговый центр?

Он засмеялся, и я поняла, что Мошав – это далеко не торговый центр.

– Ты когда–нибудь слышала о кибуце7?

– Ты имеешь в виду, жизнь в обществе, где всем делятся? Слушай, если ты везешь меня в это чертову общину…