— Зачем ты продолжаешь дымить этой гадостью? Думаю, уже можно рассказать Ханне о гормональном пластыре. Конус молчания? — спрашиваю я, и Ханна согласно кивает. — Джаз носит гормональный пластырь с прошлого января. И курить она начала только затем, чтобы все думали, будто это пластырь от никотина. Джаз не хотела, чтобы кто-то узнал про ее менопаузу.

Ханна поражена:

— У тебя менопауза? Ничего, зато зимой можно сэкономить на отоплении.

— Я думаю, это от стресса. А знаете, что самое забавное? Пока я активно делала вид, что курю, я и в самом деле пристрастилась к никотину. Так что теперь у меня действительно «Никоретте».

Джаз звонко смеется, демонстрируя маленький квадратик на внутренней стороне предплечья.

Я тоже смеюсь, а затем спрашиваю:

— А где же твой гормональный пластырь? На заднице?

— О, гормональный пластырь мне не пошел, солнышко. Я начала набирать вес, а потому отказалась от него. И вот уже с июня — никаких месячных. Полная свобода!

Я совсем сбита с толку:

— С июня? Но… откуда же тогда окровавленный тампон в заднем кармане плавок Дэвида?

Приходит черед Джасмин требовать конус молчания. Когда мы согласно киваем, она принимается объяснять:

— Ну, я ведь не сказала, что это была моя кровь. Потерять мужа — это так тяжело. А в моем случае — почти невозможно! Вы даже представить себе не можете, сколько стейков мне пришлось купить в ту австралийскую поездку. Я выяснила, что именно в стейках содержится больше всего крови, которая требовалась мне, чтобы пропитывать тампоны. Я покупала стейки и макала тампоны в кровь все это чертово путешествие. Брум, Барьерный риф, Коттслоу-Бич в Перте — десятки людей сгинули там в акульих брюхах. Особенно на южной оконечности Бонди, где есть один жутко коварный разрыв, его еще называют «Экспресс на тот свет». Я-то, разумеется, плескалась где-нибудь на мелководье… И вот на мысе Катастроф, в Южной Австралии, одна из акул наконец заглотила наживку.

Кажется, даже блестящее море передергивает от ее откровений. Волны в ужасе отшатываются от носа яхты, словно демонстрируя свое отвращение. Воздух прошит потоками — такими же вероломными, как и море; такими же вероломными, как и Джасмин Джардин. Гипнотическое бурление океана, зловонный привкус морской соли, гнилостный запах водорослей — все это разом наваливается на меня, и я кидаюсь к поручням. Ощущение такое, будто я под водой. Не могу дышать. Свешиваю голову за борт и беззвучно тужусь. Потом оседаю без сил, прислонившись к прохладной стали, слезящиеся глаза прикованы к горизонту. Еще один, последний мыс — и мы выйдем на открытый простор. Согнутым большим пальцем мыс выдается в залив, точно голосует, чтобы его подбросили до следующего континента — куда-нибудь, где отчаянные домохозяйки не отправляют своих мужей на тот свет.

Я пытаюсь разглядеть лицо Ханны, но оно скрыто полями шляпы.

Капитан направляет яхту через пролив, в более спокойные воды. Еда появляется на столике перед нами и исчезает, а Джаз все рассказывает о том, что произошло на пляже несколько месяцев назад. Рассказывает до тех пор, пока не садится солнце — в убийственной гамме синюшного фиолета и свирепейшей красноты. Рассказывает, что выскочила замуж в каком-то внезапном порыве — случай, достойный учебников по выживанию для элитного спецназа. Рассказывает, как менялся ее муж, как он становился все более безжалостным и самовлюбленным, как сначала рвался к известности, а затем к безграничной власти. Рассказывает, как стала опасаться за свою жизнь, утверждая, что действовала исключительно в целях самозащиты.

— Я не убивала его. Я просто повысила фактор риска в его и без того рискованной жизни.

Но мне все равно кажется, что Джаз вырезала супруга из жизни, бесследно и чисто, точно опухоль, которой, как она думала, он сам когда-то ее наградил. Я бездумно тыкаю в сашими кончиком палочки, приподнимая пластинки сырой рыбы, точно улики. Ханна тоже играет с едой: выковыривает из риса креветок и раскладывает на столе рядком, словно маленькие розовые запятые.

Позднее мы становимся на якорь в небольшой бухточке под звездным небом. Внизу о чем-то бормочет океан, а мы все пытаемся примириться с коварством Джаз.

— Да ладно вам, девчонки. Хорошая подруга выкупит тебя из тюрьмы. А закадычная будет удирать вместе с тобой от полиции, пронзительно визжа: «Вот черт! Еле смылись!»

Ее улыбка светится так ярко, что даже в эту безлунную ночь корабли обходили бы ее стороной, опасаясь напороться на скалы. Дикое создание, морской монстр, пропитанный дорогим парфюмом.

Джаз говорит всю ночь, изливая нам душу.

— Забавно, правда? Отъявленный женоненавистник погибает от женского тампона, — объявляет Ханна уже перед самым рассветом. — Момент, явно не учтенный следствием, да-ра-гуши. В каком-то смысле это новая трактовка «Мадам Бовари»: несчастная жена встает на путь измены, но умирает он, а она выходит сухой из воды, — как думаешь, Кэсси?

Но я думаю совсем о другом. О том, что теперь можно сказать почти наверняка: после двадцати пяти лет преклонения перед Джасмин Джардин она больше не является для меня примером. И еще я думаю, что надо все рассказать полиции. Но с другой стороны, что это даст? Судебный процесс, растянутый на двенадцать недель, и двенадцать человек, которым не хватило мозгов увильнуть от присяжной повинности и которые должны решить, чей адвокат круче…

В пять утра Ханна достает бутылку шампанского и провозглашает тост за нас троих — ведь мы заслужили награду. Мы прошли через все: склоки, измены, алименты, развод, смерть и, в моем случае, через игру «сотвори себе мужа» — и все же остались самими собой. Она предлагает устроить шабаш и выбросить наши обручальные кольца за борт, чтобы начать все с нуля. И вот мы стоим у поручней на носу яхты: убийца, мошенница и я, директриса-шантажистка.

— На счет три. Раз, два, три…

Я вижу, как мое кольцо, сверкнув, исчезает в морской пене. Я все равно хочу Рори, но только с «новым менеджментом».

— И что же ты будешь делать теперь? — спрашивает Ханна у Джаз, когда мы опять сидим кружком и приводим себя в чувство горячим кофе с рогаликами.

— Вернусь на работу, — отвечает «богиня домоводства», потягиваясь, как львица, на раннем утреннем солнышке.

— Поваром?

— Да, только в моем собственном ресторане. Возможно, где-нибудь в Австралии. Они там давно привыкли к преступникам.

— Да что ты? — издевательски фыркаю я. — Вообще-то моя австралийская бабушка жутко противилась, чтобы мы перебирались в Англию. Она сказала, что именно оттуда понаехали все эти ужасные уголовники!

— И больше никаких мужчин. Куплю себе самый крутой, супер-де-люкс вибратор, способный на все, что только можно себе вообразить.

— Даже менять пеленки? — с надеждой спрашивает Ханна. — Для меня-то теперь вся жизнь сплошь попки да бутылочки, — объявляет законченная бизнес-леди. — Но одно я знаю наверняка: больше никаких советов. Никому.

— Точно, никому и никогда, — подхватывает преображенная Джаз. — А ты, Кэсси?

А что я? Я смотрю на своих закадычных подруг и думаю о тех сейсмических катаклизмах, что произошли с нами за этот год. Настоящая супружеская сага. И что-то старое — просроченный брак. И что-то новое — юные любовники. Что-то мы взяли взаймы — сына лучшей подруги. Что-то вернулось обратно — мой оргазм. Но самое главное, что я вынесла из всех этих перипетий: брак — это радость и счастье, за которыми следуют хаос, разочарование, ужас, нежность, сюрпризы, предательства и еще больший хаос. А затем, в самом конце, — снова радость и счастье от того, что ты смогла пережить разочарование, ужас, нежность, сюрпризы, предательства и бесконечный хаос.

И еще я поняла, что любовь приходит рывками. По чуть-чуть, а затем сразу валом. Это не перманентная волна. Перманентные волны бывают только в завивке — и даже тогда нужно обновлять ее раз в полгода. Любовь — это закуска, канапе с икрой, но не основная еда. А мне нужны мясо и картошка семьи: дети, новый кафель на кухне, жалобы на подоходный налог, однообразная, каждодневная диета домашней жизни. Вот они — те эмоциональные углеводы, в которых я так нуждаюсь… ну разве что еще изредка теплый, липкий и невероятно питательный пудинг.

Ханна с Джаз подтрунивают где-то на заднем плане. Мне хочется к ним в компанию, но разве можно дружить с убийцей? Ну не то чтобы Джаз действительно убила Стадза. Да, она взвела курок. Но нажала на спусковой крючок судьба. Возможно, когда-нибудь я подниму этот вопрос на сеансе психотерапии…

Мы плывем к восходящему солнцу, беззлобно подшучивая друг над дружкой: шумим, галдим, надрываем животы от хохота, хотя и не понять, что же нас так рассмешило. Может, это и не идеальная дружба. Особенно теперь, когда я понимаю, что покрываю сразу двух преступниц, она вообще кажется мне сильно подпорченной. Но, эй, а что в этом мире безупречно?

Жизнь не черно-белая. Скорее она серая, как вода в стиральной машине, — машине, которую, надеюсь, Рори сейчас усердно эксплуатирует. Я думаю о своем муже. Теплые утренние лучи поцелуями ласкают мое обращенное к небу лицо. Воздух густ от пряного привкуса моря. Длинный язык солнечного света греет мои колени, и пульс вдруг взбрыкивает от вожделения. День мало-помалу сгущается в золото, и я думаю, что совсем скоро — когда Рори станет Маэстро чувственности и Асом утюга — я вернусь за своим оргазмом, и тогда у меня вновь будет это приподнимающее над землей счастье: секс с человеком, который тебя обожает и который, возможно, только что пропылесосил весь дом!