– Нет, что вы, я вовсе не добрая. Просто я люблю посмеяться, – ответила она, подойдя к жеребцу с морковкой в руке, затянутой в перчатку. – Какой он большой! Как его зовут?

– Гром и Молния, – неохотно назвал Лукас полное имя жеребца. – Я познакомился с ним только на прошлой неделе и с тех пор пытаюсь придумать ему более симпатичную кличку.

– Хорошо бы. Бедняга! Ну, иди сюда, мой красавчик!

Она протянула ему ладонь, на которой лежала морковка, и Гром осторожно взял ее губами, поразив грума Бэсингстока, которого он только вчера здорово куснул. Затем она погладила его по лбу, украшенному белой звездочкой, а несносный жеребец благодарно уткнулся ей мордой в шею.

Бедная кобыла жалобно заржала.

– О, да ты ревнуешь, Джульетта? У меня и для тебя найдется морковка. Но пока только одна, если тебе действительно хочется как следует размяться.

Она угостила кобылу, потом вдела обутую в сапог ножку в стремя, которое держал ее грум, и легко взлетела в седло.

Ее грум вскочил на диковатого с виду мерина, и все трое выехали на площадь, причем грум следовал за парой на почтительном расстоянии.

– А теперь, хоть и с опозданием, с добрым утром, Николь. Могу я сделать комплимент вашей амазонке?

– И да, и нет, – отвечала она, поправляя головной убор в форме кивера, кокетливо надвинутый на лоб. – Я и сама знаю, что она великолепна.

Темно-синий жакет военного покроя и юбка с разрезом действительно сидели на ней как перчатка, подчеркивая изящество фигуры. Но дело было не в костюме. Леди Николь Дотри была бы великолепной и в рубище.

Вчера, в Ковент-Гарден, он видел, как мужчины засматриваются на нее, кто открыто, а кто исподтишка. А сегодня вечером на балу у леди Корнуоллис должен был состояться ее первый выход в свет. На предыдущей неделе королева приняла Николь и Лидию в своей гостиной и пожелала им удачи в дебюте. Лукас понимал, что если он не попросит ее занести его в свою бальную карточку на вальс, что открывает бал, или хотя бы на любой другой танец, то рискует вечером вообще с ней не увидеться.

Если, конечно, он не захватит шпагу, чтобы проложить себе дорогу в толпе ее поклонников.

– Для прогулки в Гайд-парке еще слишком рано, если вы хотите покрасоваться в своей амазонке, – заметил он, заранее уверенный в ее ответе. Николь была откровенной и порой даже резкой, но не тщеславной.

– Но вы обещали мне Ричмонд, где много простора. Моей Джульетте необходимо место, где она смогла бы поскакать вволю. Или теперь, когда вы не в силах справиться с собственной лошадью, вы намерены меня обмануть?

– Прикажете расценивать это как вызов?

– Как вам угодно, – усмехнулась она.

Они продвигались шагом по улочкам, где в этот ранний час только торговцы зеленью и овощами катили свои тележки да время от времени встречались разносчики товаров.

– О, смотрите, у этой женщины клубника!

Лукас сокрушенно покачал головой, ибо, услышав ее восклицание, торговка сразу направилась к ним, придерживая на голове огромный плетеный короб.

– Желаете отведать клубники?

– Да, очень! Захватим ее с собой и полакомимся, когда лошади будут отдыхать. Или вы не любите клубнику?

– Нет, очень люблю, – сказал он, достав кошелек, и, выдав женщине больше, чем та просила, велел ей передать корзинку следовавшему за ними груму. Как он довезет ягоды и ухитрится их не просыпать, Лукаса не интересовало, лишь бы в корзине осталось хотя бы две штуки, когда они доберутся до Ричмонда.

Откуда ни возьмись, на улицу высыпала целая ватага оборванных мальчишек, протягивая к всадникам грязные руки в надежде получить монету. Вслед за ними спешили уличные торговцы, ловко жонглируя длинными заостренными палками, на конце которых торчали пирожки или привязанные мешочки с сухой лавандой. Толпа грозила заполонить всю улицу, и Лукас посоветовал Николь поскорее двигаться дальше.

Когда в прошлый раз они ехали этой дорогой в коляске, Николь не смотрела по сторонам, настолько была занята своими мыслями – как он теперь догадался, слишком разозлившись на него и измышляя способ выведать его тайну.

Но сейчас она буквально засыпала его вопросами о зданиях и памятниках города. К счастью, ему не стоило труда просветить ее, а вскоре она изобрела веселую игру, придумывая фантастические истории о прохожих.

– Вон тот человек, справа от вас, – указала она подбородком, когда они вынуждены были перейти на шаг, так как в город устремился уже целый поток фермеров с тележками. – Он похож на торговца мануфактурой, который собирается открыть свою лавку, а на самом деле это низложенный принц из богом забытой европейской страны. Бедняга, так низко пал! Но он не утратил своего достоинства!

– Это потому он шествует так, будто палку проглотил? А что скажете об этой троице, что только что появилась из-за угла?

Она стала серьезной.

– О, это определенно бывшие солдаты. Видите? На одном до сих пор порванная и выцветшая куртка от мундира, наверное, его единственная одежда. А у того, что слева от него, болтается пустой рукав – на войне он потерял руку. Какие они худые и сутулые! Вот уж действительно правду говорят: жизнь согнула в бараний рог. Раф считает, что, как только правительство перестало нуждаться в пушечном мясе, его отношение к нашим храбрым солдатам стало просто позорным.

Один из солдат поднял голову, как будто услышал слова Николь. Измученными глазами он обвел холеных упитанных лошадей и богатую одежду всадников, и во взгляде его промелькнуло отвращение и даже ненависть. Придав лицу спокойное выражение, он вышел на середину улицы и протянул руку, как все, кто просит милостыню.

– Подайте пенни, добрый господин, – заныл он жалобно. – Для голодающих детишек, ваша милость.

Грум Ашерстов тронул лошадь, чтобы встать между маркизом и бедняком, но Лукас жестом остановил его.

– Какого вы полка, солдат? – спросил он, и тот сразу подтянулся и выпрямился.

– Тридцать третьего пехотного, сэр! Да все мы служили в нем. Вот у Берти проклятый лягушатник в жестокой схватке отсек руку, а Билли теперь ни черта не слышит, но видели бы вы, как он управлялся с пушкой! А я так просто оголодал. Мы постоянно голодаем. Вот что мы добыли, сражаясь в тридцать третьем!

– Собственный полк Железного Герцога? Да, он не раз побывал в самых страшных сражениях, – подтвердил Лукас и снова полез за кошельком. Он достал три золотые кроны, зная наверняка, что ни один из этих солдат в жизни не держал в руках таких денег. – Вот, по монете на брата. К сожалению, больше дать не могу.

Солдат посмотрел на деньги, потом на Лукаса, и глаза его заблестели от слез. Он поспешно схватил монеты, пока человек на огромном черном коне не передумал.

– Храни Господь вас и вашу леди! Храни и благослови Господь вас обоих!

Он подбежал к товарищам и вручил каждому по монете. Казалось бы, поступок Лукаса должен был доставить ему удовлетворение, но на сердце у маркиза стало тоскливо и горько. Он чувствовал себя предателем по отношению к этим трем солдатам и всем беднякам, которым хотел помочь. Он мог попытаться успокоить свою совесть любым доступным ему способом, но пока ему суждено было обманывать этих несчастных.

Они с Николь тронули лошадей, и Лукас ехал, опустив голову в мрачном раздумье. Покинув пределы города, они почти сразу оказались среди зеленых холмов, поросших кустарником.

Николь тоже молчала, она никак не отреагировала на встречу с солдатами, как будто понимала, что любые слова были бы лишними.

Теперь им стали чаще встречаться всадники, несущиеся по холмам с отлогими склонами. В основном это были грумы, выехавшие, чтобы задать пробежку лошадям хозяев, пока те еще нежились в постели или только что проснулись и наслаждались утренней чашкой шоколада.

Вдали у подножия холмов клубился густой белый туман. Лукас натянул поводья и указал на него:

– Под этим туманом скрывается речка не очень широкая и с довольно медленным течением. Обычно мы переходим ее на лошадях, но после всех этих дождей течение могло стать стремительным, так что перед рекой предлагаю остановиться.

– Вы всегда переходите ее шагом? Когда река спокойная?

Он опрометчиво ответил:

– Нет, Виктор преодолевал ее в прыжке. А Гром… Право, я не уверен, хватит ли у него сил на такой прыжок… Если он рухнет на передние ноги, я полечу кувырком и сломаю себе шею.

– Есть только один способ выяснить это, – задорно заявила Николь, и он повернулся взглянуть на нее, уверенный, что она просто дразнит его.

– Николь…

– А знаете, Лукас, иногда, когда я катаюсь на Джульетте, я издаю вопли.

– Прошу прощения… Что значит «вопли»?

Она весело улыбнулась:

– Ну, клич. Кричу во всю силу легких! Понимаете, это так здорово – нестись во весь опор навстречу ветру, который уносит прочь мои беды и огорчения. И я сама не замечаю, как из горла вырывается такой крик, что в ушах звенит!

– А, я вас понял! Как у гусара, который несется навстречу врагу, – кивнул Лукас. – Своими воплями гусары наводят на неприятеля ужас и сами от него избавляются.

– Да, наверное, очень похоже, и еще это помогает справиться со злостью и досадой. Может, вам тоже захочется покричать. Сегодня как раз подходящий день. Не позволяйте Грому взять над вами верх. Ну, я пошла!

Она пришпорила кобылу, та бросилась с места в карьер и стремительно понеслась по длинному склону холма, внизу переходившему в ровную площадку, за которой начинался довольно крутой обрыв к реке с высоким противоположным берегом.

Гром, видимо уязвленный тем, что его опередили, встал на дыбы и закружился волчком, так что Лукасу с трудом удалось повернуть его в нужном направлении.

– Черт возьми! – вскричал он, глядя девушке вслед. – Теперь она ждет, чтобы я погнался за нею.

За спиной у него раздался смешок грума Ашерстов.

– Она перемахнет прямо через реку, милорд, раз вы сказали, что этого нельзя делать. Леди Николь всегда действует напропалую.

– Благодарю за предупреждение, – сказал Лукас, проклиная себя за то, что не взял своего верного и быстрого Виктора, и, прощаясь с мечтой о том, как Николь будет угощать его клубникой. – О, черт возьми! – вскричал он и вонзил шпоры в бока коня.

Куда только девалось упрямство жеребца! Врожденное стремление к быстрому бегу погнало его вперед, и Лукас не мог на него нарадоваться.

Вдалеке можно было заметить несущихся по холмам других всадников, но ни один из них не посылал лошадь таким безудержным, сумасшедшим галопом, как Николь.

Напротив, несколько всадников даже остановились и смотрели, как Николь стрелой летит вниз по склону заросшего травой холма.

Но Гром явно не хотел отставать. Напрягая мощные мышцы, он стремительно набирал скорость. Бобровую шапку унесло с головы Лукаса, и ветер трепал ему волосы.

Вот так когда-то он устремлялся в самую гущу боя, размахивая над головой саблей, с бешено колотящимся сердцем! Ветер бил ему в лицо, прогоняя все тревоги, сомнения и тени прошлого, его жажду мщения и горькое воспоминание о безысходном отчаянии трех солдат, отражавшем гибельное состояние народа.

Лукас забыл о прошлом и будущем и жил только настоящими драгоценными мгновениями. Он похитит Николь и умчит ее на край земли. Он будет упиваться ее смеющимися глазами, ее юной прелестью, а последствиями этого пусть занимается в другое время другой Лукас Пейн, более серьезный и собранный, осмотрительный и здравомыслящий Лукас Пейн, который, к счастью, сейчас отсутствовал.

Впереди он видел то, что давно уже понял: Николь и не думала останавливаться перед рекой. Она собиралась с лету послать лошадь в прыжок – так стремительно она неслась сквозь туман навстречу неизвестности.

И она благополучно перелетит на тот берег.

Потому что иначе и быть не могло, ведь Николь никогда не думала о поражении. Потому что она была еще ребенком и вместе с тем – ведьмой, и не родилось еще на свет создание, в ком жизнь бурлила бы гак же неистово и ликующе.

– Вперед, Гром! – закричал на ухо жеребцу Лукас, нагнувшись к его шее. – Ты же не дашь обскакать себя женщине!

В ответ Гром еще больше ускорил бег, словно спасая свое самолюбие, и через несколько скачков они поравнялись с Николь.

Она обернулась к нему с сияющей восторженной улыбкой, отчего у Лукаса возникло ощущение почти физического удара под дых.

Он вскинул вверх руку со сжатым кулаком и, что было силы, закричал. Кричать оказалось чертовски приятно, и он снова издал вопль: «Bay!»

– Bay! – звонко ответила Николь, а Гром пронесся мимо, летя прямо в туман над рекой.

К счастью, оказавшись в облаке тумана, Лукас увидел под собой землю. В противном случае прыжок через реку был бы самоубийством, чего жеребцу и в голову не приходило.