Что ж, быть может, такой стиль жизни и хорош для французов, но она-то родом из Англии, и ей он чужд и унизителен. Ей нужен не просто титул, а искреннее расположение мужа, его дружба и желание быть рядом. Ей нужна любовь, и ее избранник должен принадлежать ей одной, а она — только ему.

Но как отличались эти идеальные мечты от обычая и самих француженок после замужества заводить романы на стороне. Это тоже почиталось почти хорошим тоном. Хитрости, уловки, обман, как видно, придавали остроту и занимательность их жизни. Вальда же видела во всем этом лишь низость, грязь да убожество. Нет, не об этом грезила она, зачитываясь любовной поэзией прекрасных рыцарей Ле Бо.

— Я не могу сделать то, чего ждет от меня отчим, — вновь твердо сказала Вальда.

Резко поднявшись с постели, она подошла к окну и, отодвинув штору, в сильнейшем волнении стала глядеть в ночь.

На темном небе горели яркие, крупные звезды. Вставала луна. В ее мягком сиянии раскинулась внизу земля — наполненная тенями и шорохами, таинственная и прекрасная.

«Где-то на свете, — думала Вальда, — живет человек, которому я предназначена судьбой, которому суждено любить меня не ради денег».

Впервые в жизни она почувствовала, что ненавидит завещанное ей отцом богатство. До сих пор она смотрела на свое наследство как на преимущество, дающее независимость и безопасность. Оно и впредь должно было обеспечивать ей привычный образ жизни.

Теперь же в ее глазах крупное состояние начало превращаться в недостаток. За богатством соискатели ее руки не разглядят да и не пожелают разглядывать саму невесту. Возможно, они и оценят ее личные качества, но, окажись она даже скучной, пустоголовой дурнушкой, деньги сделают свое дело, превратя тысячу недостатков в достоинства.

— Ужасно! Нестерпимо! — как от боли, выкрикнула Вальда в тишину ночи.

Но что ей делать? Где выход? Как противостоять воле опекуна? За его старомодной обходительностью скрывались решительность и сильная воля. Он привык повелевать и добиваться желаемого.

Граф никогда не гневался, не выходил из себя, не бушевал, подобно ее отцу. Но, однажды приняв решение, бывал безжалостен и непреклонен, твердо гнул свою линию, и, рано или поздно, как бы сами собой бастионы сопротивления рушились, и победа оставалась за ним.

«Он сломит, перехитрит меня, — напряженно думала Вальда. — Пригласит намеченного претендента в дом, так или иначе я буду вынуждена с ним общаться и не успею опомниться, как окажусь помолвлена».

При этой мысли девушка содрогнулась. Образ воображаемого жениха, ненавистного, несмотря на все его достоинства, угрожающе замаячил в ее сознании, точно изготовившийся к прыжку хищник, от которого нет спасения.

Вальда мрачно отошла от окна и зажгла свечу на ночном столике, комната озарилась мерцающим светом. В Париже их дом был оснащен электрическим освещением, но здесь, в провинции, по старинке пользовались свечами и керосиновыми лампами, что вполне соответствовало романтической обстановке древнего провансальского замка.

Освещаемая пламенем свечи, Вальда медленно опустилась на кровать и постаралась сосредоточиться.

— Как мне противостоять отчиму? — вслух проговорила она, вновь и вновь убеждаясь в необыкновенной сложности этой задачи.

Граф был человеком долга и не отступал от того, что считал правильным. Спорить с его убеждениями бесполезно и неразумно. Но как разубедить его?

Девушка растерянно обвела взглядом комнату, словно прося помощи и совета у родных и привычных вещей, окружавших ее почти с самого детства.

Нарядно отделанная, легкая и изящная мебель была под стать облику своей хозяйки: безделушки севрского фарфора, подаренные ей матерью к Рождеству или на именины; картины в резных золоченых рамах — те, что особенно понравились Вальде и были перенесены по ее просьбе из других покоев замка.

Вот кушетка в стиле Людовика XIV, украшенная прихотливой резьбой. На кушетке — кукла, которую Вальда некогда привезла из Англии. Сколько нарядов было сшито на эту маленькую принцессу многочисленными нянюшками, горничными да и самой графиней! В конце концов у куклы собралось целое приданое, причем каждое платьице было отделано подлинным драгоценным кружевом!

За куклой, чуть подальше, — черный ящичек. В этом ящичке — одна замечательная вещь, подарок Вальды самой себе. Она приобрела его прошлой осенью в Лондоне.

И вот девушке показалось, что она нашла ключ. Тот самый ключ, которым, возможно, отпирались двери ее свободы.

В ящике хранилась фотокамера.

История этой вещи была такова. Когда Вальда гостила у своих английских родственников, один из двоюродных братьев показал ей сделанные им фотоснимки, а позже сфотографировал и саму кузину.

Результат поразил девушку. На получившемся портрете она выглядела как живая! Тогда Вальда убедила брата позволить ей самой воспользоваться этим чудесным приспособлением и в свою очередь сфотографировала мать и улицу перед домом и проезжавшие по ней экипажи.

Вначале у нее выходило не очень хорошо. Но через некоторое время кузен Джордж повел ее на выставку в Королевское фотографическое общество, и там они увидели снимки, сделанные человеком по имени Пол Мартин, который, пользуясь первым из изобретенных аппаратов марки «Facile», продемонстрировал столь высокое искусство, что удостоился золотой медали. Работы его поражали достоверностью и были в то же время так прекрасны, что Вальда буквально «заболела» фотографией.

Сперва она хотела купить за гинею ту самую камеру «Facile», но кузен убедил ее приобрести лучше «Кодак», который снимал не на фотопластинки, а на специальную мягкую пленку, намотанную на катушки. Такую светочувствительную пленку, объяснил Джордж, изобрели совсем недавно — всего лишь лет восемь назад.

— Это огромное достижение по сравнению с прежней техникой, — важно прибавил он.

— А как эта пленка действует?

— Она намотана на деревянную катушку, находящуюся внутри специального светозащищенного футляра. К обеим ее концам приделаны черные матерчатые поводки, с помощью которых она перематывается.

— И ты утверждаешь, что с этой камерой обращаться удобнее?

— Да. На пленке помещается сто кадров. Все, что потребуется от тебя, — это подбирать экспозицию да щелкать затвором. А затем — просто отослать отснятую пленку в фотомастерскую компании «Кодак» для проявки и получения готовых фотографий. Это гораздо легче, чем проявлять и печатать самостоятельно.

Вальда вполне оценила это преимущество.

Снаружи камера выглядела не слишком внушительно, и, когда довольная девушка привезла ее домой, во Францию, отчим поначалу отнесся к приобретению иронически.

Однако, увидев первые снимки, он переменил отношение и даже позировал верхом на одной из своих любимых лошадей.

Но вскоре выяснилось, что таскать за собой громоздкий четырехфунтовый аппарат довольно тяжело и неудобно, и энтузиазм Вальды понемногу остыл. Не раз во время верховой прогулки красота сельских просторов так восхищала наездницу, что возникало горячее желание запечатлеть ее на пленке. Но скакать на лошади с камерой неудобно, закладывать же по возвращении коляску, чтобы вновь объехать понравившиеся места, тоже оказывалось чересчур хлопотно. И чаще всего замыслы эти оставались неосуществленными.

Тем не менее, специально на случай переноски, для камеры был заказан футляр из черной кожи с удобной ручкой, и Вальда не теряла надежды всерьез заняться фотопейзажами, мечтала сделать снимки живописных видов Прованса, провансальских крестьян, а затем представить свои работы на парижской выставке.

Своими честолюбивыми планами своенравная девушка не делилась ни с матерью, ни с приемным отцом, лелея сладкую мечту в потайных уголках сознания. И вот теперь у нее мелькнула мысль, что, если бы все же удалось добиться столь ощутимого успеха, старшие перестали бы относиться к ней, как к несмышленышу, не способному на значительные поступки. Быть может, тогда они бы по-другому взглянули и на ее стремление самой выбрать себе мужа?

И тут юная аристократка вспомнила, что в графских владениях как раз стоит цыганский табор.

Каждый раз, в одно и то же время года, в здешних местах гостили цыгане, делая передышку на своем пути в городок Сент-Мари-де-ля-Мер, где 24 мая праздновался день горячо почитаемой ими святой Сары.

Для Вальды же прибытие в имение цыган тоже каждый раз было праздником. И сами цыгане, и весь их пестрый быт, и своеобразный уклад жизни казались ей так привлекательны и живописны, что, взяв с собой няньку или гувернантку, девочка спешила нанести им визит. Как завороженная, глядела она во все глаза на странные походные домики на колесах, на экзотические наряды и смуглых, черноглазых цыганят.

Ежегодный цыганский фестиваль в Сент-Мари-де-ля-Мер, куда съезжались племена из разных мест, будил воображение многих провансальцев. Однако большинство людей относились к кочевникам настороженно и с подозрением. Графские арендаторы не раз жаловались, что после отъезда табора они то не досчитаются кур, то захворает от «дурного глаза» скотина.

И все же люди относились к цыганам не так уж плохо, даже с интересом. Молодые девушки бежали к цыганкам узнать судьбу по руке, получить «заговор на красоту», а то и приворотное зелье.

— Завтра же иду фотографировать цыган! — решила Вальда. — Вот это получатся снимки! Ах, если бы еще заснять церемонию в Сент-Мари-де-ля-Мер! Говорят, прибыв туда, цыганские паломники проводят всю ночь в молитвах в подземном святилище церкви Святой Сары. Они верят, что таким образом на них снисходит особая благодать. Какие изумительные снимки могли бы получиться! — мечтательно подумала девушка и вдруг застыла как вкопанная.

Ей пришла в голову одна идея. Идея столь необычная и потрясающая, что в первый момент ее трудно было осознать.

В замешательстве устремила Вальда взгляд на фотокамеру, потом поднялась, опять подошла к окну и окунулась в ласковую темноту. Безмолвная, бархатистая ночь обнимала весь мир.

— Так я и сделаю, — медленно и торжественно произнесла она, точно обращаясь к этой величественной тишине. — Я — дочь своего отца, а значит, не побоюсь. — Она умолкла, вслушиваясь в тишину, словно в надежде получить отклик на свой порыв.

Сначала казалось, что все вокруг безмолвствует, и вдруг откуда-то издалека донесся приглушенный крик ночной птицы.

Звук этот был Вальде не в диковинку — в окрестностях замка обитало много сов и филинов. Но теперь он обрел для нее совершенно новый, особый смысл. Он явился как послание свыше, как благословение.

— Песнь любви! — взволнованно воскликнула девушка. — Птицы теперь соединяются в пары, и это филин зовет свою подругу.

Да, на своем птичьем языке птица пела о любви. Она делала это вдохновенно, но своей воле, без принуждения. Она была свободна, и ответный крик также принадлежал свободному существу — дама сердца вольна была выбирать: откликнуться ей или хранить молчание.

— Вот к чему я стремлюсь, вот о чем мечтаю! Да, я хочу, чтобы за мной ухаживали, чтобы меня обольщали, но только не ради моих денег! Если не начать теперь бороться за свободу своего выбора, то впредь всю жизнь придется прожить по чужой воле. — Девушка взволнованно перевела дыхание. — Пускай я даже совершу ошибку, но то будет моя собственная ошибка, а не чья-то еще. Но нет, какой бы неопытной ни считал меня отчим, я знаю: есть во мне природное чутье, которое не подведет меня и поможет разобраться в людях.

Ей радостно подумалось, что вырваться из мягкого, разнеживающего, обволакивающего плена привычной жизни — всего лишь вопрос некоторого мужества и отваги. И этими качествами в полной мере был наделен ее отец — бесстрашный путешественник, неутомимый первопроходец, стремившийся к поставленной цели, не щадя даже собственной жизни.

«Папа и не пожелал бы себе иной смерти, — думала Вальда. — Для него не было ничего страшнее и отвратительнее, чем сидеть без дела, транжиря деньги да обрастая жиром».

Однако же получается, что именно этого требуют от нее, и только на том основании, что она родилась девочкой. Родись она мужчиной, могла бы, подобно отцу, посвятить жизнь странствиям. Теперь же, по прихоти родителей, она вынуждена жить в золотой клетке, ключ от которой находится у какого-то неведомого человека, того самого достойного жениха, которого назначит ей опекун.

— Возможно ли при этом вообще узнать счастье? — вновь и вновь горячо вопрошала Вальда.

И опять, словно в ответ, раздалось уханье сов; только сейчас, пожалуй, птицы находились совсем близко друг к другу.

Девушка подняла глаза к звездам.

Где-нибудь, далеко или близко, в эту минуту те же самые звезды светят и тому единственному, который желает ее так же сильно, как она его. Тому суженому, что предназначен ей от сотворения мира!