Отдохнувшие за двое суток, свежие и полные сил лошади резво бежали по неширокой тропе, которая через пару миль влилась в проезжую дорогу на Арль.

Восседая в передней части повозки, откуда было удобнее смотреть, юная путешественница с живым интересом впитывала новые впечатления. Несмотря на ранний час, дорога не была безлюдной, и, вглядываясь в попадавшиеся ей по пути лица, девушка невольно вспомнила, что арлезианки считаются первыми красавицами Франции.

— В жителях Арля сильна римская кровь, которая вдобавок смешалась с греческой и галльской, — рассказывал граф. — А уж тамошние женщины как никто сознают свою красоту и никому не позволят о ней забыть. — Усмехнувшись, он продолжал: — У них даже торговки рыбой чувствуют себя королевами. В своих черных, ниспадающих на плечи мантильях они и на рынке держатся с королевской грацией.

Теперь Вальда сама могла оценить справедливость этих слов — ведь прежде она никогда не бывала в гуще простолюдинов. Бровями вразлет и прямыми, изящными носами местные лица напоминали древнегреческие изображения. Кроме того, жительницы Арля обладали прекрасными черными глазами и великолепными густыми черными волосами, восхитительно сочетавшимися с оливково-смуглой кожей лиц.

— А приходилась вам видеть бои быков в здешнем цирке? — спросила Вальду старая цыганка.

Та отрицательно покачала головой.

Амфитеатр был очень древним — сохранился еще с римских времен. Это девушка знала не понаслышке, она не раз бывала там в дни, свободные от зрелищ. Говорили, что, когда римляне выстроили этот цирк, он вмещал тридцать тысяч зрителей, что превышало все нынешнее население Арля.

Там было три яруса сидений: для сенаторов, воинов и — самый верхний — для простого народа. Последний, за ненадобностью, был сейчас превращен в прогулочную балюстраду.

Арлезианцы до безумия любили свои бои быков, и на протяжении всего лета представления проходили еженедельно. Вальда знала, что местная коррида отличается от испанской. Здесь не было той жестокости: тореро не терзали быков пиками и шпагами, а быки не бодали лошадей.

Девушка не раз просила отчима отпустить ее в цирк, но он неизменно отказывал.

— Пускай бык и не ранен, он все равно разъярен и рвется в бой. Он жаждет крови, и зачастую его невозможно остановить.

— Бессмысленное развлечение, — пожала плечами графиня.

— Тут все дело в азарте, — возразил граф. — Но, хотя в этом зрелище и нет особой жестокости, я не желаю, чтобы вы, дорогие дамы, смотрели на него!

Этим был положен конец обсуждению.

По воскресным дням город наводняли толпы народа. На рынке можно было встретить пастухов, фермеров-скотоводов, цыган, торгующих лошадьми, а также испанцев, алжирцев, корсиканцев, приезжающих на заработки в качестве сельскохозяйственных рабочих.

Ну и, конечно же, здесь были матадоры, безошибочно узнаваемые по характерной походке балетных танцовщиков!

Быков для представлений доставляли из Камарга — черных бычков, почти столь же своеобразных, как тамошние лошади. Камарг славился своими стадами и табунами.

Хотя Вальда и не очень-то опасалась быть обнаруженной в Арле, все же она вздохнула с облегчением, когда город наконец остался позади и перед караваном открылась широкая дельта Роны. Чуть в стороне, переливаясь на солнце, виднелась и сама река.

Тут и начинался край, носивший название Камарг. Он занимал территорию в сто сорок тысяч акров и отделялся от остальной Европы двумя главными рукавами Роны, на которые она распадалась как раз близ Арля.

Со времен римского гражданина Аулуса Анниуса Камарка, владевшего в здешних местах обширным поместьем Инсула-Камарика, край этот мало изменился. Вальда приближалась к земле, овеянной волшебными сказками и романтическими легендами, к загадочной сердцевине древнего Средиземноморья, родине диких белых коней, черных быков и розовых фламинго; к району, малоизведанному и малонаселенному, где цыгане, сами являясь как бы частью природы, чувствовали себя как дома.

— Вы бывали здесь прежде, мадемуазель? — спросила Вальду таборная старейшина.

— Нет, никогда, — качнула та головой. — Но всегда мечтала.

Сейчас они проезжали богатые фермерские угодья: по обе стороны дороги тянулись виноградники, кукурузные поля, сады и, конечно же, пастбища. С каждой милей караван приближался к издавна будоражившей воображение Вальды дикой местности, состоящей из озер, камыша, болотистых заводей, соляных песчаных дюн и сочных степей с буйной растительностью. Даже здесь, на подступах к Камаргу, природа поражала богатством птиц и цветов, разнообразием деревьев, таких, как тополь, вяз, ива, ясень, бузина. Вскоре стали попадаться пресные болотца, перемежающиеся участками густой зеленой травы.

— Как здесь красиво и необычно! — сказала девушка.

— Дикие места, — подтвердила Пхури-Дай. — Дикие, как мы. Вот почему нам здесь так привольно.

— Тогда отчего же вы не останетесь в Камарге хотя бы на год? Зачем едете куда-то еще?

— Наш удел — странствовать. Так уж мы устроены. Да и пропитание добывать надо.

— Пожалуй. Но порой, должно быть, грустно сознавать, что вечно нужно кочевать, бежать куда-то?

— Такова уж наша доля, — просто ответила Пхури-Дай. — Может, то — наш цыганский крест, а может, и благословение. Мы умеем находить счастье в самих себе.

Позже, вечером, Вальда воочию убедилась в справедливости этих слов.

В том месте, где условный знак приглашал остановиться, путешественники разбили лагерь. Они расположились невдалеке от крупной фермы, которые в тех краях называли мызами. Дом под красной черепицей был окружен высокими свечками кипарисов, в зимние месяцы оберегавших его от холодных, пронизывающих морских ветров. Так строилось большинство мыз в Камарге — под защитой плотной стены либо кипарисов, либо толстых, широколиственных деревьев, которые задерживали также и солончаковую пыль.

А до чего прелестные здесь росли цветы! Стены дома увивала нежная глициния, а в пышной, еще не срезанной траве пестрели дикие ирисы и орхидеи.

На шум табора поговорить с цыганами выехал хозяин фермы. Тут Вальда впервые с начала путешествия увидела белого коня в традиционной камаргской сбруе. Большое кожаное седло ручной работы, очень широкое и непривычно высокое спереди и сзади, было украшено выбитым на нем старинным орнаментом. Свисавшие чуть не до земли железные стремена, по преданию, были точно такими же, как у древних крестоносцев.

Цыгане поблагодарили фермера за позволение стоять на его земле, и он ускакал. Кочевники же взялись распрягать лошадей.

Вскоре до Вальды начал доноситься аппетитный запах. Он исходил из черных котелков, подвешенных на треножниках над кострами.

Костров было несколько, так как даже у цыган существовало социальное расслоение. Старейшины, а также их дети собирались вокруг одного костра, туда же они пригласили и Вальду. Цыгане попроще располагались возле других костров.

Не желая показаться невежливой, гостья не стала спрашивать, что подается на ужин, однако, отведав кушанье, поняла, что это — курятина, и про себя поинтересовалась: с какой она фермы? Уж не тот ли это петух, которого она вчера поднесла барону?

Вкус у блюда был, впрочем, весьма своеобразный, и, словно прочитав ее мысли, Пхури-Дай пояснила:

— Цыгане добавляют в стряпню великое множество трав. Вот здесь, к примеру — крапива, дикие овощи, ну и грибы, конечно.

— А когда нет возможности добыть цыпленка или хотя бы кролика?

— Тогда остается поймать нигло, — ухмыльнувшись, вмешался барон.

Девушка вспомнила, что так они называют ежа, мясо которого считалось у цыган деликатесом и являлось непременной частью праздничных застолий. «Слава богу, что сейчас не такой случай», — подумала она. Ее не прельщала перспектива полакомиться ежом, хотя, живя во Франции, она и привыкла к тому, что французы с удовольствием едят улиток и лягушачьи лапки.

Вместо хлеба к тушеному цыпленку подали лепешки из кукурузной муки с примесью диких семян и карри. «Тетушка» сказала, что «кальдераш» очень любят такие лепешки. Вальда тоже нашла выпечку довольно съедобной, хотя предпочла бы обычный хлеб.

В противовес французскому обычаю вино к пище не подавалось. Вместо него пили чай, и девушка отметила, как в течение дня младшие члены табора несколько раз приносили в кибитку Биби чашку с дымящимся напитком. Чай цыгане поглощали тоже на свой, особый, манер — наливая понемножку на блюдце и шумно прихлебывая.

Всю дорогу старая цыганка покуривала свою трубочку. Только вместо табака насыпала в нее смесь сушеных трав и листьев. Запах у дыма оказался довольно приятный, но, когда она гостеприимно предложила Вальде тоже попробовать, та наотрез отказалась.

— И то верно, мадемуазель, — сказала старуха. — Женщинам нехорошо вдыхать дым, это дурная привычка. Но мне нравится! — захохотала она. — У всех нас есть свои маленькие слабости, а не то жизнь показалась бы слишком скучной!

— Вот уж не поверю, что в вашей жизни есть место скуке, — усомнилась Вальда. — Это мы, бедные, скучаем, запертые на всю жизнь, точно в клетке!

Выражение лица ее при этом неожиданном порыве было красноречивее всяких слов. И тогда старая женщина, помолчав, спросила:

— Отчего вы бежите, мадемуазель?

— Оттого, что мой отчим хочет выдать меня за совсем чужого человека только потому, что этот брак должен принести выгоду!

Наступило молчание.

Пхури-Дай сидела неподвижно, в задумчивости глядя прямо перед собой. Ее руки свободно держали поводья, и лошади, предоставленные самим себе, неторопливо продвигались вперед.

— Ведь это неправильно! — вновь вступила Вальда. — По крайней мере, когда дело касается меня. Я ни за что не выйду замуж без любви!

— А если вы ее не найдете?

— Тогда уж лучше совсем не выходить!

Старуха обернулась и, посмотрев на девушку, усмехнулась.

— Вам нет нужды беспокоиться, мадемуазель. Найдете вы себе друга, потому что таков закон природы. Поглядите-ка на птиц: уток, аистов, куропаток, чаек, белых цапель. В эту пору каждая из них подбирает себе пару, и они строят гнезда. А что для них правильно, то и для нас.

— Вот и у меня такое же чувство! — обрадованно откликнулась Вальда.

Она вспомнила тех сов или филинов, что перекликались вчерашней ночью, как раз когда в голове у нее рождался план побега.

— Жизнь никогда не бывает легкой, — продолжала Пхури-Дай. — За нее приходится бороться и страдать, но, если поглядеть повнимательнее, она того стоит. Лучше жизни все равно ничего нет.

— И я так думаю! Безропотно подчиняться, принимать, что тебе навязывают — это трусость, которая мешает людям добиваться счастья.

— Вот ты хочешь любви, — задумчиво проговорила старая цыганка. — Что ж этого хочет каждая женщина. Любви человека, который выберет ее, одну из многих, потому что только она предназначена ему, а он — ей.

Вальда слушала, затаив дыхание.

— О да! — выдохнула она. — Именно так я и думаю! Такой любви и ищу!

— А коли так, ты ее найдешь, — заверила цыганка.

Вальда колебалась, стоит ли попросить «тетушку» погадать — прочесть ее будущее по картам или ладони. Но не успела она ничего решить, как проницательная цыганка ответила на ее немой вопрос:

— Своего будущего лучше не ведать. Конечно, когда не уверен в себе или боишься, гадание может сослужить службу. Но у того, кто в себя верит, жизнь и без колдовства будет полной. Каждый может получить от жизни ровно столько, сколько сам готов отдать.

Некоторое время Вальда осмысливала эти слова.

— Вы хотите сказать, что если я сама готова любить, то и меня полюбят?

— Таков уж закон природы, — развела руками Пхури-Дай. — Сколько отдашь столько и получишь. А кто не желает отдавать, для того закрыты души и сердца других людей.

— Понимаю, — задумчиво проговорила девушка.

На душе у нее стало легче, ведь старая цыганка только что облекла в слова то, что она и сама смутно чувствовала.

«Я отправляюсь в свой собственный крестовый поход! — думала Вальда. — В поход за любовью, за полнотой жизни!»

Она обратила к собеседнице сияющие глаза.

— Как я рада, что у меня хватило храбрости к вам присоединиться!

— Всем нам, и нередко, бывает очень нужна храбрость. Без нее мы просто потеряемся в этой жизни, сгинем в забвении.

Вальда подумала: сколько же храбрости и мужества потребовалось цыганам, чтобы вынести века гонений! Вечно их преследовали, заточали, лишали прав, заставляли переезжать из края в край, из страны в страну. Но, несмотря на все тяготы, они сумели выжить и сохранить себя как многочисленный и самобытный народ — со своими традициями, укладом, ремеслами и даже со своей религией.