— Скажи, Элли, тебе случается в них влюбляться?

Они сидели в ресторане «Четыре времени года». Здесь обычно кантовалась пишущая публика. Джон знал, что это любимое Элоизино место. Сам-то он предпочел бы богемную суматоху «Русской чайной», но Элоизе там не место. Она холодна и уравновешенна, сделала замечательную карьеру… Вполне гармонирует со строгими мраморными колоннами и фонтанами «Четырех времен года».

— Влюбляться? К чему ты клонишь? Неужели решил написать книгу?

Джон покачал головой.

— Нет, просто веду одно запутанное дело. Главные события происходили тридцать лет назад, но эти люди кажутся мне настолько реальными, что я думаю о них больше, чем обо всем, что меня окружает. Они мне снятся… И днем я не могу отделаться от мыслей о них. Эти три маленькие девочки, ныне зрелые женщины, рвут мне сердце. Я жажду им помочь.

— Больше похоже на пищевое отравление, чем на любовь, — заявила Элоиза, но тотчас смягчила резкость своей реплики, дружески потрепав Джона по руке. Он такой хороший! У них выработалась привычка встречаться примерно два раза в год. Он даже познакомил ее с Сашей. Правда, назавтра Элоиза прямо сказала ему по телефону, что он мог выбрать подругу и получше…

— Неужели тебя это так захватило? В таком случае пиши роман.

— Никто не поверит. Да и не мое это дело. Скажи сама: могут вымышленные персонажи стать для тебя реальнее живых людей?

— Бывает.

— Но потом они оставляют тебя в покое?

— Да. Когда решишь загадку. Найду развязку сюжета и… они благополучно улетучиваются — навсегда. До окончания работы мои фантомы меня буквально преследуют.

— Вот-вот! — Джон помахал в воздухе вилкой. — Совершенно верно!

Сам он постоянно грезил Хилари, а когда она оставляла его в покое, тотчас являлась Александра. Как только он выяснил, кто такая Хилари, он сразу позвонил на Ривьеру. Александра ликовала. Теперь они с нетерпением ждали вестей о Мегане.

Джон подгонял своих помощников: ведь Паттерсон совсем угасал…

— Эл, что мне делать, чтобы от них избавиться? Я совсем свихнулся.

— Завершай расследование. Реши уравнение — и смело можешь уходить. Со мной это всегда так… Трудный случай?

В отличие от Саши, она всегда интересовалась его делами. Возможно, собирала материал для будущих книг.

— Да, трудный. Но два неизвестных уже найдены, осталось третье — и уравнение решено. Фантастическая история! Когда все будет кончено, расскажу.

— Я найду ей применение. У меня как раз иссякли сюжетные запасы. Я сняла на лето домик на Лонг-Айленде.

Поразительная женщина! Работает как вол — и больше ей ничего не нужно.

Элоиза подмигнула. Теперь, когда они не были женаты, их можно было принять за брата и сестру.

— Как твоя балеринка?

В ее голосе не чувствовалось злорадства. Она искренне желала бывшему мужу добра. Саша ей не нравилась, но ведь главное, чтобы она была по вкусу Джону.

Он лишь пожал плечами.

— Так себе. Танцовщики живут своим замкнутым миром. Совершенно оторваны от реальной жизни, в том числе и моей.

— Неужели больше, чем писатели?

— Гораздо. По крайней мере ты хоть не жаловалась днем и ночью на больные ноги и не беспокоилась о каждой своей мышце. Они даже дышать боятся. Живут в постоянном страхе: вдруг что-либо помешает им танцевать?

— Какой ужас…

Элоиза доела салат, глотнула вина и улыбнулась. Джон лучше всех, кого она знала. Жаль, что они разошлись. Может, стоило сделать над собой усилие? Нет, не получилось бы. И потом — ее работа требует полной самоотдачи. А он создан для того, чтобы иметь нормальную семью — жену и детей.

— Знаешь, я думаю, что она — не окончательный вариант для тебя.

— Я тоже к этому склоняюсь. Но мне потребовалось немало времени, чтобы это понять. На свете не так уж много людей, которые были бы мне интересны. Многим недостает ума, доброты, они зациклены на самих себе, — он невольно описал Сашу. С тех пор, как он вернулся из Парижа, ее власть над ним усохла почти до нуля. — А ты, Элли? Есть Прекрасный Принц на горизонте?

Она едва заметно улыбнулась и махнула рукой знакомому издателю.

— Мне некогда. В этом смысле — никаких перемен. Приходится делать выбор: или личная жизнь, или карьера.

— При желании можно совместить, — упорствовал Джон. — Если очень нужно.

— Значит, не очень, — честно призналась Элоиза. — Может, меня устраивают пишущая машинка и старые халаты.

— Эл, но ведь так нельзя. Вся жизнь — в трубу.

— Я так не считаю. Откровенно говоря, меня никогда не прельщала домашняя рутина. Не тянуло заводить детей…

— Но почему? — искренне недоумевал Джон. Здесь что-то не так. Люди созданы, чтобы иметь детей. Вот уже двадцать лет он только об этом и мечтает. Просто не везет.

— Они требуют слишком много внимания, отвлекают от работы. Я бы не смогла писать. По-твоему, я сумасшедшая, но только работа приносит мне чувство удовлетворения.

Да, хорошо, что они расстались. Джон даже рассмеялся.

— Ты всегда была чертовски прямолинейной. Знаешь, Эл, расследуя это дело, я познакомился в Париже с одной сногсшибательной женщиной. — Элоиза поднятием бровей выразила интерес. — Она замужем за французским бароном и, разумеется, недоступна.

— Все лучше, чем балеринка.

— Да, эта женщина живет полной жизнью. Глупо с моей стороны, но я очарован!

— Ты еще встретишь свою суженую, Джон. Просто держись подальше от творческих натур. Из них получаются никудышные жены, уж я-то знаю!

Она печально улыбнулась и, прежде чем выйти из-за стола, чмокнула его в щеку.

— Ты слишком строга к себе. Просто мы были молоды и неопытны.

— И ты был неотразим.

Элоиза остановилась, чтобы поздороваться с шеф-редактором. Потом они вместе вышли на яркое солнце. Джон пожелал ей удачи с новой книгой, поймал для нее такси, а сам отправился в свой офис на Пятьдесят седьмой Восточной улице.

Здесь его ждал приятный сюрприз. Один из его помощников разыскал Абрамсов в Сан-Франциско.

— Да что ты говоришь?

Джон весь сиял. Где только они не искали Дэвида, а, отступившись, неожиданно нашли Ребекку! Как выяснилось, в начале шестидесятых годов Абрамсы уехали на юг, чтобы принять участие в марше Мартина Лютера Кинга за гражданские права негров. За свои убеждения они не раз попадали за решетку. Бесплатно оказывали юридическую помощь борцам за равноправие в штатах Джорджия, Луизиана и Миссисипи. Добрались до Атланты. В восемьдесят первом вернулись в Калифорнию. Дэвид после тяжелой операции вышел на пенсию, а Ребекка продолжала защищать феминисток на процессах в Сан-Франциско.

Помощник Джона им ничего не объяснял: на этот случай ему были даны строгие указания.

Джон попросил секретаршу договориться о встрече с Абрамсами и собирался на следующий день вылететь в Калифорнию. Саша по-прежнему была на гастролях. А Джону предстояло еще одно дело…

В четыре часа он ушел с работы и на такси доехал до телестудии. Помахал в дверях полицейским значком и удостоверением, и его тотчас пропустили. Он поднялся на лифте до нужного этажа и из приемной по местному телефону позвонил в офис Хилари Уолкер. Секретарша сказала, что Хилари занята.

— У себя или наверху? — небрежно, как свой человек, осведомился Джон.

— У себя. С мистером Бейкером.

— Когда примерно она освободится?

— Сказала, что не позднее полшестого ей нужно уходить.

— Благодарю. — Чепмен повесил трубку.

Секретарша так и не поняла, кто звонил. Но это был явно кто-то, кто хорошо знал Хилари — возможно, из высокого начальства.

Джон караулил в офисе Хилари. Ровно в пять пятнадцать она вышла. Он сразу ее узнал — еще до того, как секретарша пролепетала: «До свидания, мисс Уолкер». Хилари ограничилась кивком. Она шла, не обращая ни на кого внимания. Джон проследовал за нею в лифт и совершенно ошалел от ее близости. Ему был виден каждый черный волосок в ее прическе. Изящные руки. Стройная шея. Он вдыхал тонкий аромат ее духов. У Хилари была уверенная походка, широкий шаг. Один раз они чуть не столкнулись. Она пронзила его строгим взглядом зеленых глаз, и этот взгляд говорил: «Не задевай меня! Не подходи!»

Она не стала ловить такси, а на автобусе доехала до Медисон-авеню и вышла на Семьдесят девятой улице. Прошла пару кварталов в северном направлении. Джон понял: она следует в клинику. Он терпеливо ждал снаружи. Освободившись, Хилари взяла такси и доехала до кафе «Элейн», где встретилась с какой-то женщиной. Джон занял столик в соседней нише.

До него долетали обрывки разговора.

Собеседница Хилари плакала. Мисс Уолкер явно чувствовала себя не в своей тарелке, но и не выражала особого сочувствия. Джон вспомнил: эта другая — популярная телеведущая, которую только что уволили. Об этом писали в газетах. Очевидно, она умоляла Хилари походатайствовать перед высшим руководством компании. По хмурому лицу Хилари было видно, что она чем-то огорчена.

Женщины попрощались на улице. Дальше Хилари отправилась пешком. Свернула на Семьдесят вторую улицу, дошла до реки. Там в глубине сада стоял старый кирпичный дом. Живописное место.

Весь облик и повадка Хилари говорили — нет, кричали! — об одиночестве. В ней было что-то жесткое и решительное. Казалось, когда-то давно она возвела вокруг себя крепостную стену да так и прожила за ней все эти годы.

Джон в который раз почувствовал прилив сострадания к ней. И это чувство преследовало его, когда он шел к себе домой.

Они оказались почти соседями.

Да, Хилари существовала в каком-то мире, заполненном одной лишь работой. Правда, так могло лишь казаться со стороны. Может, она счастлива, может, у нее есть друг, возлюбленный… Нет, не похоже…

Джону безумно хотелось позвонить ей, протянуть руку помощи, стать ее другом, рассказать об Александре, которая помнит и любит старшую сестру. Еще не все потеряно… А может быть, ей уже ничего не нужно?

Он никак не мог уснуть — только метался по подушке и наконец от нечего делать набрал Сашин номер в Денвере. Она была у себя, только что вернулась из концерт-холла. Ноги ее замучили.

— Рад, что у тебя без перемен, — рассмеялся Джон.

Он боялся, что в прошлый раз он был с ней слишком резок. Саша все еще возбуждала его. Этим вечером ему ее не хватало.

— Может, приедешь повидаться со мной в Сан-Франциско? — спросил он.

— Не стоит.

Наступила долгая пауза.

— А что такое?

— Это расстроит кое-кого из моих партнеров.

Джон сел на кровати. Он был не дурак и уже играл в эти игры, правда, нельзя сказать, чтобы с удовольствием.

— Кого конкретно?

— Ну, я не знаю. Сейчас слишком позднее время для таких разговоров.

Джон расслышал отдаленный мужской голос.

— Это Доминик, или Пьер, или Петров?..

— Иван, — отчеканила Саша. — Растянул сухожилие и нуждается в моральной поддержке.

— Передай ему мои соболезнования. Но сначала объясни мне, что происходит. Я вышел из того возраста, когда человеку можно вешать лапшу на уши.

— Ты не понимаешь, что значит быть танцовщиком… перегрузки…

Знакомая песня! Джон снова откинулся на подушку.

— Что именно я не понимаю?

— Между танцовщиками существует солидарность.

— А, вот, значит, где собака зарыта. Тебе нравится Иван?

— Н-ну… да… Но это не то, что ты думаешь.

— Откуда ты знаешь, что я думаю, а, Саш? Ты настолько поглощена собственными переживаниями — твои ноги, твой зад, твои сухожилия, — что не способна прочесть мысли другого человека, даже если их напишут громадными неоновыми буквами.

— Ты несправедлив!

Она чуть не плакала. Впервые за много месяцев ему не было до этого дела. Один телефонный звонок — и все кончено. Он сыт по горло!

— Может, и несправедлив, детка, — мягко ответил он, — но я говорю правду. Кажется, нам пора выйти на поклон и красиво отступить, прежде чем в последний раз опустят занавес. Если я правильно понял содержание программки, четвертый акт только что закончился.

— Поговорим, когда я приеду.

— О чем? О твоих ногах? Или о солидарности танцовщиков? Саш, я не танцовщик, а мужчина, у меня ответственная работа, я живу полной жизнью и хочу делить ее с любимой и любящей женщиной. Хочу иметь детей. Можешь ты дать мне это?

— Нет, — честно призналась Саша. Ей ни в коем случае не улыбалось на целый год выйти из строя в связи с рождением ребенка, а потом тратить бешеные усилия на восстановление формы. — Неужели это так важно?

— Да, очень. Мне сорок два, у меня больше нет времени на забавы. Я уже отдал дань артистическому сообществу…