— Так вот в чём дело, Элли. В данный момент ты несёшь ответственность за произошедшее. — Я вижу извинение на его лице. Ему не приятна эта ситуация.

— Что? Но я этого не делала! — не в силах сдержаться, я прерываю его.

— Не имеет значения. Мне жаль это говорить, но мы с директором Райт решили, что пока не найдём виновного в содеянном, ты отстранена.

Слёзы заполняют мои глаза.

— Но вы не можете этого сделать, и вы знаете почему!

— Мы не исключаем тебя, но пока неизвестно, что произошло на самом деле, нам нужно убедиться, что остальные знают, что мы не потерпим вандализм какого-либо рода.

— Так вы просто пытаетесь сделать из меня пример? — Неверие.

— Нет, Элли, комната была под твоей ответственностью. Ты понимаешь, о чём я говорю?

— Но я этого не делала, — шепчу я. Слёзы ручьями текут вниз по моим щекам.

— Позволь мне привести тебе пример. Скажем, твоя машина стоит возле обочины, и кто-то врезается в неё, разбив сторону. Виновник уезжает, и ты никогда не узнаешь, кто, что, как и почему это произошло. Но поскольку машина всё же твоя, ты несёшь ответственность за исправление нанесённого ущерба. Так понятнее? — и теперь я знаю, почему мой отец здесь. И хотя у меня такое чувство, что все в этой комнате знают, что я не виновна, мне всё равно придётся заплатить за разгром, ведь страховая компания этого делать не будет. Я услышала достаточно.

— Хорошо. — Я вытираю лицо, хватаю сумку и встаю, чтобы уйти.

Когда мы с папой выходим из кабинета директора, я вижу Дрю, сидящего в кресле прямо напротив двери. Я почти уверена, что он и Лейла слышали весь разговор. Я не могу даже смотреть на них.

— Эллисон, увидимся дома, — отец стремительно проносится мимо меня и выходит из здания школы. Он использовал моё полное имя. Никто никогда не называет меня так. И даже странно слышать это от него.

— Элли? — Дрю хватает меня за руку, когда я прохожу мимо, но я выдёргиваю её и продолжаю идти прямо.

Снаружи стоит Бо. Я знаю, что он ждёт меня, поэтому останавливаюсь перед ним.

— Что?! — спрашиваю у него.

У него настороженный взгляд, как будто он не знает, как правильно подобрать слова.

— Элли, я знаю, что у тебя в голове прямо сейчас крутится куча всего, и мне жаль, но ты должна знать, что вчера всё было из-за меня. Он сделал это для меня. — Только что произошла вся эта хрень со школой и отцом, а он хочет поговорить о вчерашнем?

— Верно. Ты считаешь меня идиоткой? Его послание было громким и ясным. — Я так зла, что готова послать его куда подальше.

Бо отталкивается от стены и наклоняется так, что мы оказываемся лицом к лицу.

— Нет, я не думаю, что ты идиотка, поэтому ты должна выбросить из головы всё, что надумала после увиденного и выслушать его. Мой брат любит тебя… и только тебя. — Глаза Бо сузились, когда он проговаривал эти слова. Теперь он тоже на меня злится, я сдаюсь.

— Что ж, не хочу тебя расстраивать, но он никогда не говорил, что любит меня, поэтому, думаю, ты тоже просто купился на обман. Я чувствую себя такой глупой. Бо, ты знаешь, что вчера случилось с моими ключами? — мне нужно спросить его, потому что, возможно, он знает.

— Элли, это была не игра, и ты знаешь это. Он был с тобой на все сто процентов с того самого августовского дня. Да, я сказал «август»! Ты не должна чувствовать себя глупо. Ты должна чувствовать себя потрясающе, потому что мой брат удивительный. Он самый лучший человек, которого я знаю, и если ты не готова дать ему возможность всё объяснить, тогда, по моему мнению, ты его не заслуживаешь.

Я задыхаюсь от его слов и напряжённости, которая исходит от него. У меня даже нет слов, я в полном замешательстве.

Не отводя взгляда, он выпрямляется в полный рост, ещё немного смотрит на меня, а затем начинает удаляться.

— Я даже не знаю о чём ты говоришь... о каких ключах? — он пожимает плечами, разворачивается и начинает отходить.

Я оглядываюсь назад и вижу, что Дрю больше не сидит там. Наверное, он вошёл в кабинет директора.

Без разницы.

Направляясь к своей машине, я пытаю обдумать то, что сказал Бо. Он был очень убедителен, разговаривая со мной. Я знаю, что он и Дрю очень близки, так что, возможно, в этой истории есть что-то большее, чем открыто моему пониманию. Но, в конце концов, это даже не имеет значения. Мои мысли возвращаются к Кэссиди в коридоре, когда она сказала: «Эй, Дрю. Так ты рассказал ей о нас?» Эта единственная фраза в значительной степени подтверждает всё, о чём я думала. Бо ошибается. Он не любит меня.

Папина машина стоит на подъездной дорожке, когда я подъезжаю к дому. Честно говоря, это последнее, что мне нужно сегодня. Я поднимаюсь по ступенькам к входной двери и вижу, как на деревянном пеликане, которого мы с Дрю нашли на распродаже, сидит голубая стрекоза. Интересно, это та же, что я видела вчера, сидящую на почтовом ящике? Как и все другие, её крылья медленно подрагивают вверх и вниз. Я останавливаюсь, чтобы посмотреть на неё, и задаюсь вопросом, — не символично ли, что она сидит здесь, ожидая, когда я войду на расстрел. Каждый раз, когда в моей жизни происходит что-то хорошее или плохое, появляется стрекоза. Чувство, что это не совпадение, не покидает меня.

Я делаю глубокий вдох и толкаю дверь. Нахожу отца, прислонившегося к барной стойке на кухне, он всё ещё кипит от гнева.

— Поверить не могу, что ты настолько безответственна, что позволила этому случиться! — набрасывается он на меня.

Что? Найди способ поверить мне. Найди способ поддержать меня!

— Я ничего не делала, пап!

— Ты та кому доверили этот ключ или нет? — он отталкивается от стойки и начинает мерить комнату шагами.

— Да, но я не давала его кому-нибудь ещё. Я не знаю, как он пропал! — это правда.

— Ты хоть представляешь, во сколько это мне обойдётся?

— Какая разница! Почему ты должен платить за это? Разве не для этого нужна страховка? Ох, и, между прочим, я этого не делала!

— Ты слышала, что он сказал, Элли! Ты несёшь ответственность! Вот как это работает, малышка. — Он останавливается прямо передо мной.

— Я не ребёнок. — Неужели он действительно думает, что может придти и разговаривать со мной, как с ребёнком?

— Да, ты ребёнок, и, кстати, под домашним арестом.

Что?

— Ты не можешь так поступить со мной! — теперь я кричу на него.

— Посмотрим! — кричит он в ответ.

— Папа, мне девятнадцать лет! Через четыре месяца мне исполнится двадцать! Позволь показать это в такой перспективе... ты в двадцать уже женился, после чего почти сразу стал отцом! Я не ребёнок или маленькая девочка, больше нет. Мне жаль, что по каким-то причинам ты на протяжении трёх лет забывал об этом. Да, папа, просто чтобы прояснить ситуацию, ты забыл про мой последний день рождения.

Он останавливается и смотрит на меня, собираясь что-то сказать.

— Хорошо, дай мне свои ключи.

— Для чего? — Я ни за что не отдам ему их.

— Я забираю машину.

— Как бы ни так! Она записана на моё имя. Я сообщу, что ты её украл. — Я устала, что мной все помыкают. Устала от него. От Кэссиди. Устала ото всего этого.

— Ты осознаёшь, как разговариваешь со мной в моём же доме?

— Экстренные новости, папа, это не твой дом! Он мой. Я единственная, кто живёт здесь, и единственная, кто заботится о нём. Ты забыл, что увёз меня из единственного дома, который я когда-либо знала, и ото всех моих друзей в место, где я никогда не была, а потом бросил меня здесь и ушёл? Ты ушёл! Я была так одинока, я была сама по себе в течение нескольких месяцев! Я не потеряла одного из родителей. Я потеряла обоих. Знаешь что, забудь, храни свой драгоценный дом. Я всё равно уберусь отсюда меньше, чем через три месяца.

— Ладно, и куда же ты планируешь идти, мисс-я-теперь-взрослая-и-могу-делать-что-захочу?

Его снисходительный тон достигает цели, и он снова разбивает моё сердце. Почему он такого низкого мнения обо мне, что думает, будто я никуда не уйду и ничего не сделаю со своей жизнью? Он ни разу не спросил меня о моём будущем. Он никогда не был со мной с тех пор, как мы переехали. Опять же, это только доказывает, что единственный, кто несёт ответственность за меня — это я сама.

— Колледж, папа! Меня приняли в Джульярд. — Тишина заполняет комнату, пока мы смотрим друг на друга.

— Ты поступила в Джульярд? — он кажется таким удивлённым.

— Разве я только что не это сказала?

— Ты собиралась рассказать мне? Я даже не знал, что ты всё ещё преследуешь эту цель.

— А даже если бы ты и знал, то чтобы ты сделал? Я имею в виду, когда бы я рассказала тебе, папа? Ой, погоди, я знаю, за одним из наших семейный ужинов, или за чашечкой кофе перед работой и школой по утрам? Ты здесь не живёшь, не проявляешь ко мне никакого интереса, и тебя не волнует, что происходит в моей жизни. Так что не надо глумиться надо мной по поводу взрослой жизни, когда я так много работала, чтобы убедиться, что у меня есть будущее. Я единственная, кто заботился обо мне. Джульярд всегда был моей мечтой. Почему ты решил, что я от этого откажусь? Кроме того, не похоже, что здесь есть что-то, ради чего мне стоит оставаться. — Между нами повисает тишина, и я вижу сожаление на его лице.

— Мне жаль, Элли. Я просто больше не знал, как делать это. Не знал, как быть тебе отцом без мамы. Она была так хороша во всех этих вещах, а я даже не знал с чего начать. Каждый раз, когда я приходил сюда и видел тебя, казалось, что тебе хорошо без меня. Я никогда не чувствовал, что ты нуждаешься во мне, и технически ты взрослая, поэтому я думал, что тебе будет лучше без меня. Прости. — Одинокая слеза скатывается по моему лицу. Я слышу, что он говорит, но от этого не лучше. Я нуждалась в нём. Даже больше, чем он думает.

— Просто скажи мне одну вещь... почему сюда? Почему ты перевёз нас сюда? — он глубоко вздыхает и поворачивается, чтобы посмотреть в окно, выходящее на пляж. Между нами снова повисает тишина, и я вижу, как ещё больше печали просачивался в черты его лица и позу.

— Я знаю, ты подумаешь, что это глупо, — тихо говорит он, так и не поворачиваясь ко мне лицом. — Когда твоей маме сказали, что рак вернулся, мы сидели в холле онкологического отделения, ожидая, когда нам назначат следующий приём, и она взяла журнал «Южная жизнь». Там была статья о завтраках в постель на острове Анна-Мария, штат Флорида. Полагаю, что владельцы трагически погибли, и их дочь вернулась, чтобы взять управление на себя. И там говорилось о том, как небольшие изменения, произведённые ею, снова превратили его в место отдыха мечты: атмосфера, обстановка, кухня и тихий красивый вид Мексиканского залива.

— Ты говоришь о «Sea Oats»? — есть несколько мест на острове, где завтраки подают прямо в постель, и оттуда открывается самый красивый вид.

— Да. Во всяком случае, твоя мама долго смотрела на фотографии и сказала, что если бы она могла находиться где-то в другом месте, где угодно во всём мире, а не там, где мы были в тот момент, она хотела бы быть здесь. Я пообещал ей, что после того, как всё это закончится, и ей станет лучше, я привезу её сюда. — Он, наконец, смотрит на меня, и его глаза полны слёз. — Полагаю, я думал, что если мы переедем сюда, то откроем этот мир вместе, ты и я, и тогда, быть может, я таким образом сделаю её счастливой, потому что я не нарушил своё обещание.

Я прокручиваю каждое сказанное им слово в голове. Теперь я понимаю, почему он привёз нас сюда, но не понимаю, почему он давным-давно не сказал мне об этом? Тогда всё приобрело бы для меня больше смысла. Я также не понимаю, как он мог думать, что мы познаем этот мир вместе, когда даже не дал нам шанса сделать это. Разве я не рискнула бы? Всё, достаточно.

— Но теперь уже слишком поздно, не так ли? Ты знаешь, где дверь. — Я отворачиваюсь от него и направляюсь к лестнице.

— Элли... пожалуйста, прекрати.

Я больше не могу с ним разговаривать. Мне нужно, чтобы он ушёл. Сколько раз мне придётся разбивать своё сердце?

Поверить не могу, как многое может измениться всего за двадцать четыре часа. Вчера утром, открыв почту и увидев, что я принята, меня охватило такое волнение. Я не могла дождаться, когда расскажу Дрю. Я хотела сказать ему сразу, но потом, после произошедшего днём, я просто забыла. Да мне уже и не хотелось кому-либо рассказывать об этом.

Я сажусь на кровать и слушаю тишину. Слышу папины шаги по лестнице, а затем входная дверь закрывается. Его машина заводится, и я слышу, как он уезжает. Больше тишины. Всё вернулось на круги своя.

Долгое время после смерти мамы я чувствовала себя брошенной, — возможно, именно это чувство испытывает сирота, — и хотя у меня всегда был мой отец, я всё равно ощущала, будто часть меня исчезла. Я месяцами ходила с этой пустотой внутри, которая раньше была наполнена маминой любовью. Пустота — это боль, и она настолько глубоко в моём сердце, что бывают дни, когда я чувствую, что не могу дышать. Боль от потери. Она не проходит. И я не жду другого. Это место в моём сердце принадлежало ей и только ей. Она умерла... и её любовь умерла вместе с ней.