Эльза Вернер - Капризы юной леди

– Вы приняли предложение моего отца и поедете с ним, когда он вернется в Америку? – спросила Алиса.

– Вероятно, но я попросил его дать мне время обдумать предложение до его отъезда.

– Обдумать предложение? Вас не удовлетворяют предложенные вам условия?

– Напротив, они превзошли мои ожидания, но это предложение ставит меня перед тяжелым выбором: или будущее, или родина!

– О, он не покажется вам таким тяжелым, когда вы узнаете нашу страну. У нас жизнь гораздо разнообразнее и активнее здешней и быстрее выносит на поверхность. Она катится свободно и вольно, и вы скоро забудете свою родину.

– Никогда! – страстно воскликнул Зиг-варт. – Если я когда-нибудь вынужден буду расстаться с родиной, то лучшие прожитые годы останутся здесь. Я это знаю, где моя работа, там и моя жизнь, я всегда останусь чужим в чужой стране, но ей будут принадлежать моя сила, мое творчество… и это кажется мне изменой, как… – Он резко оборвал свою речь. – Простите меня, графиня! Вы не поймете меня. Это нечто, вошедшее в плоть и кровь. Вы также выбирали, когда отказывались от своей родины, но у вас другие обстоятельства.

Пораженная Алиса молчала. Она обладала гордостью американки, считающей свою нацию первой в мире, и эта гордость иногда доходила до высокомерия, и все-таки она ни минуты не колебалась, когда ей предложили немецкую графскую корону. В эту минуту ей показалось, что следовало бы стыдиться этого.

– Мой отец считает очень важным заручиться таким талантом, как вы, – сказала она. – Он очень рассчитывает на ваше согласие, и если введет вас в наше общество, то успех вам обеспечен. Здесь вам пришлось бы ждать и завоевывать в продолжение нескольких лет то, что там уже ожидает вас.

– Это не пугает того, кто серьезно относится к себе и к своей работе! – горячо воскликнул Герман. – Настоящий великий труд – всегда борьба, в которой можно победить только упорной, настойчивой работой. Конечно, бывают часы уныния и сомнения, когда перестаешь верить в себя и свою силу, когда готов от всего отказаться, но потом в душе снова пробуждается прежнее упорство, подсказывающее: «Ты можешь, ты хочешь! Стремись вперед!» Тогда снова начинается борьба за жизнь.

Зигварт говорил так увлеченно, что, глядя на него, чувствовалось, как он сам переживал все, что так бурно и, пожалуй, бессознательно вырывалось из его души. Он говорил о собственной борьбе, о собственных страданиях.

Алиса слушала, словно он говорил с ней на незнакомом языке, но его слова находили в ее душе отклик. Для ее отца работа была лишь средством достижения цели, дорогой к богатству, и он достиг своей цели холодным расчетом, спокойным и неустанным стремлением вперед. Он не знал вдохновения работы, но его дочь почувствовала теперь, что есть другие цели, кроме богатства и видного положения, нечто лучшее, высшее, чего она не знала.

– А вы создали что-нибудь, что может вас выдвинуть? – спросила она.

Этот вопрос отрезвил Зигварта, он понял, как далеко зашел. Он хотел смолчать, но темные глаза, с напряженным вниманием устремленные на него, требовали ответа.

– По крайней мере, хотелось создать, – невольно вырвалось у него.

– Мой отец знает об этом?

– Нет, он знает только, что я жду какого-то решения, и позволил отсрочить мой ответ. Вопрос должен скоро решиться. Если решение будет не в мою пользу, я брошу здесь все и начну новую жизнь в Америке, и мистер Морленд убедится, что не ошибся в выборе. Не надо отказываться от счастья, даже если оно приходит не оттуда, откуда мы его ожидали. Иначе это призрачное существо исчезнет навсегда.

Он взглянул на вершину старой липы, словно искал там это «призрачное существо». Лучи заходящего солнца еще золотили густую зеленую листву. Вокруг цветущих ветвей, то поднимаясь, то опускаясь, жужжали пчелы, и это жужжание и легкий шорох листвы одни нарушали тишину, звуча как отдаленная мелодия, как песня, слова которой непонятны, но которая напоминает человеку что-то давно-давно прошедшее.

Сидевшие на скамье впервые в жизни услышали эту мелодию. Зигварт был слишком хорошо знаком с суровой действительностью, неприветливо встретившей его, а Алиса, которую счастье осыпало всеми своими дарами, была незнакома с мечтами и стремлениями юности, дорожащей лишь тем, что неисполнимо. И оба прислушивались к однообразному жужжанию и шороху, звучавшими для них так таинственно, словно в них крылось обещание чего-то неведомого.

– Счастье, – медленно повторила Алиса, – о нем так часто слышишь, но никогда его не видишь. Вы верите в него?

– Да, верю, хотя оно вспыхивает и исчезает как молния. Оно каждому является в особом виде, но мне уже довелось заглянуть ему в лицо. Помните тот день, когда мы с вами впервые встретились? Я говорил вам о своей утренней прогулке на глетчеры, о волшебных минутах, которые пережил там, наверху. Это было счастье.

– Может быть.

На лице Алисы появилось мечтательное выражение.

Она попыталась вспомнить тот проведенный в горах час, когда у горного озера цвела и благоухала весна, а наверху грохотала лавина. Казалось, озеро скрывало в себе какую-то тайну, но было ли это мгновение счастьем? С того времени прошло всего два года, и пережитые минуты казались такими далекими-далекими, таинственное чудо не всплыло со дна озера на свет божий, но сегодня возле Алисы теплыми, глубокими нотками звучал тот же голос.

– Я и здесь испытал счастье в долгие одинокие зимние ночи, – произнес Зигварт. – Я был изгнанником, заживо погребенным в этой глуши, но работал с великой, светлой надеждой в сердце над произведением, в которое вкладывал всю свою душу. И настоящая минута, когда я стою перед вами, оправданный и возрожденный, – тоже счастье. Часто, когда меня оскорбляли этим позорным подозрением, я изо всех сил стискивал зубы, и все мое существо кипело яростью и гневом против тех, кто осуждал меня, не выслушав, но когда в прошлый раз вы, графиня, отвернулись от меня и окинули меня презрительным взглядом, мне было страшно больно.

Алиса нежно взглянула на него и с тихими словами «И мне тоже» протянула ему руку.

Герман не сказал ни слова, но крепко сжал ее в своей. На несколько минут воцарилось молчание.

Солнце уже близилось к закату, спускаясь к горизонту громадным раскаленным шаром. Светлое небо постепенно темнело, окрашиваясь в розовые тона. Жужжание и шорох в листве становились все тише и тише и, когда погасли последние лучи, совсем стихли. Одуряющий запах цветущих лип стал еще сильнее. Он обвевал обоих молодых людей, и они замечтались о великом, бесконечном счастье, которое когда-нибудь должно появиться, но которого еще никто не видел. Оно стояло у них за плечами, еще невидимое и неосязаемое, но они чувствовали его близость.

Однако очарование рассеялось, и молодые люди очнулись от мечтаний. Зигварт быстро выпустил руку, которую продолжал держать в своей руке, и, встав со скамейки, глухо проговорил:

– Простите, графиня, я забыл, что меня ждут дома. Уже поздно, мне пора.

– Мне также. Слуга ждет меня внизу. Прощайте!

– Прощайте!

Зигварт повернулся и ушел, даже не предложив проводить ее, точно спасаясь бегством. Алиса осталась одна и долго смотрела большими, неподвижными глазами на окружавшую ее картину. Последний отблеск вечерней зари угас, и первые тени сумерек окутали возвышенность.

Счастье! Алиса Равенсберг никогда не знала его, но до этой минуты и не чувствовала его отсутствия. Теперь ей показалось, что счастье пронеслось мимо, задев ее своим крылом, и уже никогда больше не вернется.

С тех пор как Вильям Морленд поселился в Равенсберге, начались оживленные сношения между Равенсбергом и Графенау. Морленд часто бывал там со своей дочерью. Берндты платили ему и графине тем же. Неизвестно, насколько графу нравилось это общение, но он всегда одинаково любезно и вежливо относился к родным своей невестки, которым был обязан заключением этого брака.

И сегодня Морленд с Алисой приехали в Графенау. Молодая женщина прошла к тетке, а мужчины уселись в кабинете Берндта, разговаривая о своих делах, как это почти всегда бывало, когда они оставались одни.

– Вот опять ваша немецкая осторожность и осмотрительность, – полупрезрительным тоном сказал американец. – Ни на грош смелости! Вы постоянно ищете прикрытия и защиты, а с этим далеко не уйдешь. Ты по здешним понятиям – богатый человек и из года в год увеличиваешь свое состояние деловой практикой. Это, может быть, очень спокойно и удобно, но многого этим не достигнешь.

– Я не против риска, – возразил Берндт, – но ты любишь ставить на карту все сразу! Ты отказался от всех остальных предприятий, от управления своим обществом в Нью-Йорке, забрал отовсюду свои вклады и все это вместе с запасным капиталом вложил в Хейзлтон. Опасная игра!

– Нет, только крупная. Хейзлтон требует моего личного участия, применения всех моих сил. Если бы мы начали это дело в Германии, ты первый принял бы в нем участие.

– Разумеется, потому что в подобных делах я не отступаю даже перед жертвами. Но большая разница – приносить жертву предприятию, в будущее которого веришь, или зря рискнуть для него всем. Можно мириться с потерями, но рисковать потерей всего, что имеешь, не следует.

– Нет! В этом случае всякие потери, безусловно, исключаются, потому что будущее Хейзлтона обеспечено. Он вырастет так же быстро, как Чикаго, может быть, еще быстрее. За эти два года он так расширился, что превзошел все мои ожидания. Почва, климат, окрестности – все пришло нам на помощь. Переселенцы стекаются со всех сторон, мы просто не успеваем работать – так колоссально все растет. Железная дорога уже проложена, а я предпочитаю вкладывать свои капиталы в такое дело, где они могут увеличиться не в десять, а в сто раз.

– Другими словами, тебе недостаточно считаться миллионером, тебе хочется стать наравне с миллиардерами.

– Почему же нет? – спросил американец со своим обычным хладнокровием. – Такой широкий путь открывается передо мной немного поздно, но я еще чувствую в себе достаточно сил и потому пойду этим путем. У тебя нет детей, а у меня дочь, могут быть внуки, я буду работать для своего потомства.

Коммерции советник молчал. Бездетность была больным местом в его счастливом браке, во всей его жизни. Все его состояние и состояние его жены должны были перейти впоследствии к дальним родственникам, может быть, поэтому он и чувствовал отвращение к рискованным спекуляциям, могущим нарушить его спокойствие. Его шурин знал его чувства и поспешил переменить разговор.

– Я только что встретил молодого Гунтрама. Он, по-видимому, собрался на охоту?

– Да, он страстный охотник, – подтвердил Берндт, – но также и помимо охоты часто ездит в «Совиное гнездо». Он, кажется, близко сошелся с бароном Гельфенштейном. Его посещения развлекают старика, внося в его уединение задор молодости, ведь барон живет такой замкнутой жизнью. Скоро приезжает и сам Гунтрам, кажется, завтра.

– Гунтрам? – переспросил американец. – Ты не говорил мне, что ожидаешь его.

На лице коммерции советника отразилось замешательство:

– Для меня это тоже полнейшая неожиданность. Правда, мы не раз говорили с ним о перестройке Графенау, но время еще терпит. Мы хотели окончательно решить вопрос только в будущем году, а теперь Гунтрам пишет из Карлсбада, что окончил курс лечения и хочет воспользоваться оставшимся свободным временем, чтобы еще раз осмотреть замок и составить план. Здоровье его по-прежнему плохое, и лечение не принесло ему на этот раз никакой пользы. Боюсь, что дни бедняги сочтены.

– Разве его положение так серьезно?

– К сожалению! Я спрашивал своего врача, у которого и он лечится, и узнал всю правду. Болезнь, которой он страдает уже много лет, приняла очень серьезный оборот.

– А его сынок веселится здесь, пользуясь отпуском, и не знает, какую бы шалость выкинуть еще.

– Он не знает, насколько серьезно положение его отца, и вообще привык беспечно относиться к жизни, но я решил открыть ему глаза, боюсь, что после смерти отца Адальберту придется очень трудно в жизни.

– Это было бы, пожалуй, полезной наукой для такого легкомысленного молодчика. Ты, конечно, знаешь, что Гунтрам вовсе не такой богатый человек, за какого себя выдавал.

– Ну да, он вел жизнь не по средствам, – согласился коммерции советник. – Его покойная жена была очень расточительна. Адальберт – молодой, легкомысленный офицер и часто обращается к отцу с требованиями, на которые тот при всей своей уступчивости не может согласиться.

– И наделал долгов? В таких случаях большое спасение иметь богатых друзей, и эта дружба, вероятно, обошлась тебе очень дорого?

– Мне часто приходилось выручать его, но ведь все имеет свои границы, так что на просьбу, присланную мне из Карлсбада, мне пришлось ответить отказом, уж слишком велика была сумма. Я принес довольно много жертв и знаю, где остановиться, но боюсь, что Гунтрам едет сюда, чтобы лично возобновить свою просьбу. Я предвижу неприятную сцену.