Галина Врублевская - Карьеристки

— Мама! — негромко позвала она, подходя ближе к песочнице, где копошилась с ведерком и совочком играющая малютка.

Но пенсионерка не оглянулась на чужой голос, продолжая общаться с внучкой.

— Мама Клава! — вновь позвала мать, теперь по имени Зинаида.

Баба Клава оглянулась, всмотрелась в лицо женщины, позвавшей ее. И вдруг схватилась рукой за сердце:

— Зинка! Ты?

Женщины обнялись, прослезились, но в квартиру к себе баба Клава воскресшую из небытия дочь звать не стала.

— Я тебя не приглашаю к нам, потому что… в общем, потом расскажу. Сейчас отведу Ритулю к маме домой и выйду снова. Ты подожди здесь, на скамеечке.

Был теплый летний день, цвели кусты сирени, окружая площадку живой изгородью, потому Зина согласилась подождать мать на улице.

Когда та снова вышла во двор, они решили идти в храм.

По дороге вкратце рассказали о своей жизни. Каждой было не просто признаваться в своих ошибках.

— Мама, сколько раз я говорила себе: «Мать права, что пыталась держать меня в узде, жаль, что ей сил не хватило». Да, немало дров я в своей жизни наломала, но и расплачиваться пришлось по полной. Все же Надьку вырастила, не сдала в детский дом. Теперь уже техникум заканчивает. И строгая девка, себя держит. Правда, у нас с Петром не побалуешь. Я уже все подводные камешки на себе прочувствовала. Чтобы в десять вечера быть дома, и не смотри что, что совершеннолетняя. Пока с отцом-матерью живешь, изволь слушаться.

— Ты меня прости, грешную, что тогда оттолкнула тебя с дитем. Но уж очень я вымотанная была с близнецами. Если бы не война, и Санек был жив, помогли бы… Да и не распустилась бы ты так, бегая к солдатам в госпиталь.

Обе, и бичуя себя, и одновременно оправдывая, зашли в церковь и поставили свечи перед иконой богородицы, благодаря ее за то, что сохранила всех, помогла и детей поднять, и самим выжить.

Несмотря на то что между матерью и дочерью состоялось примирение, баба Клава категорически отказалась звать Зину в дом. Женщины, разумеется, сестру не помнили совсем, а Зина хоть и помнила их бледными военными детенышами, узнать сейчас бы не смогла.

— Считай, им сейчас к тридцати, — Зина прикинула возраст близнецов, ведя отсчет от сорокового года, последнего предвоенного.

— Да, взрослые. Девчонка, с которой я гуляла, — Рита, Валеньки дочка. Они в город переехали, но сейчас в отпуске.

— А Коля как, тоже женился?

— Нет, еще женихается. Как из армии вернулся, так уже пятый годок по девкам шастает, но ни на одной не остановился. Весь в Куприяновскую породу, в Сашку.

— А это верно, отец еще, помню, рассказывал, что он побочный сын писателя, который повесть о проститутках написал. Куприн была его фамилия.

— Я такие повести не читаю и тебе не советую, — принялась запоздало воспитывать дочь баба Клава. Потом спохватилась. — Ну, может, и был чей сын. Хотя Санька любил потрепаться. Выкинь ты это из головы.

И снова попыталась объяснить возникшей из небытия дочери, почему не сказала о ее существовании младшим детям, сестре и брату Зины.

— Соседям, что знали меня до войны, сказала, что ты умерла. А сейчас и соседей тех не осталось. В этот дом нас из ветхого жилья переселили, все новые. И теперь на старости лет не хочу позориться. Подожди уж чуть, вот помру, тогда и объясняйтесь без меня. А сейчас не стану смуту в семье наводить.

Женщины присели на лавку в церковном садике.

— Так все же когда ты познакомишь меня с Олей и Колей? — вновь завела свою песнь упрямая Зинаида.

— Зинка, не мотай мне нервы! — привычно, как и много лет назад, воскликнула баба Клава, будто вновь дочь ее была непокорным подростком, а сама она задерганной матерью близнецов-грудничков.

Зина презрительно поджала губы. И снова это была уверенная в себе женщина в нарядной шляпе то ли пирожком, то ли лодочкой, в плаще, украшенном погонами, входившими в моду каждые тридцать лет, в туфлях на высоких устойчивых каблуках. Она не умела долго расстраиваться и сказала с улыбкой:

— А не боишься, что я сама к ним наведаюсь и все расскажу?

Баба Клава поспешно вытащила валидол из сумочки и положила таблетку под язык. Присела на лавку в привокзальном садике.

— Зинуля, доча, дай дожить по-человечески, не губи.

— Тогда дай слово, что сама приедешь. Я хочу, чтобы дети знали, что у них есть бабка. А потом про близнецов им расскажем. Давай-ка я тебе телефон наш запишу.

Баба Клава поискала в сумке бумажку, не нашла. Вернулась в церковь, взяла со столика для прихожан клочок, на котором верующие записывали имена близких, заказывая молитвы о здравии или за упокой. Снова вышла. Протянула бумажку Зинаиде:

— Записывай. Вот и карандашик взяла там, сейчас напишешь, и назад отнесу.

Зина написала первые цифры номера и замерла с карандашом в руке:

— Ну, мать, даешь. Ты чего подсунула: «За упокой»!

Она ткнула острием карандаша в заголовок квитка.

— Да ладно, это я сослепу, без очков, не посмотрела, какую бумажку брала. Тебе ли, молодой еще женщине, быть суеверной.

На этом месте Надежда Петровна, рассказывая Маргарите историю, перекрестилась.

— И представляешь, Риточка, бумажка-то пророческая оказалась.

— Как пророческая? — Маргарита Андреевна подалась вперед. Резкое торможение электрички чуть не столкнуло женщин лбами. — Баба Клава еще долго прожила, только в двухтысячном умерла, ей тогда уже девяносто стукнуло!

— Я не про бабу Клаву. Умерла моя мамочка Зина, царство ей небесное, — Надежда Петровна перекрестилась еще раз. — А вслед за ней и отчим. Остался на моих руках Гера, ему тогда только двенадцать исполнилось.

— А что же с вашей мамой случилось? — еще не готовая перейти «на ты», спросила Маргарита Андреевна, вспомнив, как во цвете лет погиб ее собственный отец, утонул при купании. — Она пила, да?

— Нет, употребляла, но умела остановиться. И курила, это было. Но умерла она просто от болезни, у каждого такое может случиться. Рак у нее был по женской части.

Женщины помолчали. Электричка подъезжала к городу. За окном уже мелькали высотные новостройки, отделенные от путей рядами приземистых гаражей. Проплыло мимо здание старинной тюрьмы, именуемой в народе Крестами. И с высоты железнодорожной насыпи хорошо виднелось расположение ее корпусов, выстроенных крестом.

«Вот и наши с Георгом судьбы пересеклись вдруг, — подумала Маргарита Андреевна. — И это уже не случайность, ведь случайностей в жизни не бывает. Георг — мой двоюродный брат. Неужели теперь мы с ним связаны навсегда? Кузен и кузина! Монарший двор!

Сойдя с электрички, женщины ехали вместе еще час в Купчино общественным транспортом. Маргарита Андреевна решила проводить до дома свою сестру — подумать только — сестру, помочь дотащить ей тяжелую металлическую тележку.

В автобусе она уточнила все, что оставалось неясным из рассказа Надежды Петровны:

— Так вам удалось все же встретиться с бабой Клавой при жизни? Мама познакомила вас с ней или вы знаете эту историю только из ее рассказа? Она приезжала к вам, как обещала?

— Мама, как съездила в Гатчину, так, вернувшись, рассказала, а Герочку мы не стали посвящать. Ну как мальцу объяснишь, почему его бабушка собственную дочь, его маму, из дома выгнала. Я-то хоть и техникум уже заканчивала, и то не могла понять такую жестокость. Я даже не стала бабе Клаве сообщать, что мама умерла, так зла была. Но позже отошла, позвонила, разрешила ей приехать. Когда время прошло, боль поутихла.

— Тогда и с внуком Герой ее познакомили?

— Нет, Герочка уже в нахимовское училище был определен, он с бабушкой никогда не встречался. После служил на дальнем флоте. Вот только сейчас, как он демобилизовался и приехал жить ко мне, так сказала ему про могилку, не посвящая в детали. Трудно уже одной на то кладбище ездить. А у него машина.

— Так вы на похоронах бабы Клавы были? — спросила Маргарита Андреевна, пытаясь припомнить отдельные лица в той толпе соседей и знакомых, что собралась на похороны бабушки.

— Ой, ну что ты! Кому мы там были бы нужны, отверженное семя! — Надежда Петровна поджала губы, снова охваченная прежними обидами. — Мне позже уже соседка ее могилку показала. Та соседка, которая звонила сообщить о смерти бабушки.

— При жизни, выходит, почти не общались, а на могилу ездите, — заключила Маргарита Андреевна.

— Ну да, а как же иначе?

— И не было желания с близнецами познакомиться, с родными братом и сестрой? С моей мамой, с дядей?

— Ни малейшего. Как они к нам, так и мы к ним.

Но мы же не знали о вашем существовании! — напомнила Маргарита Андреевна. Автобус уже подъезжал к нужной остановке в Купчино. Снова повалил снег, заметая пешеходные дорожки.

Маргарита Андреевна подала руку новообретенной родственнице, помогла ей сойти со ступенек автобуса, придержала тележку. К дому шли совсем уже по снежной целине, первыми впечатывая в белое покрывало следы сапожек.

У подъезда женщины остановились.

— Зайдешь, Рита, чаю попьем? Эта поездка у меня все силы забрала, такое сообщение неудобное.

— Спасибо. Я тоже устала, поеду домой. Все так неожиданно, что вы рассказали… Вы ведь теперь и Георгу все до конца расскажите: и о нашем родстве, и о всех сопутствующих обстоятельствах.

— Ох и не знаю, Рита. Расскажи сама. Ты ж писательница, умеешь складно говорить. Потом, я про твоих и не все запомнила. Про дядю Колю, про дочку его. Как ее, Ася?

— Аня! Тоже на наших курсах учится, Георг ее знает.

— Все же расскажи сама, но только когда он из санатория выпишется, окрепнет.

— Да-да, так и сделаю. До свидания!

К себе на Сенную площадь Маргарита Андреевна приехала, когда уже стемнело. Но веселые огоньки гирлянд в витринах магазинов, большая искусственная елка с лампочками уже выставленная к Новому году, мигающие рекламы — все поднимало настроение и снимало накопившуюся усталость.

Провожая племянницу, Маргарита надеялась, что у той наладится наконец самостоятельный быт. Работа — это очень важно для одинокой девушки, а там, глядишь, и в личной жизни повезет. Однако Аня проработала на пушной ферме всего месяц. По ее словам, обихаживать соболей и лис ей нравилось, но отношения с новым начальством не сложились. Во-первых, обманули с жильем. Обещали предоставить отдельную секцию в служебном домике, а на деле лишь выдали небольшую сумму на съем жилья у местной жительницы. А главное, заметила она, что персонал систематически воровал мясо из рациона животных и в круговой поруке все покрывали друг друга. Обладая решительным характером, Аня, возможно, и вступила бы на тропу войны с расхитителями, но ее отвлекли личные перипетии. Вдруг свалилась на голову нежданная радость — письмо из Канады в ее электронном ящике! Новые перспективы заставили Аню бросить работу на ферме и вернуться в Петербург.

В середине января, когда приверженцы традиций отмечали старый Новый год, она с дорожной сумкой у ног вновь стояла на пороге квартиры Маргариты Андреевны. Заявила, что вернулась совсем.

Тетя сердечно обняла племянницу, хотя радости от ее возвращения не испытала, однако и отказать в приюте не смогла: все же родной человек. Заметила, что похудела девчонка, живя на стороне. Видать, работа была не сахар. Постриглась Аня еще до отъезда, а теперь модная челка отросла и падала на глаза, закрывая ей обзор. Оттого, что глаза ушли в тень, еще заметнее стал вздернутый носик пуговкой.

— Ну, проходи, проходи, а то холодом с лестницы тянет, — Маргарита Андреевна закрыла дверь в прихожей, приняла у Ани из рук куртку-пуховик, кинула под ноги тапки. — Сейчас за ужином все расскажешь, почему сбежала с фермы.

— Я не сбегала, — с легкой обидой отозвалась девушка. — Так обстоятельства сложились.

И уже за столом, утолив голод — поджаренные тетей котлеты испарились вмиг, обстоятельно поведала, почему приехала назад.

Сказала, что на ферме был установлен напряженный распорядок: вставать приходилось затемно, весь день крутиться между клетками как белка в колесе, чистить клетки у соболей и лисичек, задавать им корм. Аня не роптала, выполняла все, хотя и устраивалась работать ветеринаром, а не техработницей. Но доставала ее начальница — низкорослая тетка на кривых ногах. Та оказалась редкой хамкой и нечистой на руку: не брезговала уносить домой мясо, закупленное для зверей. И даже обман с жильем Аня пережила. В общем, справилась бы с тяготами, но заставила ее сорваться с места голубая мечта, которая вновь стала почти явью. И, чтобы воплотить ее в жизнь, Аня вернулась в город: