— Извини!

— После того, как яхта выпрямилась, я начал искать Джиллиан, стараясь не поддаваться панике. Казалось, прошла вечность, прежде чем я смог ее увидеть. Она мужественно пыталась удержаться на поверхности. Я, конечно, обрадовался, что она жива, но понимал, что для того, чтобы подойти ближе, мне надо наладить управление яхтой и развернуться. Под штормовым ветром и проливным дождем я начал убирать паруса. Они рвались из рук как бешеные. Потом бросился заводить мотор, забыв об оставшихся в воде шкотах. Они, разумеется, тут же намотались на винт. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Не совсем.

— Это означало, что я в одну секунду остался и без парусов, и без мотора. Яхта оказалась абсолютно парализованной.

— Парализованной, — кивнула я, сжавшись в комок.

— Я продолжал следить за Джиллиан, постоянно теряя ее из виду за высокими волнами. Нас разносило в разные стороны. Прежде чем я это понял, мы уже оказались на расстоянии не менее полумили друг от друга. Никогда в жизни не чувствовал себя таким беспомощным! Это было похоже на какой-то ночной кошмар, когда ты не в состоянии противостоять тому, что с тобой происходит.

Я снова кивнула. У меня бывали такие сны.

— Я спрыгнул вниз и дал по радио сигнал бедствия. Впрочем, все равно было ясно, что если даже какая-нибудь компания немедленно вышлет спасательный катер, для Джиллиан будет слишком поздно. Я опять выскочил на палубу. Увидев ее вдалеке, я немного приободрился. Но это было в последний раз. Она становилась все меньше, меньше, меньше. Джиллиан Пэйнтор, моя жена во всех смыслах, кроме брачного контракта, на моих глазах исчезла навсегда!

По мере приближения к столь трагическому финалу в голосе Симона зазвучали слезы. Теперь он плакал в открытую, молча, и только вытирал пальцами глаза под очками. Я не знала, что делать, правда не знала. Рвалась немедленно обнять его, прижать к груди, успокоить, сказать, что все будет хорошо, потому что теперь у него есть я и я буду любить его так же крепко, как Джиллиан. То в испуге хотела немедленно убежать в каюту, поскольку боялась снова оказаться наедине с патологическим лжецом — наемным убийцей, общественно опасным психопатом, который просто сочиняет свои истории, и чем мелодраматичнее, тем лучше! — просто потому, что не может иначе.

— Я кричал что было сил, умолял ее не покидать меня, — заговорил Симон, глотая слезы. — Мне нельзя было паниковать и заводить мотор раньше, чем уберу паруса. Я должен был убедиться, что ни один трос не намотается на винт. Нельзя было нам выходить в открытое море на незнакомой яхте! Нельзя было! Нельзя было! Я должен был спасти ее, но упустил этот шанс! Я виноват, понимаешь? Отправиться в свадебное путешествие и позволить моей любви утонуть!

Да, конечно, именно так и произошло. Никто не может сыграть такое. Никакому Роберту де Ниро это не по силам.

Забыв обо всем, я крепко и нежно прижала Симона к груди.

— Ты не виноват! — заговорила я, загоняя внутрь мои собственные рыдания.

Я запустила пальцы в его темные волосы и погладила по спине. Конечно, ужасно остаться без человека, которого ты любишь больше всего на свете. Но при этом еще считать, что ты сам позволил ей умереть, что ты мог спасти ее и сохранить ваше общее счастье — так ужасно, что я даже не могу себе этого представить.

— Ты же ничего не мог сделать, — мягко сказала я. — Конечно, ты страшно переживаешь, но ведь она погибла в результате несчастного случая. Трагического случая! Ты не должен казнить себя! Ты сам это должен понять!

— Я должен был спасти ее! — повторил он, покачав головой. — Я нес за нее ответственность!

Почему ты нес за нее ответственность, хотелось спросить его? Потому что ты мужчина, а все мужчины считают, что их дело — спасать женщин? Он же сказал, что Джиллиан была опытной яхтсменкой, не говоря уж о том, что просто взрослой самостоятельной женщиной. Она должна была заметить налетающий шквал и предупредить его об этом. Почему же он виноват в ее смерти?

Я вытащила из сумочки пачку салфеток, дала Симону и оставила несколько себе. Несколько минут мы оба плакали. Люди, проходящие мимо, замедляли шаг и вертели шеями, как зеваки на улице. Я услышала, как одна дамочка шепотом сказала своему спутнику: «Наверное, они проигрались в бинго».

От этого замечания мы с Симоном невольно чуть не расхохотались. Печаль и напряжение немного спали.

— Как там поется в рекламном клипе о круизах, — проговорил Симон, — «мы здорово повеселились», да?

Я молча кивнула и погладила его по руке.

— Извини, что не сказал тебе сразу, кто я такой, — спустя некоторое время продолжил он. — Но я был готов это сделать. Вчера вечером.

— Я тебе верю, — сказала я. И не солгала. Почти.

— Слава Богу, — облегченно вздохнул он. — Может, теперь твоя очередь мне кое-что рассказать?

— Что именно?

— Что ты такое говорила вчера о заговоре между твоим бывшим мужем и мной, о том, что тебя хотят убить?

— Ах, это! — небрежно воскликнула я, сгорая от стыда. — Это, наверное, таблетки виноваты.

— Какие еще таблетки?

— Понимаешь, я вчера, видимо, перегрелась на солнце, поэтому решила принять антиаллерген, хотя на упаковке и написано, что активные компоненты препарата у некоторых людей могут вызывать галлюцинации.

И у меня еще хватало наглости обвинять Симона во лжи!

— Давай забудем об этом. — Я была не готова рассказать ему правду об убийце и чьей-то бывшей жене. Не готова до тех пор, пока абсолютно, стопроцентно не буду уверена, что он не имеет к этому отношения.

— Ну ладно, ты не возражаешь, если мы на сегодня с этим закончим? — спросил он, вставая и подавая мне руку. — Я так давно об этом никому не рассказывал. Я просто выдохся.

— Понимаю, — кивнула я, чувствуя себя не менее опустошенной.

Мы подошли к лифту, готовые разъехаться по своим каютам. Прежде чем кабина пришла, Симон посмотрел на меня. В его взгляде была такая горечь, что мое сердце чуть не разорвалось от жалости. Взяв меня за подбородок, он пристально заглянул в глаза и произнес:

— Могу я сделать одно предложение?

— Конечно.

— Предлагаю как следует выспаться. Наутро мы встанем свежими. Завтра корабль весь день в море. В Нассау мы прибудем только в субботу днем. Почему бы нам не начать утро с пробежки и провести вместе весь день? Осталось не так много. Мне бы очень этого хотелось, Струнка. А тебе?

— Хорошо. Я бы не возражала, если бы все, что ты мне рассказал про себя, за ночь куда-нибудь смыло, — сказала я, мгновенно прокляв себя за слово «смыло».

— Кажется, я тебе больше нравился в качестве страхового агента, — улыбнулся Симон. — Ты имеешь что-нибудь против путешествующих журналистов?

— Только то, что они могут бесплатно кататься по разным экзотическим местам, в то время как всем остальным приходится за это платить бешеные бабки, — усмехнулась я. — Но я постараюсь справиться со своим возмущением.

— Буду очень признателен.

Пришел лифт. Симон подхватил меня под локоть и ввел внутрь. Каждый нажал кнопку своего этажа. Когда лифт остановился на его этаже, Симон наклонился, поцеловал меня в щеку и пожелал спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответила я. Поднявшись на свой этаж, я выскочила и понеслась к себе в каюту. Мне нужно было срочно позвонить. Этот звонок должен был окончательно подтвердить, кем на самом деле является Симон Пурдис.


До сих пор все попытки связаться с Гарольдом Тейтльбаумом, моим шефом, оказывались безуспешны. Но на этот раз я была твердо настроена дозвониться до него во что бы то ни стало — и не за тем, чтобы катить на него бочку по поводу продвижения Лии, а чтобы спросить его о Симоне. Гарольд — старый зубр рекламного бизнеса; в средствах массовой информации, наверное, нет человека, которого он не мог бы похлопать по плечу. Если Симон Пурдис действительно пишет для журнала «Куда глаза глядят», Гарольд должен знать о нем все, кроме девичьей фамилии его матери. Впрочем, ее он, наверное, тоже знает.

Я назвала телефонистке номер моей кредитной карточки, потом домашний телефон Гарольда и принялась ждать, молясь, чтобы он оказался дома. Через несколько секунд он ответил.

— Гарольд! — взволнованно воскликнула я.

— Не желаю об этом слушать, Элен! — с места в карьер зарычал он, видимо, предполагая, что я выдам ему речугу по поводу Лии. Гарольду хорошо известна моя способность выдавать речуги, поэтому он, наверное, и избегал меня. — У меня тут дел выше крыши! Не неделя, а сумасшедший дом!

— Понимаю. Понимаю. Но я не о Лии. По крайней мере не сейчас!

— А о чем? Ты там влюбилась в корабельного Казанову и хочешь сообщить, что уходишь с работы и уезжаешь с ним на Антигуа?

— «Принцесса Очарование» не заходит на Антигуа. — Насчет первой части фразы он оказался прав. — На самом деле я тебе звоню вот зачем. Ты знаешь кого-нибудь из журнала «Куда глаза глядят»?

— Элен, тебе следовало бы подумать, прежде чем задавать такие вопросы. Нет ни одного журналиста из солидных изданий, которого бы я не знал!

— Конечно, Гарольд. Ты самый, самый, самый! Но меня интересует один конкретный журналист.

— Кто?

— Симон Пурдис.

Я затаила дыхание, ожидая, что ответит Гарольд.

— Знаю! Высокий такой, с темной шевелюрой. У него еще была невеста, юристка, которая утонула. Ее смыло с яхты.

Я начала дико хохотать. Признаюсь, весьма странная реакция на сообщение о смерти человека, но я таким образом, видимо, разряжалась, избавляясь от своих страхов, связанных с Симоном. Смеялась я еще и от счастья. Я была счастлива оттого, что человек, в которого я влюбилась, в конце концов оказался не потенциальным наемным убийцей.

— Элен, что с тобой? Ты в порядке? — обеспокоенно произнес Гарольд, слушая мой непрекращающийся смех — за десять долларов в минуту.

— Все прекрасно! — сообщила я. — Наконец-то!

— Слушай, так насчет Лии. Я ее повысил, так как этот ребенок хорошо знает свое дело благодаря тебе, и я думаю…

— Все прекрасно! — перебила я. — И Лия, и повышение, и вообще все!

— Вот в этом я сомневаюсь. Ты что-то на себя не похожа. Больно уж ты расслаблена!

— Я действительно расслабилась, Гарольд. Особенно после разговора с тобой. — Я улыбнулась. — Ну пока, на следующей неделе увидимся!

Я положила трубку, обхватила себя обеими руками и закружилась по каюте, чувствуя полную свободу. Симон меня не обманывал. Он честный, добрый и хороший!

Конечно, на корабле все равно оставался один человек, совсем не такой добрый и хороший — настоящий убийца, — но меня это больше не волновало.

Впервые с тех пор, как мы вышли из Майами, я надеялась, что смогу спать спокойно.

Сняв платье, я уже собралась было повесить его в шкаф на плечики, как вспомнила про конверт, который сунули под дверь каюты Джеки, когда мы ужинали. Я тогда незаметно спрятала его в карман, поскольку не хотелось рассказывать подругам, что произошло между нами с Симоном. Но теперь все разрешилось, слава Богу; он — не мой потенциальный убийца, я — не его цель. Поэтому я с легким сердцем выкинула, не раскрывая, конверт в мусорную корзину.

Да, Симон, наверное, впал в полное отчаяние, пытаясь достучаться до меня этими посланиями, хихикала я, продолжая раздеваться. Могу поспорить, наверняка он там излил всю свою душу, написал, как он ко мне хорошо относится, что-нибудь нежное и душещипательное.

Чем больше я думала об этой записке, тем больше мне хотелось в нее заглянуть. В конце концов я выудила конверт из корзины, вскрыла его, достала фирменный листок бумаги и принялась читать.

Первое, что мне бросилось в глаза, — это почерк, резко отличавшийся от того, которым были написаны предыдущие послания.

Сэм был левшой и писал с левым наклоном, так что его буквы больше всего напоминали неровные каракули, которые очень трудно разобрать. Но тот, кто писал записку, находящуюся у меня в руках, обладал прямо-таки каллиграфическим почерком: все буковки были очень четкими, аккуратными, изящными, особенно заглавные «т» — с красивыми завитками. Да, это каллиграфическое искусство или, во всяком случае, близкое к тому. Не требовало большого труда понять, что автор записки — не Симон.

Во-вторых, меня удивило то, что записка представляла собой детский стишок — или нечто очень похожее на детский стишок. Выглядело это так:

Три Белые Мышки,

Три Белые Мышки

Весело бегут вприпрыжку,

Весело бегут вприпрыжку.

В круиз отправляются бывшие жены,

Отвлечься хотят от забот напряженных.

Только одной не вернуться обратно.

Ах, Белая Мышка, как неприятно!