Ориссу охватило отчаяние. Она почувствовала, как все в ее бедной голове идет кругом, словно звенящая колокольчиками музыка в барабане шарманки. Она с трудом проговорила: — Вы сказали, старший сержант, что едете в полк моего дяди?

— Да, мэм-саиб. У меня была лихорадка денге. Полковник-саиб приказал догнать его, как только я поправлюсь.

— Тогда я еду с вами, — торопливо проговорила Орисса.

— Со мной, мэм-саиб?

— Да. — Она решительно тряхнула головой. — Вы привезете меня к полковнику, старший сержант. Вероятно, телеграмма о моем прибытии пришла после того, как он уехал, иначе он, конечно же, оставил бы здесь кого-нибудь позаботиться обо мне.

— Но, мэм-саиб… — начал старший сержант.

— Это единственное, что можно сделать, — прервала его Орисса, — и я уверена, что полковник ни в коем случае не захотел бы, чтобы я осталась одна в Дели. Вы понимаете это?

— Да, конечно, мэм-саиб. Но разве леди, жены друзей полковника-саиба, не могут позаботиться о вас?

— Мне нужно быть с моим дядей, — твердо проговорила Орисса. — Понимаете, это очень важно. Я должна встретиться с ним как можно быстрее. Когда отправляется поезд в Шубу?

— Через час, мэм-саиб.

— Очень хорошо, — улыбнулась Орисса. — Вы купите мне билет.

Она вынула кошелек и заколебалась.

Она прекрасно понимала, что билет до Шубы обойдется ей очень дорого. Слишком далеко это было от Дели.

— Я поеду вторым классом, старший сержант.

— Вторым классом, мэм-саиб? — в изумлении переспросил сикх.

Орисса знала, что англичане в Индии ездят исключительно первым классом и обычно с небольшим соседним купе для слуг. На некоторых железных дорогах даже курсировали поезда с вагонами, в которых между этими купе имелись маленькие окошечки — через них саиб мог отдавать распоряжения слугам.

Состоятельные индийцы путешествовали вторым классом; рядовой и сержантский состав армии, промышленники и коммерсанты ездили третьим классом, в то время как простые индийцы колесили по стране, втискиваясь, впихиваясь и уминаясь на сиденья из деревянных планок в четвертом классе.

Поездки отнимали немалое время, поэтому господа имели с собой стеганые одеяла и подушки, а также вместительные корзины с едой.

В детстве, отправляясь в поездки, отец часто брал Ориссу с собой и обычно телеграфировал вперед свои распоряжения, так что, едва поезд прибывал на вокзал, из потемок тут же появлялся облаченный в белое человек с подносом, накрытым салфеткой.

Она помнила огненное карри, которое даже в детстве не казалось ей слишком острым, а чтобы запить его, в корзинке у того же слуги имелся лимонад для нее и виски для отца.

Теперь, думала Орисса, ей следовало экономить свои деньги на случай, если, достигнув Шубы, она вынуждена будет следовать куда-то дальше.

Она точно не знала, где эта Шуба, но наверняка, приехав туда, придется платить за экипаж.

— Я поеду вторым классом, — уверенно повторила она и вручила старшему сержанту свой кошелек.

Она сделала это без малейших колебаний: индиец, дослужившийся до ранга старшего сержанта, будет скрупулезно честен и никогда не ограбит саиба, за исключением маленьких комиссионных, на которые он, по обычаю, имел право при каждой покупке.

Так как время позволяло, она прошла в небольшой зал ожидания для дам, где смогла тщательно умыться и вытряхнуть из волос пыль, которая осела на них в поезде из Бомбея.

Конечно, на железной дороге северного штата Пенджаб, по которой она скоро поедет, пыли будет гораздо больше, но по крайней мере отсюда она уедет чистой.

Вернувшись на платформу, она нашла ждавшего ее с билетом старшего сержанта. Он выглядел таким бравым и надежным, что она порадовалась, что едет под его опекой.

Она опасалась, что какому-нибудь британскому чиновнику вздумается расспрашивать ее, зачем и куда она направляется, да еще и одна. А в сопровождении старшего сержанта ей не грозило нескромное любопытство окружающих.

Поезд подали вовремя, и вновь возникла та же самая суматоха, шум и толчея, которые были в Бомбее.

Пассажиры-англичане в безупречно белой одежде важно вышагивали по платформе в ореоле своих привилегий, а за ними тянулись вереницы слуг и несильщиков с чемоданами и детьми, узлами постелей и теннисными ракетками, клюшками для поло и крикетными битами.

Это был невообразимый калейдоскоп: тюрбаны всевозможных оттенков, от бледно-розового до пунцового; алые мундиры; желтые одеяния буддистов; набедренные повязки самых разных расцветок…

Наконец все пассажиры заняли свои места, и вновь Орисса устроилась у окна, но на этот раз сиденья были не такие удобные, купе поменьше, а пассажирок в нем, наоборот, побольше.

Все они, кроме Ориссы, были индуски.

Напротив нее села хорошенькая миниатюрная женщина в дорогих украшениях. Присмотревшись, Орисса поняла, что она парсийка.

В Индии женщины, когда собираются куда-нибудь ехать, всегда забирают с собой все свои украшения.

Парсийка вся сверкала золотом и самоцветами: серьги в виде колец, множество разнообразных браслетов, ожерелье, усыпанное рубинами и бриллиантами, а также несколько колец на тонких, как у пианистки, пальцах.

Парсов легко было узнать. Эти последователи пророка Заратустры были потомками персов, которые эмигрировали в Индию, спасаясь от религиозного гонения мусульман.

Многие из них сумели разбогатеть и жили главным образом в Бомбее. Англичане там даже жаловались, что парсы владеют таким количеством особняков, что соперничать с ними невозможно.

У парсийки было много чемоданов, и когда поезд тронулся, она попыталась установить их на полке понадежнее. Вставая на скамью, чтобы дотянуться до багажа, она случайно наступила на край своего сари и порвала его.

Услышав досадливый возглас, Орисса сказала на урду:

— Какая жалость, ведь ваше сари такое красивое! Разрешите, я зашью его.

Парсийка в изумлении посмотрела на леди. Пока Орисса искала в сумочке швейные принадлежности, весь вагон горячо обсуждал происшествие.

Женщины наперебой ругали кули, называя его бессовестным лентяем, который ставит вещи на слишком высокие полки так небрежно, и призывали позор на его голову; досталось и железнодорожной компании за то, что поезд словно нарочно предназначался только для мужчин, и все согласились с тем, что нельзя требовать от женщины, чтобы она поднимала тяжести.

Каждая с удовольствием высказывала свою точку зрения, и это было так не похоже на строгое молчание английских леди, вместе с которыми Орисса ехала из Бомбея в ДеКи.

Искусными стежками она умело зашила сари, теперь различить, где было порвано, стало почти невозможно.

— Вы так добры! — воскликнула парсийка.

— Ну что вы! — улыбнулась Орисса, и скоро завязался общий разговор.

Они говорили о своих детях, о мужьях, жаловались на житейские трудности, на то, как трудно найти нужный отрез на сари, на отсутствие бытовых мелочей, так необходимых в каждой семье, сетовали на жару и недостаток воды, рассказывали о своих слезах и обидах, о путешествии и обо всем остальном, что приходило им в голову.

Они перекликались, как птички в клетке, наполняя вагон музыкой своей речи.

Орисса убедилась, что парсийка оказалась единственной, кто вообще мог объясняться по-английски.

— У меня магазинчик, — объяснила она Ориссе. — Мои покупатели — главным образом богатые рани, но иногда бывает заходят и английские мэм-саиб. Они покупают сари в подарок друзьям.

— У нас в Англии нет ничего столь красивого, — с улыбкой заметила Орисса.

— Но ваше платье очень красиво, — с сердечной искренностью сказала парсийка.

— Я сама его сшила, — ответила Орисса. Это признание вызвало бурный восторг у всех пассажирок, ее попросили встать, чтобы они могли полюбоваться турнюром и потрогать ткань. На комплименты они не скупились. Все это было так приятно и так по-женски.

На первой же остановке Орисса собралась было сойти, чтобы купить какой-нибудь еды, но парсийка и остальные попутчицы и слышать не желали ни о чем подобном. Они с радостью поделились с ней и пряным мясом, и чапати — всем, взятым с собой в дорогу. Ориссе эта пища показалась восхитительной.

Когда поезд остановился, старший сержант подошел к окошку вагона спросить, не нужно ли ей чего-нибудь.

Орисса попросила купить ей фрукты — апельсинов и сладких дынь, которыми она поделилась с соседками по купе, считая, что должна внести свой вклад в общий пир.

Она знала, что многие индийцы сочли бы грехом подобную трапезу совместно с англичанкой. Но между попутчицами возникло что-то вроде духа товарищества, возможно, потому, что она вела себя очень дружелюбно, и это помогло стереть кастовые запреты.

Поезд снова тронулся, и вскоре настало время устраиваться на ночь.

Народу в вагоне стало меньше, так как три женщины сошли, и Орисса могла теперь, положив ноги на соседнее сиденье, отдохнуть в более удобном положении.

Парсийка переоделась — она сменила свое великолепное, вышитое золотом сари на более скромное.

— Сегодня будет жаркая ночь, — обратилась она к Ориссе. — Вам будет тяжело спать в вашем прелестном платье. Позвольте мне одолжить вам сари, если это, конечно, не обидит вас. Будьте настолько снисходительны, примите его от меня.

— Вы правда хотите дать мне свое сари? — воскликнула Орисса. — О, вы очень, очень добры!

— Для меня это будет высокая честь, — ответила парсийка.

Весь вагон с величайшим интересом наблюдал, как Орисса снимала одежду. Они восхищались ее нижними юбками, маленьким тугим корсетом, стягивавшим ее талию, они были очарованы ее кружевными панталонами и тонкой рубашкой.

Они проявили скромность и отвернулись, когда Орисса надевала короткий лиф с глубоким вырезом у горловины, который обычно носит каждая индианка. Орисса обернула сари вокруг талии и перебросила через плечо его свободный конец в полном восторге от того, что она еще не забыла, как это делается.

Женщины заахали, изумляясь тому, как она преобразилась.

— Вы выглядите совсем как одна из нас! — воскликнула парсийка, и это прозвучало как искренний комплимент.

И Орисса вспомнила, как Чарльз назвал ее принцессой Раджастана. Рассматривая себя в зеркало, извлеченное парсийкой из своего чемодана, она убедилась, что он был прав.

В сари она чувствовала себя не только намного удобнее, нет, в нем она чувствовала себя намного привлекательней.

Сквозь рельефные складки темно-рубинового сари синеватыми искорками просвечивали ее блестящие черные волосы. Она действительно могла сойти за уроженку одной из северных провинций, где кожа жителей светлее, чем у южан.

Избавившись от стягивавшего талию корсета, она легко свернулась калачиком на сиденье и заснула.

Вместо подушки Орисса воспользовалась свернутым в узел одеялом, одолженным ей одной из женщин, и поскольку девушка почти всю предыдущую ночь не спала, она мгновенно провалилась в сон без сновидений.

Проснувшись, она обнаружила, что первые робкие лучики солнца, струящиеся сквозь окна, высвечивают пушистый слой пыли, скопившейся на полу за ночь.

Ее спутницы все еще спали. Они лежали на своих сиденьях, накинув на голову край сари, и походили скорее на яркие свертки, чем на женщин.

Вскоре поезд остановился. Вокзальчик был невелик, час был ранний, но толпа к поезду собралась большая.

Торговцы со своим товаром в полной готовности стояли на перроне. Почти сразу же после остановки состава к вагонному окошку подошел старший сержант.

Он заглянул внутрь, и Орисса увидела, как в ужасе окаменело лицо ее провожатого. Его взгляд заметался по купе. Сикх отшатнулся от окна и прошел вдоль вагона немного назад, чтобы удостовериться, что он не перепутал вагоны, затем он снова подошел к окошку и стал пристально вглядываться внутрь.

Орисса наклонилась вперед.

— Вы не узнаете меня, старший сержант? — спросила она.

— Мэм-саиб! — изумленно воскликнул он.

— В этой одежде мне гораздо удобнее, — улыбнулась Орисса.

— Мэм-саиб, я должен кое-что сказать вам, — тихо проговорил он. — Это важно.

Он открыл дверь, и Орисса вышла из вагона.

Они отошли чуть в сторону от толпы и встали у стены, увешанной разными указателями, написанными на двух языках.

— В чем дело? — спросила Орисса. Предчувствие подсказывало ей, что что-то неладно.

— Вам, мэм-саиб, не проехать дальше Пешавара, — сообщил старший сержант. — Я говорил с офицерами в поезде и узнал, что на границе крупные беспорядки, потому-то полковник-саиб и был послан в Шубу.

— Крупнее, чем обычно? — спросила Орисса.

— Да, мэм-саиб. Говорят, что русские из-за границы сеют смуту в племенах.

Орисса в растерянности молчала. А старший сержант продолжал:

— Скорее всего, мэм-саиб, британские чиновники в Пешаваре заставят вас вернуться в Дели. Вам не позволят ехать дальше со мной.

— Я должна добраться до своего дяди. Должна.