Андрей Максимов - Карма

– Поселился, – улыбнулась Наташа. – Смешно.

– Ага. Прямо поселился, как будто забрел откуда-то и стал во мне жить. Восторг. Я все никак понять не мог: отчего это он? А когда тебя увидел – все стало ясно. Человек ведь не только гадости предчувствует, но и хорошее тоже. Мой восторг был предчувствием тебя. Я когда тебя увидел, понял, что не могу без тебя, и еще понял: у тебя есть какая-то тайна. Сначала подумал: это другой человек. У Риты все требовал, чтобы она подтвердила, мол, твое сердце… как это говорится… отдано другому… И она проговорилась про твою болезнь.

Наташа слушала, как собака: не очень понимая смысл сказанного, но по интонации чувствуя, что говорят ей что-то хорошее.

– Ну вот, – продолжил Пестель, – я тесты выкупил в этой уродской «Обдирочной», потом носился по городу, показывал надежным, очень квалифицированным специалистам. Все наделся: ну, должен же быть хоть какой-то шанс, самый маленький. А специалисты вздыхали и смотрели на меня жалостливо… Я понимаю, что болезнь неминуемо отнимет тебя у меня. Но я не понимаю, почему я должен бежать впереди болезни и расставаться с тобой до того, как… как… ну, в общем, все это случится. Разве я не имею права прожить те счастливые моменты, которые, может быть… которые я… которые мы…

Пестель замолчал, подбирая слова.

Наташу поразило, что она совсем недавно думала о том же самом.

– И еще, знаешь… – Впервые за время разговора Пестель улыбнулся. Причем с облегчением. Будто сказал что-то неприятное, но важное, и теперь можно расслабиться. – Я очень верю своим ощущениям. Они меня никогда не подводят. Мысли подводят, ощущения – нет. Так вот ощущения подсказывают мне: наша история окончится… как бы это сказать… не так, как мы ждем. Разум негодует, утверждая, что все предопределено, а ощущения не соглашаются, хоть ты тресни.

Наташа подошла к нему, погладила по волосам, по щеке, посмотрела в глаза – внимательно, будто пытаясь понять, откуда вдруг взялся этот человек.

Это было непонятно. Но значения не имело. Вообще, когда любовь – детали не имеют значения. Важно было только одно: чтобы этот человек никуда не делся. Как можно дольше не девался никуда.

Вошли в спальню.

Пестель начал раздевать ее, она подчинялась.

Подумала совершенно некстати: «Как давно у меня дома не было мужика. Как давно!» Пестель положил ее на кровать, смотрел на нее, любовался.

У Пестеля были нежные пальцы, умелые. Он вообще был страстный и умелый одновременно. Наташа тоже старалась, как могла. И пальцы ее скользили где надо. И Пестель стонал, и она стонала. И все было хорошо, почти как по-настоящему.

Только не могла Наташа отключить голову, не могла поплыть в этой страсти. Впервые в жизни она хотела, но не могла отдать себя любимому человеку.

Забыться было нельзя. Забыть – нельзя. Даже в ее пьяном и от коньяка и от любви состоянии она слишком хорошо понимала: забыть нельзя.

А потом было утро. Утро, которое все и решает в любви. Да, светлое утро, а не темная ночь. Спокойная радость оттого, что рядом любимый человек, а не бешеная страсть. Страсть можно испытывать и к проститутке, а вот эта спокойная радость утра бывает только рядом с тем, с кем хочешь прожить день.

Пестель поцеловал Наташу в глаза. Она проснулась от этого поцелуя и подумала, что, если бы умела молиться, поблагодарила бы Бога за то, что под конец жизни Он подарил ей такой праздник.

Как же не хотелось в это утро, казавшееся теплым и светлым, чтобы праздник был «под конец». Ужасно не хотелось. До слез, которые не текли потому лишь, что радость все-таки умудрялась быть сильнее ощущения смерти.

Завтракали под телевизор. Пили кофе. Ели сыр. Было хорошо.

– Какие планы на день? – спросила Наташа.

Спросила не потому, что ее так уж сильно интересовало, чем именно будет заниматься Павел Иванович, а потому, что в ее картине счастливой жизни это был обязательный фрагмент: женщина спрашивает мужчину о его планах. Мужчина отвечает. Потом они целуются у дверей. Женщина смотрит в окно, как мужчина уезжает, и возвращается на кухню готовить ему еду.

Такой план Наташе очень нравился.

– Планы у меня теперь одни, – сказал Пестель. – Биться с Саморядом не на жизнь, а на смерть. Причем на его смерть.

– А это не опасно? – спросила Наташа.

Спросила, прекрасно зная ответ. Но в ее картине счастливой жизни женщина должна была волноваться за мужчину и непременно задавать ему такие вопросы.

С того самого мгновения, как Наташа утром увидела в своей постели Пестеля, ей все время казалось, что она играет роль. И эта роль ей определенно нравилась.

Она поцеловала Пестеля у двери, пообещав приготовить на ужин что-нибудь необыкновенное.

Постояла у окна, помахала рукой.

Подумала: «Как странно я прожила жизнь! Все мои любовные истории – это истории про мужиков, которые обижали меня, а я им мстила. Я прожила жизнь почти до конца и впервые провожаю мужчину, стоя у окна! Как такое могло случиться?»

И еще подумала: что бы ни сделал Пестель дальше, она ему мстить не будет. Никогда.

И еще удивилась, что не может определить жанр того, что происходит у нее с Пестелем. Это явно был не роман, и не повесть, и, конечно, не поэма.

Может быть, сказка? Обыкновенное чудо?

Звонок в дверь раздался некстати.

А ведь все было так хорошо распланировано. Сначала залечь в ванну с каким-нибудь бессмысленным детективом. Потом готовить ужин. Потом ждать – одновременно с тоской и радостью. Здорово!

А тут – на тебе! – пришел кто-то.

Еще надеялась, что это какой-нибудь очередной «озабоченный» по «дверному объявлению». В глазок посмотрела. Матерь Божья! Цветков.

Решила: «Ну, понятно, сейчас ругать будет… Мол, на работу не ходит который день… То да се… Только чего сам-то припилил? Мог позвонить, вызвать, как и положено начальнику».

– Извините, у вас телефоны все отключены, а мне надо с вами поговорить, – сказал Цветков, будто отвечая на незаданный вопрос. – А гадость на двери – подарок от Артура?

Наташа кивнула.

– Что ж не сказали? Я бы уж давно мастера прислал. – Цветков впечатления грозного начальника не производил. Наоборот, было очевидно, что он старался произвести впечатление доброго приятеля.

Газету сразу протянул, «Желтый тупик». А в ней – на первой полосе! – Указ Президента о награждении врача больницы имени Фасовского Сунько Д. И. орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени, а также интервью с министром здравоохранения, в котором тот восторженно говорит, что Денис Сунько являет собой образ настоящего русского врача и что только такие люди…

Наташа не сразу, но вспомнила Сунько, особенно как тот мечтал попасть на страницы газеты, и усмехнулась:

– Не дай бог, если он – символ настоящего русского врача. И ведь что самое обидное? Наверняка в той же Фасовского есть настоящие доктора, которые работают, а не пиарятся. Но их никогда не отметят. Никогда.

– Что вы имеете в виду? – не понял Цветков. – Я хочу искренно поздравить вас, Наталья Александровна. Мы хоть и желтая пресса, а смотрите: какой эффект! И главное, какая скорость! Только вышел ваш очерк, и – пожалуйста.

– Так им же пример нужен, яичко – к Христову дню…

Цветков тему продолжать не стал. Сел молча. От чая не отказался. Пока чайник закипал, молчал всем своим видом показывая, что пришел по серьезному делу.

На Наташин вопрос: «Вам с лимоном?» – ответил неожиданно:

– Наталья Александровна, я развожусь со своей женой.

Наташа не знала, как реагировать, и поэтому отреагировала глупо:

– И чем я могу вам помочь?

Цветков посмотрел выразительно. Наташе стало неловко. Решила выкрутиться и, конечно, выпалила еще одну глупость:

– Извините, Алексей Николаевич, но я не знаю, что в таких случаях делают: поздравляют или сочувствуют…

– Да я сам не знаю… – Цветков встал, походил, снова сел. – Дело в том, что я не просто так развожусь, а чтобы жениться на вашей подруге.

Оп-па! Цветков женится на Ритке! Какой причудливый получился узор.

– Я давно искал… Как сказать? Ну, нормального человека… Я вам уже говорил когда-то…

Наташа вспомнила, как в день рождения Цветкова главный редактор приставал к ней среди компьютеров и действительно что-то такое рассказывал про родителей-геологов и про то, что ищет нормальную женщину, с которой хотел бы слиться во всех смыслах.

Господи, как же давно это было! Словно в иной жизни…

– Я даже лозунг в кабинете снял. – Цветков улыбнулся почему-то виновато. – Помните еще, какой лозунг у меня висел?

– «Деньги утешают лучше, чем слова», – пожала плечами Наташа. – А это при чем тут?

– Просто, пообщавшись с вашей подругой, я понял, что это – глупость. Самое главное утешение именно в словах. Проблема состоит в том, чтобы найти того, кто умеет эти слова говорить.

– Да уж, что-что, а поговорить Ритуля умеет. – Наташа поняла, что сказала как-то слишком зло, и тут же добавила с улыбкой: – А вообще, я вас поздравляю. Ритулька – замечательный человек!

Цветков оживился:

– Так вы на нее совсем не злитесь?

– За что? – напряглась Наташа.

– Да я не знаю… Она деталей не раскрывает. Нервничает только очень и тексты произносит, как героиня плохого боевика: «Я ее предала! Она не простит мне предательства!»

– Вот оно как. Вы, оказывается, не просто так пришли, а как парламентер?

– Ну, типа.

Пожалуй, впервые в жизни Наташа видела смущенного Цветкова.

– Ну, тогда, господин парламентер, передайте, пожалуйста, Рите, что я не только не злюсь на нее, но я ей чрезвычайно за все благодарна. Вы даже можете передать: благодаря ей, я поняла, что в мире все-таки существует любовь.

Цветков оживился:

– Надо же! Мы сделали один и тот же вывод, благодаря одному и тому же человеку… – Цветков вскочил. – А может быть, вы сами ей все скажете? Понимаете, она так переживает, а я не могу, когда она переживает, у меня просто из рук все валится.

– Чего она переживает-то, дуреха? – Наташа потянулась к телефону.

– Она внизу сидит, в машине. Ждет, позовете вы ее в гости или нет.

Потом Цветков привел Риту. Рита вид имела виноватый. На Наташу смотреть боялась. Так, почти не глядя, Рита увела подругу в другую комнату, начала извиняться:

– Я бы никогда не рассказала. Ты же меня знаешь: я – кремень! Вот Цветков как меня ни спрашивает, что с тобой, – не колюсь. Но этот-то твой, декабрист, начал тебя практически оскорблять. Кричал: «У нее другой! Я знаю, что у нее другой!» А я несправедливость органически не переношу. Вот и не выдержала, раскололась про эту «Обдирочную».

Рита ждала реакции. Наташа смотрела без осуждения.

Рита обняла подпругу:

– Не обижаешься? А влюбляться, правда, хорошо? Я, ты знаешь, панически боюсь состариться. Так вот я тебе так скажу: нет лучшего средства для вечной молодости, чем любовь к мужику.

– Это ты мне как краевед говоришь? – рассмеялась Наташа.

Потом вместе с Ритой они готовили ужин, потом ели его.

Цветков все время гладил Риту по руке. Рита виновато поглядывала на Наташу и стеснительно руку убирала.

Наташа поглядывала на часы – волновалась за Павла Ивановича.

А Пестель все не шел. Позвонил один раз, сказал:

– У меня все в порядке.

Но это уж когда было! С того времени порядок вполне мог превратиться в беспорядок.

А потом Цветков стал уже не просто гладить руку, а сжимать ее все сильней. И тогда Рита сказала:

– Нам пора.

Цветков вскочил радостно.

Наташа смотрела в окно, как Цветков с Ритой садились в машину.

Машина уехала, а Наташа осталась у окна. Так и стояла, трагически, тревожно вглядываясь в темноту двора, как в фильмах про войну. Лишь изредка оборачивалась, чтобы еще раз глянуть на часы.

Волновалась, что Саморяд все-таки может настичь Пестеля, и тогда… Даже невозможно было думать, что тогда.

Пестель пришел около часа ночи. С лицом победителя. Наташа успокоилась, решила, что все в порядке и поводов для волнений нет. А расспрашивать Павла Ивановича ни о чем не стала, рассудив: захочет – сам расскажет.

Пестель не привык никому ничего рассказывать и потому ел молча. С видом победителя, но молча. Наташа смотрела на него лирично. И это тоже был фрагмент из счастливой жизни.

Мужчина молча ест. Женщина на него смотрит. Счастье.

– Здорово, что ты молчаливый, – сказала Наташа.

Пестель буркнул в ответ:

– Чего хорошего-то?

– А мне вообще нравятся молчаливые. Они фантазию возбуждают. Смотришь на такого и фантазируешь – и про него, и про себя. А от говорливых мужиков только шум.

Павел Иванович настолько был увлечен едой, что отвечать не стал.

Только доев, спросил:

– Тебе не противно будет мне руку перебинтовать? Так надоело в больницу ездить. Сможешь?