Андрей Максимов - Карма

Пестель почувствовал, что кто-то дергает его за штанину. Это был уличный мальчишка, который изо всех сил старался выглядеть несчастным.

– Дяденька, подайте на хлебушек сироте.

Павел Иванович внимательно посмотрел на мальчика.

– Чего, не верите? – улыбнулся мальчишка. – Я, правда, сирота. Папки не знаю, а мамка от водки померла.

– Сирота? – переспросил Пестель, убыстряя шаги.

– А деньги? – крикнул мальчишка.

Павел Иванович кинул ему сто рублей и бросился искать свою машину.

– Сирота, – тихо повторял он. – Сирота… Тра-та-та… Сирота-та-та…

Он понял, что надо делать.

Проехали один город, потом второй. «Бээмвуха» мчалась легко, словно летела.

– Паш, – пискнула Наташа. – А ты мне так и не скажешь, зачем мы едем в твою Великую Тропу?

– Натусь, давай договоримся так. Мы приедем в город. Поселимся в гостинице. Ты можешь смотреть телевизор, гулять по городу, там достопримечательностей нет, но есть очень красивые церкви. И вообще там красиво. Ты можешь делать все, что угодно. Но я тебя умоляю: ни о чем меня не спрашивай, ладно? Придет время, я сам тебе все расскажу.

– Ладно, – вздохнула Наташа. – Только это не честно. Мы же вместе… Мы же…

Пестель посмотрел на Наташу.

Наташа поняла, что дальше спрашивать бесполезно.

Город Великая Тропа принадлежал к тем многочисленным российским городам, описывать которые бессмысленно. Жизнь в них не то чтобы остановилась, она, собственно говоря, никогда и не двигалась. Всякий человек, родившийся в Великой Тропе, мечтал уехать отсюда куда-нибудь, где кипит настоящая жизнь. Поэтому те, кто оставался, были людьми смирившимися, а потому абсолютно спокойными.

Эта спокойная, неспешная жизнь была видна уже из окон автомобиля. Павел Иванович даже скорость сбавил. Хотя машин было немного, однако мчаться по зеленым улицам этого города казалось совершенно невозможно.

«Бээмвуха» затормозила у пятиэтажного здания, на котором красовались огромные буквы: «ОТЕЛЬ „ВЕЛИКАЯ РУСЬ“». Наташа никогда не видела слово «Hotel», написанным по-русски, – это было забавно.

Администратор «Великой Руси» смотрел на них недоверчиво, а когда они подошли, то и вовсе опустил лысую голову в бумаги.

– Нам нужен номер, – сказал Пестель в лысую голову. – Люкс.

Лысая голова поднялась и почему-то прошептала:

– Люкс стоит…

Павел Иванович улыбнулся, услышав сумму.

Администратор улыбнулся в ответ и протянул анкеты.

Наташа взяла ручку, но Пестель жестом остановил ее. Он положил на незаполненные анкеты стодолларовую бумажку и протянул администратору.

Лысый администратор проводил Наташу и Павла Ивановича до номера.

Получив чаевые в американской валюте, долго кланялся, протянул свою визитку с номером мобильного телефона, просил обращаться при первой необходимости и даже без необходимости.

Как только дверь за ним закрылась, Наташа обняла Пестеля:

– Пашка, ты – волшебник! У тебя все получается!

– Ну, коли так, значит, у меня получится первым пойти в душ. А потом я отдам его в полное твое распоряжение. Я быстро. О’кей?

Наташа прошлась по двум комнатам номера, открыла-закрыла двери шкафов, которые конечно же открывались закрывались со скрипом, подошла к окну.

Напротив гостиницы располагалось одноэтажное здание с вывеской «Мини-супермаркет „Великий“».

Наташа улыбнулась, город Великая Тропа казался ей все более занятным.

Включила телевизор. И тут же закричала:

– Паша! Скорей! Паша!

Пестель выскочил из ванны в своем любимом махровом халате.

Диктор «Новостей», строго глядя на зрителя, говорил:

– После допроса в прокуратуре арестован глава ООО «Светлый путь», известный предприниматель и меценат Иван Петрович Саморяд.

На экране возникла фотография Ивана Петровича. Саморяд глядел с укоризной.

– Как нам сообщили компетентные источники в прокуратуре, в ближайшие дни Саморяду будет предъявлено обвинение в уходе от налогов в особо крупных размерах.

На экране появился человек в прокурорской форме…

– Смотри-ка, – всплеснула руками Наташа. – Этот, который нас допрашивал… Как его?

– Коростылев, – подсказал Пестель.

Коростылев, сурово глядя на зрителей, сообщил:

– Мы стояли и будем стоять на страже интересов граждан нашей Родины. Мы не можем позволить, чтобы кто-то обворовывал нас с вами, наших детей и внуков. Это недопустимо! – Следователь потряс в воздухе какими-то бумагами. – Нам удалось собрать неопровержимые документы, свидетельствующие о том, что Иван Петрович Саморяд цинично уходил от налогов. Иногда, что особенно отвратительно, он делал это под видом благотворительной деятельности.

Рядом со следователем возник худенький журналист в очках.

Журналист посмотрел в блокнот и сказал, пытаясь улыбаться:

– Сергей Сергеевич, нас всех очень волнует вопрос: как все-таки продвигается дело в отношении теракта на телевидении?

– Кто вам сказал, что это был теракт? – строго спросил Коростылев.

От испуга журналист так резко опустил взгляд, что, казалось, его очки не удержатся на носу и упадут прямо в блокнот.

– Это не доказано. Дело Саморяда и дело о происшествии в телестудии будут объединены. И мы узнаем правду! – вскрикнул Коростылев. – Узнаем. Пока же могу сказать, что у нас есть неопровержимые доказательства того, что господин Саморяд хотел использовать марафон «Дети – наше счастливое настоящее» для собственного обогащения.

– Какой цинизм, – пискнул журналист.

– Да, – гордо изрек Коростылев и погрозил пальцем зрителям, – некоторые не понимают, что наступили новые времена, что отныне вообще никому не будет позволительно и никогда. Никому и никогда вообще!

Тут снова возник диктор и сказал, радостно улыбаясь:

– Переходим к новостям спорта.

Наташа рухнула на диван:

– Паша, но они же придут сюда! Они тебя начнут искать.

– Кто они?

– Ну как… Эти… Коростылев. Паша, ты же свидетель. Будет следствие…

– О чем ты? Какое следствие? Я предоставил следствию все бумаги против Саморяда. Как ты понимаешь, против меня там ничего нет. Там даже подпись стоит не моя, а моего мифического заместителя, человека, которого вообще не существует. И все знают, что его не существует, но все равно будут его искать. Меня, конечно, пару раз вызовут повесткой в качестве свидетеля. Я не обнаружусь. Ну, не станут же они ради меня тянуть столь важное с политической точки зрения следствие? Тем более что по большому счету я им не нужен – у них и так есть все улики. – Пестель запахнул поплотнее халат и закурил. – Думаешь, они раньше не догадывались, чем занимается Саморяд? Не просто догадывались – знали. Но молчали. А я их убедил, что больше молчать нельзя.

– Как убедил? – Наташа с трудом сдерживала восторг.

– Ты видела, как изменился администратор гостиницы при виде долларов? Такие администраторы существуют везде. Есть честные люди, а есть такие. И покуда они прекрасно себя чувствуют, человек с деньгами будет сильней любого закона. Это печально, но это факт. Я их и убедил с помощью денег…

– Взяток? – почему-то вскрикнула Наташа.

– Не только… Я им объяснил схему, при которой арест Саморяда будет им весьма выгоден. Они сказали: «Подумаем». А у меня не было времени на их раздумья, и я показал им документы, которые можно было обнародовать без их ведома, а можно – с их. Они решили, что их участие будет лучше и в материальном, и в политическом плане.

– Потрясающе! – воскликнула Наташа, но тут же ее взгляд потух. – А если тебя найдут и убьют саморядовцы?

– Зачем, солнышко? Саморяд забыл, что Окружение при первой возможности всегда предает своего хозяина. Всегда. По-другому не бывает. Когда Окружение поняло, что можно убрать Саморяда и получить фирму, оно мне еще и помогло.

– А если Саморяд… – начала Наташа.

Пестель не дал ей договорить:

– Конечно, Саморяд попробует все свалить на меня, но ему не позволят. Ему объяснят, как надо себя вести, чтобы все было хорошо. Саморяд – человек трусливый и быстро все поймет.

Пестель загасил сигарету и сел на диван рядом с Наташей.

– Но ты же не можешь исчезнуть из Москвы навсегда? – спросила Наташа.

– Почему? – усмехнулся Пестель. – Я могу уйти в тонкий мир. Как у вас там, в тонком мире, принимают заблудших овец?

Наташа рассмеялась:

– Я серьезно.

– И я серьезно. Тебе не кажется, что, после того как мы встретились, вся остальная жизнь стала не так уж и важна? Ты знаешь, когда человек молод, любовь подвигает его на всякие поступки, порождает вдохновение и прочие лирические ля-ля… Но когда становишься старше, она уже ни на что не подвигает и не вдохновляет, а только успокаивает. Хочется жить в любви и ничего больше не делать.

Наташа хотела возразить: но ведь наша любовь обречена? Сколько ей осталось, нашей любви, – два месяца, три? Но промолчала. Было так чудесно сидеть с любимым человеком в гостинице в маленьком городке. Зачем спугивать это чудо, если оно само все равно исчезнет?

Сидели, молчали. За окном дышала вечерняя тишина провинциального города.

– Карма у меня какая-то дурацкая, – наконец прервала молчание Наташа. – Наверное, отрабатываю за кого-нибудь, может, за родителей, может…

Слова Наташи почему-то ужасно обрадовали Пестеля.

– Отрабатывать карму за родителей! – Пестель поцеловал Наташу. – Какая ты умница!

Наташа смотрела с недоумением. Но Пестель, казалось, этого не замечал:

– Я знаю или, скорей, чувствую, что мне совершенно необходимо понять, почему и зачем именно я приходил в твой сон. Мне кажется, это многое объяснит в нашей жизни и, может быть, даже чему-то поможет.

Наташа снова вспомнила, что перед тем ужасным сном ей долго ничего не снилось, как нарочно. Словно освобождали пространство, чтобы потом сообщить нечто очень важное. Так крик особенно хорошо слышен в тишине. А на чистом листе заметна любая точка.

– Чтобы разобраться в наших снах, ты и приехал в Великую Тропу? – спросила Наташа.

– Да. На улице я случайно встретил мальчика, сироту, и у меня возникли кое-какие мысли, которые необходимо проверить.

Наташа помолчала немного, потом встала, поцеловала Павла Ивановича и пошла в душ.

Ей было так грустно, что хотелось выть.

Жизнь у Пестеля и Наташи проистекала странно что ночью, что днем.

По ночам их тела нагло и безудержно тянулись друг к другу. Но разум сдерживал их.

Больше всего на свете Наташа боялась заразить Павла. Презервативам она никогда не доверяла, вот и занимались они, как грустно шутил Пестель, «инвалидным сексом». Печально, конечно, что никогда не будет у них того настоящего соединения, о котором говорил Семен Львович, но зато можно было засыпать и, главное, просыпаться рядом.

Утром они завтракали в гостиничном ресторане, потом Павел Иванович целовал Наташу и исчезал.

Появлялся он поздним вечером, а пару раз даже и вовсе не пришел ночевать. О том, где был, что делал, на какие вопросы искал ответы, не рассказывал категорически.

А Наташа целыми днями бродила по городу.

В больших городах люди выглядят пришельцами на фоне природы, да и сама природа – деревья, пруды кажутся случайно забредшими в мегаполис. А вот жители маленьких городов кажутся частью природы, они столь же величественны, безмятежны и неподвижны, как деревья, озеро или река.

Наташа даже хотела выкинуть свой мобильник, чтобы ничто не напоминало о московской жизни. Никого не хотелось слышать. Даже Риту. Пусть себе радуется жизни рядом с Цветковым.

Но Пестель запретил, вынул аккуратно sim-карту и сказал:

– Аппарат у тебя хороший, зачем выкидывать? А потом, ты такой человек, что сто раз можешь передумать. Пусть пока sim-карта у меня полежит.

Как важно, думала Наташа, поменять пейзаж перед глазами. Поменяешь пейзаж – кажется, что и жизнь изменилась. Человек не за новыми впечатлениями уезжает в путешествие, а за новым пейзажем.

Так и бродила по городу, занятая абстрактными, но приятными размышлениями. Ее скукоженная душа словно распрямлялась. Жизнь уже не вызывала у нее такого бешенства и злобы, как раньше. Наташа не разрешала себе ни на что надеяться, понимая, что надеяться не на что. Она свыклась с мыслью о неизбежности смерти так же, как человек свыкается с мыслью о неизбежности старости. Смиряется, и эта мысль уже не портит настроения.

«Душе женщины необходим мужчина, – размышляла Наташа, попивая невкусный кофе в кафе „Великий кофейник“. – Не телу даже, а душе. Дереву необходимо небо, траве – земля, рыбам – озеро, глазам – горизонт, а женской душе – мужчина. Так повелось».

Наташа потеряла счет дням… Сколько их прошло? Десять, две недели? Поначалу все ждала: когда же ей наскучит это пресное существование? А оно все не наскучивало – может быть, потому что не было пресным?