Андрей Максимов - Карма

– Он сам себя опозорил, – сказала Рита. – Если мужчине деньги нравятся больше, чем женщина, то так ему и надо!

– Большинству мужчин, увы, деньги нравятся больше, чем женщины. – Семен Львович был абсолютно серьезен. – Может быть, это происходит потому, что чем больше денег – тем больше женщин, а чем больше женщин – тем меньше денег.

Наташа отвечать не торопилась. Ей почему-то ужасно не хотелось, чтобы этот пожилой, совершенно случайно возникший в ее жизни человек думал о ней плохо. Ей хотелось, чтобы он ее понял.

– Во-первых, – наконец произнесла она, – он – подонок. Так? Он продался за четыреста баксов. Так?

– Но то, что вы придумали, тоже не совсем… как бы это сказать… – замялся Семен Львович.

– Интеллигентно, – подсказала Наташа. – Да. Но что поделать, если мы живем в такое время, когда каждый человек просто обязан ощущать рядом с собой телекамеру? Все эти бесконечные розыгрыши и подставы – это, как говорится, факт нашей жизни. Подстава – это жанр. Новый жанр журналистики и, если хотите, новый жанр жизни, который позволяет быстро открыть какие-то самые главные качества человека. Я работаю в этом жанре. Как говорится, таков мой формат. Вот и все.

– Понимаю, – вздохнул Семен Львович. – Прежде были баллады, романсы, сегодня – подставы. Понимаю. Но кто же вас заставляет работать именно в этом жанре?

– Жизнь, – вступилась за подругу Рита.

– Жизнь, дорогие мои девушки, добра. Это люди придумали, будто жизнь – испытание. Жизнь – праздник. Если вы просыпаетесь и видите небо – это уже повод для счастья. А знаете, как смотрит собака, если ты вылечил ее от боли? Или лошадь? Не надо пенять на жизнь – она не такая самостоятельная, как вам кажется, она – такая, какой вы ее делаете. Это я вам как старый краевед говорю. – Семен Львович, улыбнувшись, посмотрел на Риту. – Извините за старческое занудство.

Он приподнял шляпу, прощаясь, и фигура его начала медленно растворяться в зелени двора.

– Телефон-то ваш дайте! – бросилась вслед Наташа.

– Я появлюсь, когда буду нужен, не сомневайтесь. Я всегда так делаю: когда нужен – тогда и появляюсь. А когда не нужен – ухожу.

И Семен Львович ушел.

– Классный какой дядька, – сказала Рита. – Он откуда взялся-то?

– По объявлению пришел, – вздохнула Наташа.

Теперь на телефонные кнопки жала Рита. С тем же успехом. Номер этой чертовой «Обдирочной» был беспробудно занят.

– Может, сломался? – нервничала Наташа. – Ритуль, а если он сломался, что же тогда делать?

– Фигня, а не проблема. Поедем туда…

– Я больше в эту «Обдирочную» не пойду.

– А я думала – побежишь, – усмехнулась Рита. – У тебя подруга имеется для выполнения неприятных поручений. Я сама пойду. Сама все узнаю. Как ты назвалась-то?

– Сквозняк.

– Ну вот, скажу, что я – Сквозняк. Они поверят. И вообще, перестань паниковать, я чувствую, что все будет хорошо. Хорошо. Пускай пока телефончик отдохнет, да и я тоже. – Рита рухнула в кресло. – Слышь, подруга, а тебе, правда, этого лейтенанта не жалко? Он в общем симпатичный такой гаишник. Не более подонистый, чем все остальные…

– Я уже тоже думаю: может, хрен с ним, с материалом? Цветкову я все объясню, да он и сам не очень-то этой темой загорелся. Про пятьсот долларов уже забыл наверняка. Я лучше еще какую-нибудь фигню придумаю… – Наташа вздохнула: – Что-то я, подруга, сентиментальной становлюсь. Для моей профессии – это кранты.

Рита подскочила к подруге, поцеловала:

– Молодец, Наташка! Тебе Бог за это «спасибо» скажет каким-нибудь своим, Божеским способом.

– Бога понять нельзя, – сказала Наташа. – Я в душ пойду, пока чайник греется. А ты звони.

Рита снова начала тыкать в кнопки, не очень веря в удачу.

И вдруг – длинные гудки. Долго никто не подходил. Но Рита решила ждать до победного.

И услышала усталый женский голос:

– Алло.

– Здравствуйте, – залепетала Рита. – Добрый день. Я хотела узнать результаты теста. На СПИД. Да-да. Как фамилия? Моя? Моя-то? Или того, кто тест проходил? Ой, простите, глупости говорю. Волнуюсь. Как же фамилия-то ее была… Смешная такая. Ветер, что ли?

И тут в трубке спросили:

– Может, Сквозняк?

– Ага, – обрадовалась Рита, – Сквозняк. Какие вы хорошие! Все знаете: Сквозняк. Да-да.

А Наташа в ванну не пошла. Услышала, что Рита дозвонилась, и вошла в комнату, прислонившись к дверному косяку.

Наташа видела, как побледнела Рита и как повторяла:

– Положительный. Точно? Последняя стадия? Точно? СПИД? Точно? И не может быть ошибки? У вас не бывает ошибок? Никогда не бывает? А… Сколько ей… мне… осталось? Месяцы… Точно? Запустили? Можно к вам прийти… и вы посоветуете, как лечиться… Алло… Не может быть ошибки? Не бывает? Алло…

Холод поднялся и залил всю Наташу – от кончиков пальцев до затылка.

Она села на диван. Слез не было, и крик не рождался. Холодная пустота внутри – и все.

– Они сказали, что ты запустила… Что лечение продлит жизнь на несколько месяцев… Как же так, Наташка? – закричала Рита. – Как же так?

И почему это нам кажется, что жизнь лучше смерти? Может быть, потому что к жизни привыкли, а к смерти – нет? Ведь все люди знают, что когда-нибудь умрут. Все. И – ничего. Живем. И мысль о смерти вовсе не мешает течению жизни. Вся тайна в этом «когда-нибудь»… Это нечто очень далекое. Это почти «никогда».

Как все-таки правильно распорядился Господь, что никто из нас точную дату своего ухода не знает. А то бы такой хаос начался…

Наташа приняла свою болезнь как данность, словно была готова к ней. Почему-то не хотелось думать ни о том, чтобы сделать повторный анализ, ни о том, чтобы попробовать лечиться. Болезнь – а тем более болезнь серьезная – вынимает человека из жизни раньше, чем это делает смерть. Жажда жизни – это то, что заставляет нас существовать вопреки всему. Болезнь эту жажду утоляет мгновенно.

Наташа сдалась сразу. Не с радостью, конечно, но с готовностью. Подумала даже: «А что, собственно, мне жаль оставлять в этой жизни?» Долго думала, в окно смотрела, курила, коньяк пила. Ничего не надумала. Расстроилась. И запретила себе размышлять на эту тему.

Думать вообще было невозможно. Поэтому Наташа послала Риту в магазин за коньяком – и весь день пила. Падала на кровать, забывалась сном и снова пила.

Мозг затуманивался, жить становилось бессмысленней, а потому – легче.

Утром Наташа проснулась от телефонного звонка:

– Квартиру сдаете?

Повесила трубку.

Телефон снова зазвонил, голос был другой, но вопрос тот же:

– Вы квартиру сдаете?

Снова повесила трубку.

Пошла в душ.

Стоя под душем, она думала: «Зачем я тут стою? Зачем теперь вообще что-то делать?» Ведь что остается? Ждать, пока тебя положат в гроб, а на страницах «Желтого тупика» появится портрет с красиво-печальными словами.

«Интересно, на первой полосе напечатают некролог или внутри газеты?» – подумала Наташа, хотя ей это было совершенно не интересно.

Теперь казалось, что горло болит невыносимо. И насморк казался бесконечным. Тут еще менструация началась некстати. А во всех книжках про СПИД написано: «Нарушается менструальный цикл».

Телефон звонил, не переставая. Она перестала поднимать трубку.

Достала книжки про СПИД. Начала читать. Заплакала.

Пошла за коньяком – кончился.

Оделась. Открыла дверь и тут же наткнулась на клочок газеты. Подняла.

Фломастером было обведено объявление: «Сдаю квартиру в хор. состоянии на длительный срок. Дешево». И – ее телефон.

Тем же фломастером рядом было написано крупно: «Извинись!»

Порвала объявление, подумала: «Зря порвала. Может, все-таки милиция вмешается хоть с помощью Цветкова. Был бы вещдок». И тут же: «Зачем? Ну, накажут Артура или не накажут – какая теперь разница?»

На двери висела пара записочек. Наташа порвала их, не глядя, и подумала: «Вот бы переспать с вами в моем нынешнем положении. Смешно…»

По дороге в магазин рассмеялась, да так громко, что прохожий отшатнулся.

Подумала: «Если верить книжкам и фильмам, мне бы надо размышлять о том, что я умру, а мир этот останется. И люди так же будут бегать, и солнце светить, и гаишники брать взятки. А меня не будет. Но об этом почему-то не размышляется. Совсем».

Мысль показалась смешной. Вот и рассмеялась.

Вернулась домой. Поставила варить курицу. Странно, но хотелось есть.

Выпила.

Подумала: «Ну, ведь живут же люди – и раком больные живут, и СПИДом. И в хосписе люди живут. Да, кстати, может, съездить в хоспис?»

В хоспис ехать было нельзя: почему-то совсем не хотелось раскрывать свою болезнь. Никому. Хотя какая разница: знают или нет?

Может, все-таки поехать в какую-нибудь другую «Обдирочную», поприличней, и еще раз тест сдать? А потом – что? Ждать неделю? А как эту неделю жить? Это же не надежда будет, а какая-то тень надежды. Зачем нужна эта тень? Надо смириться и не рыпаться. Она же чувствовала, что так произойдет? Вот и произошло. И надеяться не на что. Только на Бога. Все-таки когда есть надежда на ошибку – жить легче. Это как будто темное-темное небо, а крошечная звездочка все-таки светит.

Не пойдет она проверять. И лечиться не станет. Пускай все идет, как идет. У нее нет ни сил, ни желания рыпаться.

Потом пришла Рита. Начала причитать, что, мол, с утра звонит, а трубку никто не берет и она уже подумала… а вдруг Наташа решила из окна… Или еще какую глупость…

Рита даже перекрестилась, чего раньше никогда не делала.

Рита была выгнана незамедлительно. Но она натолкнула на мысль, которая Наташе в голову не приходила.

Открыла окно – посмотрела вниз. Седьмой этаж.

Подумала одно: «Бред!» Дальше думать было лень.

Выпила коньяка. Стало чуть легче, то есть безразличней.

Пачка снотворного? Вены?

Страшно… Да и недостойно как-то. А если, не приведи господи, спасут – как же тогда жить?

Подумала: если Бог послал мне такое испытание под финал жизни, зачем же идти против Бога?

Удивилась: про Бога всегда редко думала, а в последнее время почему-то постоянно… Ну почему, почему люди вспоминают Господа только в минуты печали? Может, если бы они помнили о Нем всегда, если бы ощущали себя живущими в присутствии Бога, жизнь шла бы иначе? Может, тогда и СПИДа бы не было… Хотя при чем тут СПИД?

Развивать эту мысль сил не было.

Пила, спала, принимала душ.

Позвонила на работу, сказала, что простудилась.

– Надолго? – спросила секретарша Цветкова. Хотела сказать: «Навсегда», но по инерции брякнула:

– Максимум недельку.

– Выздоравливайте, – сказала добрая секретарша.

Наташа повесила трубку и разрыдалась.

И снова пила, спала, принимала душ.

И опять…

Наташа спала плохо. Красивым и теплым словом «сон» это нельзя было назвать: забытье, мираж, бред. Но уж никак не теплый сон.

Ложилась спать не потому, что хотелось, а потому, что было необходимо. Перед тем как лечь, зачем-то стояла голая перед зеркалом. И каждый раз ей казалось, что язвы на ее теле, которые ее так напугали в свое время, становятся больше, и голова болит все сильнее, и горло першит… Ощущение такое, будто в горле вырастает огромная язва, которая вот-вот разрастется до невероятных размеров, – и тогда совсем уж невозможно станет дышать.

Она зарывалась в сон, как в одеяло, только чтобы не видеть, не слышать окружающего мира. Но под одеялом было душно, страшно, темно. И во сне было точно так же: жутко, отвратительно и дышать нечем.

Просыпалась среди ночи от этого удушья. Казалось, что задыхается. Несколько минут пыталась прийти в себя.

Ночь смотрела в окно, и там, в бездонной и бессмысленной черноте неба, виделись такие картинки, такие ужасы, которые не представлялись ей даже в те времена, когда она была маленькой и жутко боялась темноты.

Но однажды…

Когда это было? Кто знает… Дни сначала потеряли смысл, а затем – счет…

Так вот однажды вдруг жутко захотелось спать. И не поздно еще вроде было, а вот ведь… Глаза начали слипаться, усталость навалилась. В последнее время усталость была постоянной и потому не ощущалась. А тут прямо навалилась, как плита, – не выкарабкаться.

Голова подушки еще не коснулась, а Наташа уже уснула. Словно на лету. Но – спокойно, ровно, тихо.

Человек, как известно, существо не только живучее, но и любящее себя чрезвычайно. Есть в любом из нас стержень, который даже самым жутким жизненным обстоятельствам сломать трудно, а у иных людей – и вовсе невозможно. Гнется человек вместе с этим стержнем, гнется, однако вот ведь не ломается. Более того, вдруг обнаруживает с некоторым даже удивлением, что медленно, но все же начинает разгибаться.

Бог его знает, из чего этот стержень сделан, но замешан материал, очевидно, на привычке. Люди не страшного более всего боятся, а непривычного. Стоит любой жути стать привычной – и вот тебе, пожалуйста, живет себе человек дальше. Аж до самой смерти. И хвала Господу, что мы устроены так, иначе наша дорога до смерти была бы совсем короткой.