Когда моей маме исполнилось двадцать лет, дед отправил ее в Грецию, чтобы она познакомилась с исторической родиной. А она, вместо того чтобы осматривать Парфенон, попала в кружок молодых лоботрясов, увлекающихся идеями Карла Маркса. Среди них оказался мой отец, молодой и пламенный коммунист, который в свободное от политической борьбы время учился в Высшей технической школе на геолога. У мамы с папой был стремительный роман, мама опомнилась, только вернувшись в Лос-Анджелес. Возможно, на этом все бы и закончилось, но тут вмешался я.

— Ваша мама уже была беременна? — догадалась Женя.

— Точно, — улыбнулся Джордж, — свою беременность мама восприняла как знак судьбы и настояла на свадьбе. Был жуткий семейный скандал, дед рвал и метал, грозил лишить маму доли в мусорном наследстве, а потом смирился и отправил ее с неплохим содержанием в Грецию. Там я родился и дожил до тринадцати лет. Изредка мама ездила в Америку, где дедушка и бабушка с опаской разглядывали своего «коммунистического» внука. Поскольку мой папаша продолжал быть коммунистом, то в конце концов у него начались неприятности и он вынужден был уехать из страны. Как вы думаете, куда? Правильно, в Советский Союз. В Москве я закончил школу и три курса университета, между прочим, я учился на философском факультете. А потом моей маме весь этот коммунизм и нищая советская жизнь вконец опостылели, и она заявила, что уезжает в США. Вы будете смеяться, но отец последовал за ней, прямо в капиталистическое логово.

— А что было дальше? — спросила Женя.

— Да ничего особенного, — ответил Джордж, — родители проводили время в политических спорах. Папа между тем получил место менеджера на заводе деда, я получил диплом магистра, преподавал философию. А потом мне все это надоело, и я решил вернуться к своим корням, то есть в Грецию. Снимаю здесь, на Патмосе, маленький домик, вспоминаю новогреческий, учу древнегреческий, пытаюсь в подлиннике читать Платона и Аристотеля.

— Ну и как, Джордж, получается?

— Стараюсь. Кстати, если хотите, зовите меня Юрой. Так меня называли в России. У меня интернациональное имя. В Греции я Георгиос Иоаниди, в Америке — Джордж Джонсон, а в России — просто Юра Иванов.

Женя смотрела на его худое, загорелое лицо, на светлые глаза, в которых читалась затаенная грусть. Жене стало вдруг необычайно хорошо и спокойно рядом с Джорджем. Женя почувствовала, что вот уже несколько лет она находится в постоянной борьбы с окружающим миром, и только сейчас она поняла, что может полностью довериться этому удивительному человеку и ни за что больше не отвечать. А потом Женя вспомнила и упавшим голосом произнесла:

— Я завтра улетаю.

— Не надо пока об этом говорить, — преувеличенно спокойно произнес Джордж, — до завтра еще много времени. Посмотрите, какая удивительная ночь. Знаете, Женя, — при звуках своего имени, мягко, с еле заметным акцентом произнесенного Джорджем, Женя почувствовала, что ей не хватает дыхания. — Знаете, Женя, продолжал Джордж, — многие думают, что все южные ночи похожи одна на другую. А я знаю, что каждая ночь имеет свое лицо. Я различаю их по запаху. Например, эта ночь пахнет мускатом и жимолостью, и цикады поют сегодня особенно мелодично, а еще она пахнет вашими духами. Это «Фаренгейт», я угадал? — Женя кивнула. — Женщины, предпочитающие мужские духи, мне всегда казались особенными.

— Мне нравятся эти духи, — сказала Женя, — за то, что у них холодный запах.

— Да вы и сама холодная женщина, правда? У звезд холодный свет, он навеки пленил сердца поэтов и музыкантов. Пойдемте, Женя, покажу вам кое-что, что вы еще долго будете вспоминать в своем холодном городе.

Женя послушно поднялась, она так доверилась Джорджу, что даже не спросила его, куда он ее ведет. Оказалось, что домик Джорджа находился в двадцати минутах ходьбы от ресторанчика. Но Джордж пригласил Женю не к себе домой, а в небольшой катер, стоявший тут же, на берегу.

Они мчались куда-то вдоль берега, и Женя с наслаждением подставляла лицо теплым соленым брызгам. Катер удалялся от города, который постепенно превратился в бриллиантовое ожерелье, покоящееся на темном мятом шелке моря. Неожиданно катер затормозил, и Джордж осторожно завел его в крохотный заливчик, который море вылизало в прибрежных скалах. Женя подумала, что они сейчас выйдут на берег, но катер продолжал медленно продвигаться куда-то вглубь. С детским восхищением Женя поняла, что они заплыли в маленькую пещерку. Наконец Джордж выключил мотор и помог Жене выбраться на широкий плоский камень. Он постелил кусок толстого брезента и предложил своей спутнице сесть. Узкий луч карманного фонарика освещал низкие влажные своды пещеры, слабо колышащуюся воду. Женя молчала, ей жалко было нарушать эту вечную тишину. Первым заговорил Джордж.

— Я считаю эту пещеру своей собственностью. К счастью, туристы не знают о ее существовании. Иначе все здесь уже было бы изрисовано и загажено. Вы знаете, Женя, — неожиданно сказал Джордж, — здесь похоронен Пан.

— Здесь, в этой пещере?

— Точное место никому не известно, может быть, и здесь. Патмос — это удивительное место. Здесь Иоанн Богослов написал свой Апокалипсис и здесь же умер Пан, что означало смерть всего язычества. Правда, в этом совпадении есть нечто знаменательное?

Женя слушала его с чувством все нарастающей нереальности происходящего. Она находится в пещере, где слышно дыхание вечности. Рядом, прикасаясь к ней плечом, сидит удивительный человек и говорит о совершенно невероятных вещах, о смерти язычества и об Апокалипсисе. Женя никак не могла поверить, что все это происходит с ней на самом деле. А когда она поняла это, то заплакала, спрятав лицо прямо в теплых ладонях Джорджа.

Глава 11

1

Дмитрий мирно сидел на своей кухне и чинил телевизионную антенну. В последнее время ему слишком редко удавалось побыть дома одному, и сегодня был именно такой вечер. Дмитрий уже порядком устал от постоянного присутствия рядом с собой «молодняка», так он называл Настю и сына. К его величайшему удивлению, они слишком быстро нашли общий язык, обсуждали последние музыкальные новости, а сейчас отправились вдвоем на выставку модного авангардного художника.

Первые минут десять после их ухода Дмитрий переживал из-за того, что не способен ни понять, ни разделить интересы собственного сына. А еще его беспокоило то, что Настя в последнее время охотнее проводит время с Мишей, чем с ним. Но потом Дмитрий совершенно успокоился, расслабился, достал из кладовки свой любимый ящик с инструментами и принялся что-то подкручивать в антенне. Дмитрий не любил, да и не мог долго оставаться без дела. Лучшим отдыхом для него была вот такая нехитрая домашняя работа.

Серия частых телефонных звонков нарушила его умиротворение.

«Междугородный», — понял Дмитрий и поднял трубку. Он ничуть не удивился, услышав Женин голос. Необычными были волнение и мольба, звучащие в нем.

— Митя, — торопливо говорила Женя, — выслушай меня внимательно. Мне необходимо остаться здесь, на Патмосе, еще хотя бы на неделю.

— Переговоры затянулись? — еще ни о чем не догадываясь, спросил Дмитрий.

— Да нет, — ответила Женя, — все наши сегодня уезжают, но я хочу остаться. Мне необходимо остаться!

— У тебя неприятности, ты заболела?

— Да нет же, — с силой произнесла Женя, — у меня все хорошо, — и от ее голоса полыхнуло таким счастьем, что Дмитрий на мгновение отнял от уха трубку и посмотрел на нее. — Я полюбила одного человека, — волнуясь, говорила Женя, — он грек, ах, я не знаю, как тебе все объяснить за эти несколько минут разговора. Мы слишком далеко сейчас друг от друга. Если бы ты сейчас видел меня, ты бы все понял.

«Мы вообще слишком далеки друг от друга», — подумал Дмитрий.

— Послушай, — говорила Женя, — ты должен меня понять, ты ведь и сам сейчас влюблен. Да, признаюсь, я тебя осуждала сначала, но теперь все изменилось. Я встретила Юру, и эта встреча сделала меня совершенно другим человеком.

— Подожди, Женя, не так быстро, — попросил Дмитрий, — что-то я совсем запутался. — Какого Юру? Ты же говорила, что полюбила грека.

— Ну да, — рассмеялась Женя, — он грек, но я зову его Юрой. Он когда-то жил в России и хорошо говорит по-русски. Я ему про тебя рассказывала, мы скоро приедем в Россию, и я вас обязательно познакомлю.

— Буду счастлив, — мрачно усмехнулся Дмитрий. — Женя, послушай теперь ты меня, — он повысил голос и вскочил. Недоделанная антенна упала на пол, и от нее отвалилась именно та деталь, которую Дмитрий старательно привинчивал весь вечер. — Женя, все это совершенно несерьезно. У тебя случился самый тривиальный пляжный роман, просто летнее приключение, которое по законам жанра продолжения иметь просто не может. Я же сам не раз был в Греции и видел, как это все происходит. Пляжные романы и их загорелые герои очень заманчивы и романтичны, но все это подобно тропическим цветам, которые не живут в наших широтах. Женя, у нас, конечно, множество расхождений по разным вопросам, но я всегда считал тебя умной женщиной и никогда не думал, что ты купишься так легко. Женя, очнись, разрушь эту иллюзию, пока она сама не разрушила тебя. Что ты молчишь? — спохватился Дмитрий. — Я обидел тебя, ты плачешь?

— Нет, — холодно ответила Женя, и Дмитрий, услышав наконец знакомые интонации, почувствовал себя увереннее, — нет, дорогой, тебе не удастся довести меня до слез. Конечно, этот разговор влетит мне в копеечку, но все-таки я скажу тебе. Ты, Митя, страшный эгоист. В этом нет ничего удивительного, потому что все мужчины такие. Я надеялась, что твой пламенный роман с юной девушкой хоть немного изменит тебя к лучшему, но нет, ты все такой же. Мне всегда казалось ужасно несправедливым, что мужчина в любом возрасте может найти себе молодую подружку, а мы, женщины, после тридцати пяти уже можем поставить на себе крест или рассчитывать только на старых и никуда не годных развалин. Ты только представь себе, — горячилась Женя, — что, если бы я нашла себе кого-нибудь лет двадцати пяти, ты первый бы сжил меня со свету.

— Подожди, — прервал ее Дмитрий, — только не пугай меня! Сколько лет твоему греку?

— Сорок пять, — ответила Женя, — так что не переживай напрасно. Митя, пойми меня, это мой последний шанс. Другого такого уже не будет. Все эти твои слова о пляжном романе просто вульгарная чушь, которая лишний раз свидетельствует о твоей ограниченности. Пойми, я не могу сейчас уехать, не могу — и все. Столько лет я жила, забыв о себе, о своей душе, о любви, о счастье…

— Женя, это просто слова, — крикнул в трубку Дмитрий, — красивые слова и больше ничего. Конечно, ты можешь развлекаться сколько хочешь и с кем хочешь, но у тебя тут сын.

— И у тебя тут сын, — резко ответила Женя, — столько лет тебя этот факт не волновал вообще, и тут ты вдруг вспомнил. Пройдет еще несколько лет, и Мише не нужны будем ни ты ни я. Так что пользуйся случаем, побудь отцом лишнюю неделю. Это только пойдет тебе на пользу.

— Женя, я через день улетаю на гастроли в Калининград. И я не знаю, когда вернусь, через десять дней или через двадцать, все зависит от того, как пойдут там наши дела. Неужели ты хочешь, чтобы Миша остался с Настей? — это был последний аргумент, который Дмитрий приберег напоследок. Он был абсолютно уверен, что Женя никогда не допустит, чтобы их сын остался с его девушкой.

Но неожиданно Женя произнесла совершенно спокойно:

— Ну и отлично, пусть поживут вдвоем. Я три дня назад звонила, когда тебя не было дома, у Миши был очень довольный голос. Похоже, они неплохо ладят. Только оставь им денег. Не волнуйся, все расходы я возмещу. Ну все, пока, — весело закончила Женя, — я думаю, мы договорились. Я вернусь дней через десять. Ты там подготовь Мишу к тому, что я приеду не одна. Ладно, Митя, целую. Пожелай мне удачи!

— Черт возьми! — Дмитрий выругался в гудящую трубку и бросил ее на аппарат. — И эта тоже спятила на старости лет! Наверное, что-то такое в воздухе носится, все влюбляются… Какой-то дурдом! Я всегда думал, что годам к сорока начну наконец жить спокойно, а тут чем дальше, тем хуже…

Этот разговор совершенно вывел Дмитрия из себя. Несколько минут он ходил по кухне, то и дело натыкаясь на стол и плиту. Потом, чтобы хоть немного успокоиться, он взял в руки синий стеклянный шар, гордость своей коллекции, сел и начал пристально всматриваться в синюю мерцающую глубину. Дмитрий делал это так долго, что у него заболели глаза, но, в конце концов, ему начало казаться, что он видит внутри шара очертания таинственного города. Вероятно, там, внутри, люди живут спокойно, без сильных потрясений, без лишних эмоций и, главное, все прекрасно понимают друг друга, и никто не вынашивает тайных планов и намерений.