Нина Бомонт - Карнавал в Венеции

Надев халат и подойдя к окну, он снова услышал голос Кьяры. Лука не выдержал и решительными шагами направился в ее комнату.

Она сидела у стола, прижав ко лбу руку и сжав губы, как будто ей было невыносимо больно. Он бросился было ее утешать, но вдруг заметил, что она полностью одета. Даже плащ уже был накинут на плечи.

В одно мгновение беспокойство сменилось яростью. Она забушевала словно вырвавшееся из-под контроля пламя. Он с трудом подавил в себе желание закричать и вопреки своему обещанию снова запереть дверь. Набрав в легкие побольше воздуха, заставил себя расслабиться и разжать кулаки.

Успокоившись, он подошел к столу и спросил:

— Ты куда-то собралась?

От неожиданности Кьяра вздрогнула и выронила гусиное перо.

Не отступавшее от нее видение внезапно исчезло. Однако ничего не изменилось. Перед ней было все то же лицо.

— Я спросил, куда ты собралась.

Лицо Луки было сердитом, губы сжаты. Но она видела не гнев, а лишь боль и усталость. Она поймала себя на мысли, что ей хочется разгладить морщинки на его лице, стереть боль, притаившуюся в глазах.

— Ухожу.

— Я надеялся, что ты не уйдешь, не предупредив меня.

— Я не давала такого обещания, — спокойно, но с некоторым вызовом ответила она.

— Черт бы тебя побрал! — взорвался он. Его снова обуял гнев, но сейчас к нему примешалось новое чувство — боль. — Что же изменилось?

Кьяра видела, как он страдает, и ее захлестнула волна нежности.

— Я поняла, что ты прав.

— О чем ты? — Его глаза округлились от недоумения.

— Прошлой ночью ты сказал, что будет разумнее, если я покину этот дом.

— Как ты можешь так говорить! — крикнул он и, не давая ей опомниться, схватил ее. — Как ты можешь рассуждать так спокойно, будто мы разыгрываем какое-то театральное представление?

Кьяра окаменела.

— Отвечай! — потребовал он.

— Но ведь это правда. Будет лучше, если я уйду.

— Лучше для кого?

— Для меня, во всяком случае. А может, и для тебя.

— Премного благодарен за заботу. — Его губы исказила насмешливая улыбка. — Однако предупреждаю: я не позволю делать из себя посмешище.

— Я и не собиралась. Я доставляю тебе одни неприятности. Твой старший брат Алвизе хочет, чтобы я ушла. Я нарушила твои планы, посеяв в твоей голове сомнения, которые, может статься, нанесут тебе даже больший вред, чем опасность, которую я ясно вижу. Если ты поразмыслишь, то поймешь, что мне лучше уйти.

— Нет! — крикнул он. Все эти причины смешны. В его силах удерживать ее столько, сколько он захочет. — Я тебя не отпущу.

Почувствовав его решимость, Кьяра испугалась.

— Ты обещал, — напомнила она.

— Это была минутная слабость.

— Все равно это было обещание, — не сдавалась она, положив руку ему на сердце.

Это движение смягчило Луку. Если бы она попыталась оттолкнуть его, он снова бы ее запер. А если бы стала вырываться, он, возможно, овладел бы ею. Но ее нежное прикосновение и тихий голос нанесли ему сокрушительное поражение.

— Ты права. Ну вот, я опять оставил отметины у тебя на плечах, — вздохнул он, разжимая пальцы. — Не уходи, Кьяра. Ты мне нужна.

— Не говори так.

— Почему? Ведь это правда.

— Нет. Может быть, ты и хочешь меня, но я тебе не нужна. — Она старалась убедить в этом себя, а не его.

— Откуда тебе знать? Употреби свой дар, Кьяра, загляни мне в душу. Если ты посмеешь это сделать, то увидишь истину.

— Не в этом дело, Лука.

— А в чем же? Может, в твоих желаниях? — Что-то промелькнуло в ее взгляде и заставило Луку насторожиться. — Так чего ты хочешь, Кьяра?

— Сейчас мы говорим не о моих желаниях.

— А вчера?

— То, что было вчера, прошло.

— Разве? Скажи, глядя мне прямо в глаза, что ничего не чувствуешь!

— Мои чувства здесь ни при чем. Сдержи свое обещание и позволь мне уйти. — Помолчав, она спросила: — Или ты сделал опрометчивое заявление, решив, что я умираю и тебе не придется выполнять обещание?

Он мог бы запереть ее. Но сознавал, что Кьяра никогда его за это не простит. Да и он сам себя тоже.

— Нет. Я действительно собирался отпустить тебя.

Лука не видел ее лица, но услышал, как она вздохнула с облегчением, и этот вздох ранил его сильнее, чем удар кинжала.

— Скажи хотя бы, почему ты уходишь.

— Потому что, если останусь… — Она прикусила губу. Что ему сказать? Что, если останется, вручит ему себя? Не только тело, но и сердце и тем себя погубит?

Внезапно она почувствовала, что страшно устала бороться и с ним, и с собой. Ведь он и так почти завладел ее сердцем, притом помимо ее воли.

— Если я останусь, — снова начала она, — это не принесет счастья ни мне, ни тебе. — Столько печали и усталости было в ее словах, что Лука смягчился.

— Не понимаю, почему? Ты можешь объяснить?

— Ты все равно не поймешь, — покачала она головой.

Лука уже не сердился. Он подошел к Кьяре и положил ей руки на плечи.

— Ну что ж, иди, раз решила.

Кьяра знала, как мало иногда значат слова, но теперь, когда она почувствовала, что Лука и вправду ее отпускает, ее решимость испарилась, как облачко дыма.

Лука понял, что в ней произошла какая-то перемена. Повинуясь инстинкту, он наклонил голову и прижался губами к ее шее.

От этого прикосновения Кьяра вдруг затихла в ожидании и предвкушении ласки. Где-то в глубине сознания она уловила еле слышное напоминание о том, что она не в силах изменить свою судьбу. И Кьяра поняла, что пропала.

Ее вкус, ее запах ударили Луке в голову, как крепкое вино. Он, наверно, мог бы побороть собственное желание, но как противостоять тому, что она тает в его объятиях, как воск от пламени свечи?

Губы скользнули вверх, в ямку ниже уха. Кьяра вздрогнула, и Лука чуть было не потерял голову.

Кьяра чувствовала, что слабеет. Желание поддаться соблазну боролось в ней со страхом, и она прошептала:

— Остановись.

Она услышала свой голос, но не переставала дрожать от удовольствия, которое испытывала от прикосновения его языка к своей коже. Разве он может верить словам, если тело с такой очевидностью принимает его ласки?

Лука развязал шнурок плаща, и тот упал на пол.

Опустив руки, он обхватил пальцами ее груди, ощутив, как Кьяра подалась вперед, навстречу этой ласке. Одновременно Лука обводил кончиком языка нежную раковину ее уха.

И хотя Кьяра была вся во власти его губ, его языка, его умелых рук, она постаралась собрать остатки сил, чтобы всему этому воспротивиться.

— Пожалуйста, не надо. — Кьяра услышала свой шепот, и он был ей ненавистен, но она знала, что скоро ускользающие остатки разума не смогут вступить единоборство с призывами плоти.

На этот раз ее слова дошли до еще не совсем затуманенного сознания Луки.

— Ты и вправду этого хочешь?

— Да. — Она поняла, что опасность миновала, и ей стало легче.

— Почему? — Лука был скорее удивлен, чем рассержен. — Ведь тебе было приятно, ты просто таяла от удовольствия. Даже сейчас глаза выдают тебя.

— Прошу тебя.

— Нет ничего зазорного в том, что происходит между мужчиной и женщиной. Особенно если они оба этого хотят. — Он провел большим пальцем по ее губам. — Не отрицай!

— Я и не отрицаю. Но прошу тебя остановиться.

— Не понимаю.

— Если я поддамся твоему соблазну, то предам себя.

— Моему соблазну? Да твое тело так же стремится к соблазну, как мое. — Опустив руки, он прижал к себе ее бедра так крепко, что его твердая плоть оказалась прижатой к ее животу.

А потом он ее отпустил. Испугался, что еще минута, и он уже не сможет справиться с собой.

— Никогда в жизни я столько не разговаривал с женщиной, — полунасмешливо-полураздраженно признался он.

Оказавшись в безопасности — хотя, может быть, только на время, — Кьяра позволила себе улыбнуться.

— И полагаю, тебе еще никогда не было так скучно.

— Не старайся меня утешить. Если собралась уходить, иди, да поскорее!

Кьяра нагнулась, чтобы поднять плащ. Завязывая шнурок, она взглянула на Луку. Она не вызывала видение — оно явилось непрошеным: Лука снова предстал в ореоле света, а в его душе она увидела сложное переплетение чувств и желаний, созвучных ее собственным.

— Останься. Ты мне нужна.

Кьяра ясно слышала эти слова, хотя видела, что губы Луки не шевелились.

Она прижала к груди руки под плащом и хотела закрыть глаза, но не смогла, и все смотрела на Луку, на того, кто когда-то был для нее воплощением ненависти, зла, опасности, страха.

Да, ненависть и зло пропали, призналась она. Но оставались опасность и страх. Но то, что ей было от него нужно и что он мог ей дать, перекрывало и опасность, и страх.

Лука точно уловил, в какой момент она решила остаться. Яркая голубизна ее глаз потемнела, как море на заходе солнца. Что-то, не имевшее ничего общего с желанием, минуту назад сжигавшим его тело, и чему он не мог найти названия, шевельнулось в его душе.

— Что еще я должен обещать?

— Только если ты сам этого хочешь. И готов выполнить свои обещания.

— Говори.

— Прими меня такой, какая я есть.

— Разве я это уже не сделал?

— Сегодня ты меня понял. А что будет завтра? Мне опять придется с тобой спорить?

— Не знаю. Прежде всего тебе надо перестать спорить с собой. Сама прими себя такой, какая ты есть, и пойми, чего ты хочешь.

Слова Луки секли как удары хлыста. Лука заметил, какое впечатление они произвели на Кьяру. Ее глаза наполнились слезами и стали похожи на два чистых голубых озера. Смотреть, как слезы катятся по щекам Кьяры, было невыносимо, но Лука не стал их утирать.

— Настанет день, Кьяра, и мы станем любовниками. Но не потому, что ты подчинишься моей силе, и не потому, что поддашься моему обольщению, а потому, что ты этого хочешь так же, как и я. — Лука говорил тихо, без всякого чванства, будто разговаривал сам с собой. — Потому что с самой первой минуты нашей встречи мы знали, что предназначены друг для друга. К твоему сведению, Кьяра, я не говорил такого ни одной женщине.

С этими словами он вышел из комнаты.

А Кьяра еще долго стояла не шевелясь.

«Это твоя судьба, — услышала она внутренний голос. — Судьба».

Кьяра упала на колени и, зарывшись лицом в складки плаща, разрыдалась.

Уже целый час Лука и Кьяра были погружены в шахматы.

В течение последних недель Лука делал все, чтобы жизнь Кьяры в его доме стала приятной, обращаясь с ней, как с гостьей. Он по-прежнему иногда обнимал ее и даже целовал, но делал это так ненавязчиво, что у нее не было повода думать, будто что-то в их отношениях изменилось. Он не ухаживал за ней, иначе она заподозрила бы в этом единственную цель — заманить ее к себе в постель.

И Кьяра позволила себе окунуться в спокойное течение венецианской жизни, которая была похожа на зыбучий песок. Три месяца в доме Дзани прошли незаметно. Кьяра забыла даже о своем долге перед сестрой. О своем решении разыскать отца.

Да, подумала она, делая ход королевой, этому пора положить конец.

— Мне надо поехать в Падую, — сказала она.

— В Падую? — Лука поднял глаза от шахматной доски. — Зачем?

— У меня там кое-какие дела, — ответила она, протянув руку за алебастровой фигуркой коня.

— Опять секреты?

Кьяра посмотрела на Луку, но в его взгляде не было издевки. Ей вдруг стало невыносимо трудно одной тащить на плечах весь этот тяжкий груз.

— Там живет моя сестра.

Лука, забыв об игре, откинулся на спинку стула. Кьяра в первый раз заговорила о своей семье, если не считать признания, что ее отцом был венецианский патриций. И в этот момент Лука понял, насколько важно для него узнать что-либо о Кьяре.

— Значит, ты из Падуи? — осторожно спросил он, будучи почти уверен, что она не ответит. — По-моему, под Падуей стоит цыганский табор, ведь так?

— Я родилась в Риме.

— А потом кочевала с табором?

— Нет. Моя мать стала любовницей чужака, — с горечью сказала она, понимая, что такая судьба ожидает и ее. — Она не смогла вернуться к своим даже после того, как он вышвырнул ее из дому словно ненужную тряпку.

— И ты приехала в Венецию, чтобы найти этого человека?

— Да.

— А почему ты не взяла с собой сестру?

— Она… она нездорова. Мне надо убедиться, что семья, на попечении которой я ее оставила, заботится о ней.

Кьяра вдруг почувствовала себя неловко оттого, что говорит о Донате с Лукой, который так похож лицом на человека, виновного в ее страданиях.