Нина Бомонт - Карнавал в Венеции

И вот теперь, в течение всего нескольких дней, все круто изменилось. Абсолютно все.

Кьяра. Она пробудила в нем чувства, которые были ему неподвластны. Она стала для него наваждением, мысли о ней не оставляли его ни днем, ни ночью.

Интересно, размышлял он, не ее ли сверхъестественная сила и влияние на него толкнули к участию в этом заговоре? Если бы она не вырвала его из привычной размеренной жизни, выслушал бы он того человека в маске, который уже во второй раз разыскал его? Стал бы увлеченно внимать его настойчивому шепоту, его словам о свободе, о величии Венеции, о славе?

Сегодня он оделся попроще. Потом, как ему посоветовали, надел длинный плащ и треуголку, закрыв лицо белой маской. Такой наряд гарантировал, что его не узнают. К тому же маске не задают вопросов. Тысячи мужчин и женщин будут сегодня одеты так же, как он, и никто не обратит на него внимания.

Лука спустился к поджидавшей его у дома гондоле. Канал уже был окутан ночным туманом.

Кьяра стояла у окна. Он увидел ее и усилием воли заставил себя не оборачиваться.

Она узнала его. И ей не надо было прибегать к своему дару ясновидения, чтобы понять: его что-то беспокоит.

Его терзают сомнения и угрызения совести, мучают тоска и одиночество. Непонятно только, как можно так страдать из-за пустяков, недоумевала она.

Ее взгляд затуманился. Она сосредоточилась, но, как и прежде, увидела свет вместо тьмы. Только на сей раз свет обрамляли, словно копошившиеся змеи, темные полосы.

Впереди его ждут опасность и обман, поняла она. Но он сбит с толку, охвачен смятением и этого не видит. Желание притупило все другие инстинкты.

Когда она очнулась, руки ее были ледяными. Ей хотелось не думать о том, что она увидела. Это не имеет к ней никакого отношения, напомнила она себе. Он обеспокоен? Его подстерегает опасность? Ей-то что до этого?

Гондола все еще была в поле зрения. Над нею белыми языками тянулся туман; картина была полной противоположностью ее видения: белый туман, окутывающий темь, в которой исчезал Лука, и темные змеящиеся ленты, обрамляющие его светлую ауру.

Но как только гондола скрылась из виду, ее внезапно озарило новое видение: ожидающие его беды могут стоить ему жизни. Если она его не предупредит, он погибнет.

Прижав пальцы к вискам, Кьяра вглядывалась в темноту. Что с ней такое? Неужели он так ее околдовал, что она поддалась желанию спасти его?

Но если его сила так велика, почему у него так тяжело на душе? Да и есть ли вообще у него душа, разве он не продал ее дьяволу? Все эти вопросы потрясли ее, но она не находила на них ответов.

Кьяра закрыла глаза и постаралась найти в своей душе тот уголок, всегда готовый приютить ее, где бы она могла найти отдохновение и утешение. Но у нее ничего не получилось. Видения продолжали терзать ее.

Надо бежать, пока она не сошла с ума, пока он действительно ее не поработил. Если она не убежит, то сбудется то, что ей привиделось о самой себе, — он овладеет и ее телом, и душой!

Она быстро накинула плащ и покрыла голову кружевным шарфом. Потом стала ждать, пока все в доме утихнет.

— Отвези меня к палаццо Фоскари, Томмазо, — приказал Лука гондольеру.

— Я думал, вы собрались в казино испытать свое счастье в картах?

— Возможно, потом я так и сделаю.

Равномерный плеск воды под веслом гондольера немного успокоил Луку.

— Остановись у моста.

Томмазо причалил лодку к гранитному парапету, и Лука ловко выпрыгнул из нее на набережную.

— Сегодня ты мне больше не понадобишься, Томмазо.

— Вы уверены, что вам не нужно осветить дорогу? — озабоченно спросил гондольер. Лука всегда хорошо ему платил и относился по-дружески. — Площадь Сан-Барнаба совсем недалеко отсюда, и вы не успеете оглянуться, как оборванцы стащат у вас кошелек. — Томмазо сплюнул в воду, выражая этим свое презрение к неимущим патрициям, обитавшим в этом квартале в домах, предоставленных им Республикой[1].

Лука рассмеялся. Теперь, сделав первый шаг, он почувствовал, что стоит на пороге чего-то важного, хотя и граничащего — признался он себе — с авантюрой.

— Не беспокойся, Томмазо. Возвращайся к своей толстушке жене.

— Но…

Лука жестом остановил его и скрылся в лабиринте темных переулков, которые должны были вывести его к месту встречи.

Маттео Дзани наблюдал за прибывающими из своего укрытия. Они появлялись, крадучись, один за другим — все в черных плащах и масках. Некоторые поминутно оглядывались, другие старались не слишком стучать каблуками по каменным плитам.

Заслышав шум быстрых шагов, Маттео прильнул к щели в двери. Несмотря на то, что вошедший был одет так же, как остальные, он понял, что это его брат. Тот шел размашистым шагом, и черный плащ развевался у него за спиной.

Ненависть, так долго разъедавшая его сердце, сейчас прорвалась, словно гной из застарелой раны. Он вспомнил, что все обожали Луку — отец, друзья и, конечно же, хорошенькая Антония. Вспомнил он и то, как Лука вечно запрещал Маттео делать то, что доставляло ему особое удовольствие. Только однажды Лука не успел вмешаться.

Скрывая под маской зловещую улыбку, Маттео вышел из своего убежища и направился к собравшимся.

Время мщения настало.

Лука обернулся на звук шагов и увидел человека в таком же, как у него, черном плаще, но маска скрывала почти все его лицо. Отверстия для глаз и рта были окаймлены черным и золотым, и это придавало маске экзотический вид.

— Мы собрались здесь во имя льва[2], — тихо произнес человек первую половину пароля.

Каждый из пришедших по очереди подходил к нему и так же тихо шептал отзыв.

Лука решил, что все эти люди были в подчинении у человека в черно-золотой маске, судя по тому, как они опускали головы и подобострастно склонялись перед ним в раболепном поклоне. И хотя Лука привык подчиняться командам, нельзя сказать, чтобы он делал это охотно.

Когда настала очередь Луки, он встретился взглядом с человеком в маске. Его глаза были такими же темными, как у Луки, и горели, как черные угольки. По спине Луки пробежал холодок. Что-то в этих черных глазах заставило Луку содрогнуться.

Может быть, он видел эти глаза раньше? — подумалось ему. Вряд ли. Просто его поразила горевшая в них страсть. А он так давно не испытывал сильных эмоций!

— Лев поднимется снова. — Лука произнес отзыв, не приближаясь к человеку в маске и гордо подняв голову.

— Я рад, что вы с нами. — Голос под тяжелой маской звучал глухо. — С такими людьми, как вы, лев Венеции действительно поднимется.

— Откуда вам известно, кто я? И что я за человек? — потребовал ответа Лука.

— Я вас хорошо знаю.

Луку поразил не столько оттенок иронии в голосе незнакомца, сколько то, что ему снова померещилось нечто неуловимо знакомое.

— Начнем. — Человек в маске подошел к группе людей, сбившихся, словно небольшое стадо. — Все мы, собравшиеся здесь, любим Венецию, и нам ненавистен этот упадок. Жемчужина Средиземноморья превратилась в нищенку, заслуживающую роскошного существования. — Голос говорившего задрожал. — Доки встали, склады пустеют, Венеция настолько ослабла, что не может справиться со своими врагами, и позволяет горстке пиратов контролировать нашу Светлейшую[3].

Человек в маске не обращался непосредственно к Луке, но его слова больно задевали Луку, будто это он был во всем виноват.

Что им оставалось? Вести с пиратами игру в кошки-мышки — ведь у республики не хватало ни кораблей, ни людей. Именно поэтому адмирал Эмо послал Луку в Венецию — заставить Сенат снарядить несколько судов.

— Если бы в Венеции нашелся человек, который взял бы на себя смелость объявить, что богатства республики вместо расточения на праздные удовольствия надо употребить на возрождение величия Венеции!… Даже богатые синьоры объединились бы вокруг этого человека.

— Вы хотите сказать, — прервал говорящего Лука, — что мы, те, кто здесь собрался, должны свергнуть дожа и правительство? — Сама идея показалась Луке безумной, но, как ни странно, понравилась ему. Именно такой дерзкий план может спасти Венецию от медленной и мучительной смерти.

— Вы прямолинейны, так? Мне всегда это нравилось, — ответил человек в черно-золотой маске и тихо засмеялся. — Будьте уверены, когда настанет время, каждый из нас приведет с собой нескольких надежных людей, владеющих шпагой.

Было что-то до боли знакомое в его смешке, и Лука на мгновение задумался. Но тут человек в маске снова заговорил, и момент был упущен.

— Тысячи докеров и оружейников остались без работы, потому что напудренные парики, шелка и бархат стали нужнее оружия и кораблей. Ремесленники пойдут за нами и будут воевать лучше любой армии. Я вам докажу, что хитрость и правильно выбранный момент могут быть сильнее оружия.

— И кто же станет этим новым вождем? Дож? Или, может быть, вы?

— Вполне возможно, я. Или вы. Мы сами выберем вождя, когда настанет время.

Амбиции этого человека громадны, подумал Лука, но его речи завораживали.

— А если вы окажетесь недостаточно хитры, не встретимся ли мы на эшафоте между египетскими колоннами?

— Вы не всегда были так осторожны.

— Откуда вы знаете, каким я был?

— Если вы так боитесь за свою жизнь, друг мой, вам не стоило сюда приходить.

В голове Луки промелькнули какие-то смутные воспоминания.

— Иногда страх бывает полезным. Он удерживает нас от неверных шагов и глупого риска. Как знать, может, один из нас, тех, кто сейчас скрывается под маской, шпион Совета десяти? — Лука помолчал, чтобы до всех дошел смысл его предположения.

— Маска гарантирует безопасность.

— Безопасность? Разве это не вы только что презрительно отозвались о страхе?

— Я имел в виду безопасность нашего дела.

— Возможно. Но если уж я должен рисковать своей шкурой, я бы предпочел знать в лицо тех, кому вверяю свою судьбу. Я хотел бы знать их имена.

Лука развязал тесемки маски и открыл лицо.

— Я — Лука Дзани.

Маттео ко многому приготовился, но такого не ожидал. Он не рассчитывал на то, что кто-то из присутствующих решится раскрыть свое инкогнито.

Ему не следовало забывать «привычку» брата всегда говорить правду, ведь он не раз от этого страдал. Он не ожидал, что брат-близнец расстроит его тщательно продуманный план. Но разве когда-нибудь было иначе?

Надо взять себя в руки, подумал Маттео. Если он не отомстит, то сойдет с ума.

Пока собравшиеся один за другим снимали маски и называли себя, он лихорадочно думал, какие выдвинуть доводы, чтобы избежать разоблачения.

— Если мы хотим добиться успеха, — начал он медленно, стараясь не выдать своего волнения, — мое имя должно оставаться в секрете. Я должен иметь возможность появляться там, где это необходимо, говорить с нужными нам людьми, не опасаясь того, что буду узнан. — Помолчав, он добавил: — Если кто-нибудь из вас предаст меня, то погубит всех остальных и дело, которому мы поклялись служить.

— Правильно.

— Он прав.

Услышав, что многие согласились с доводами Маттео, Лука не удержался от вопроса:

— Откуда нам знать, что вы работаете на наши цели, а не на дожа, что наши имена не станут известны Совету десяти и мы не попадем в пасть льва?

Эти слова вызвали у заговорщиков легкий шок.

— Я вас не предам. Клянусь. — Он протянул вперед руку ладонью вниз, словно давая клятву на святых мощах. — Клянусь могилой своих родителей. Клянусь жизнью своих братьев.

Но Лука все еще был настроен скептически.

— Что же, Лука Дзани? — спросил вожак. — Ты доволен? Тебе достаточно моей клятвы или ты все еще колеблешься?

От Луки не ускользнули насмешливые нотки, и они больно его задели. Если у него и оставались еще сомнения, он их отмел. Он не уподобится той Венеции, которую хотел изменить, — колеблющейся, неуверенной в себе, неспособной рисковать.

— Достаточно.

Маттео вздохнул с облегчением.

— Встретимся снова, когда у меня будут для вас новости, — сказал он.

— А как мы узнаем, что под маской скрываетесь именно вы, а не кто-то другой? — отважился спросить кто-то из толпы.

— Вы узнаете меня по этому. — Сняв перчатку с левой руки, он поднял ее вверх, так что слабый свет единственного фонаря упал на его ладонь.

Лука вздрогнул. Шрам, пересекавший ладонь, был точно таким, как у него самого, и тоже на левой руке. Этот след остался у него после того, как несколько лет назад он разнимал дерущихся матросов.

Может, это предзнаменование? — подумал Лука. И притом хорошее?

Люди стали расходиться, и скоро на площади остались лишь Лука и человек в маске.