Елена Арсеньева - Карта любви

Женщины из областей Танисоб, Синд, Еда любят, чтобы мужчины как можно крепче сжимали им груди.

Женщины с берегов Суэца любят царапаться и обниматься.

Аравийские женщины весьма пристрастны к соитию и не прочь полюбоваться оным на изображениях и рисунках.

Все они милы и прекрасны, однако среди турчанок, индианок, арабок, итальянок, евреек, француженок есть наилучшие женщины — они зовутся чатрани. Такие женщины быстро сердятся, но быстро отходят, они могут быть печальны, но чаще смеются, кокетничают и танцуют. Их речь приятна и нежна, они постоянно жаждут удовольствия и подчиняют себе мужчин своим сладострастием.

Ржевусский внезапно прервал свой монолог и резко повернулся к Юлии, которая глядела на него как зачарованная.

Она испуганно моргнула и сделала попытку отодвинуться подальше от него, как-то вдруг, внезапно осознав, что сидит совершенно голая, бедро к бедру с таким же голым мужчиной! Не иначе, Бог помутил ее разум, если допустил такое!

Но не тут-то было. Ей просто некуда оказалось отодвигаться: Ржевусский накрепко прижимал ее к краю ванны.

— Тебе тесно? — спросил он. — Да, конечно, рядом сидеть не больно-то удобно!

И, схватив Юлию двумя руками, он приподнял ее над собой, медленно-медленно опуская на себя верхом, и придержал на весу, а она с ужасом, подобным восторгу, ощутила нечто твердое, неодолимо твердое, упершееся в преддверие ее женской сути. Она хотела отпрянуть — но он держал ее слишком крепко. Она хотела вскрикнуть протестующе — но с пересохших губ не сорвалось ни звука. Она забила бедрами, но достигла только того, что мужское орудие раздвинуло края ее лона и приласкало его с той же ленивой нежностью, с какой глаза Ржевусского ласкали глаза Юлии.

— Пришпорь же меня, всадница, — прошептал он хрипло, чуть касаясь ее губ своими губами. — Сожми колени, ну!

И одним движением он насадил трепещущее женское тело на свой раскаленный жезл — так резко, что Юлия испустила невольный стон, выгнулась дугой, воздев к потолку вздыбившиеся от желания кончики грудей, и, вмиг лишившись разума, запрыгала, понеслась было в сладострастном галопе, стискивая коленями поджарые бока этого жеребца… но Ржевусский могучим рывком поднялся из ванны, поддерживая Юлию под бедра, так что она какое-то время еще держала его в себе, а потом отстранил распаленное, жаждущее наслаждения женское тело и впился властным взором в безумные молящие глаза.

— О… нет, — прорыдала Юлия, умирая от разочарования. — О, скорее, возьми меня скорее, еще!

— Не здесь! — бросил Ржевусский и, перекинув Юлию через плечо, мокрую, сам мокрый (оба высохли мгновенно — так пылала кровь), босой, нагой, ринулся из кухни по коридорам и лестницам замка, причем иногда хватал губами и зубами ягодицы Юлии, лежавшей у него на плече, а она с болезненным стоном впивалась ногтями в его спину, мечтая сейчас только об одном: как можно скорее вновь раздвинуть для него свои бедра.

Но он вконец измучил ее, прежде чем позволил получить желаемое.

Вихрем вожделения пролетев по коридорам замка и даже не заметив, попался ли кто-то на пути, Ржевусский вбежал наконец в одну из комнат и перехватил Юлию на руки — так, что она увидела, где они очутились, и, несмотря на пытку желанием, не смогла сдержать изумленного, восторженного восклицания.

Посреди просторной, полупустой комнаты, более напоминавшей танцевальную залу средних размеров, стоял шатер. Большой, белоснежный, прошитый по углам красными стежками, с пучком алых нитей на вершине, он напоминал снежный дворец, тронутый первым лучом зари, и Юлию пробрала невольная дрожь, когда Ржевусский откинул полог и внес ее под белые своды. Но в шатре было тепло, даже жарко, и Юлия блаженно раскинулась на ложе из мягких ягнячьих шкур, нетерпеливо глядя на обнаженного мужчину, который постоял над ней, любуясь, а потом принялся доставать что-то из своего походного мешка.

Юлия не отрывала от него глаз. Да, он был красив и строен — правда, может, слишком уж худощав. И какое у него чудесное имя — Вацлав! Сладко губам от звука этого имени… не то что жестокое, беспощадное, словно свист клинка: Зигмунт! Зигмунт! Зигмунт!

Юлия невольно вздрогнула, и Ржевусский повернулся:

— Тебе холодно? Погоди, я сейчас согрею тебя так, что… Но сначала съешь вот это.

Он подал ей какой-то сухой листок, свернутый трубочкой.

— Что это? — спросила она, вдыхая приятный, пряный аромат и нащупывая два орешка, завернутых в листок.

— Здесь горький лунд с листьями бетеля. Мне дал его один индиец, чтобы слова, которые я сейчас произнесу восемь раз, нашли путь к сердцу женщины, которую я вожделею. Ну, съешь это, прошу тебя.

Юлия послушалась, и когда она медленно катала во рту орешки, Ржевусский так же медленно шептал:

— Ад эле лах нахо дев сувохора. Ад эле лах нахо дев сувохора. Ад эле…

Может быть, слова были и не те, может быть, Юлия чего-то и не расслышала, однако по мере того, как рот ее наполнялся терпким, горьковатым вкусом, лоно наполнялось горячей влагой ожидания. Она ощущала, как желание разводит в стороны ее чресла, и нетерпеливо задвигалась на своем ложе.

Ржевусский встал меж ее раскинутых ног, и Юлия сразу увидела, как медленно поднимается в боевую позицию его орудие. Сердце так забилось, что она невольно прижала его рукой. Ржевусский наклонился, и длинный жезл скользнул по лбу Юлии, носу, враз пересохшим губам, повторяя их очертания… Она приоткрыла рот, желая поймать, остановить это мучительное движение, но опоздала: Ржевусский вел свой жезл ниже, и Юлии чудилось, что он высекает искры из ее тела, столь дерзкой и томительной была эта ласка.

Опустившись на колени, Ржевусский приподнял ее бедра и закинул ноги Юлии себе на плечи.

«Скорее! — захотела крикнуть она. — Не медли, скорее!» — но не могла шевельнуть онемевшим языком, а потому только исторгала протяжные, бессвязные стоны, когда губы любовника впились в ее отверстое лоно, одним глотком выпив всю влагу страсти и нетерпения.

Ощущение опустошенности наполнило Юлию почти ужасом от несвершившегося, несбывшегося желания, но лицо Ржевусского склонилось к ней, а влажные, сладко и стыдно пахнущие губы его прошептали:

— У арабов и персов есть дивная книга «Китап-у лаззат ун-нисса! — «Книга о прелести женщин». Это уроки любви, искусства наслаждения. Если двое следуют на ложе страсти урокам этой книги, они взойдут на вершины блаженства. Я зову тебя пойти со мною, от ступеньки к ступеньке. Ты готова?

Юлия медленно опустила ресницы. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы он поскорее вонзил в нее свой восхитительный, лоснящийся от напряжения меч… Ей не нужны были сейчас никакие ступени, только одно прикосновение, один мощный удар — и она изольется в восторге! Но, верно, не зря «парижский бедуин» дал ей сие снадобье, вяжущее рот и обрекающее женщин на немоту и согласие со всем, что приготовил для них мужчина, — пусть даже существо их кричит от желания. Итак, она кивнула в знак согласия, и пытка страстью началась.

— Накануне соития, — размеренно проговорил Ржевусский, словно читая наизусть дивные стихи, — чувственность женщины расположена в уголках ее губ. Необходимо нежно касаться и ласкать губами ее рот, и тогда женщина опьянеет страстью.

Он сделал это — и Юлия опьянела страстью.

— На подступах к соитию, — говорил Ржевусский, — женское вожделение ищи на внутренней стороне колена. Если нежно и медленно гладить это место, женщина будет соблазнена.

Он сделал это — и Юлия была соблазнена.

— На подступах к соитию желание женщины таится в ее бедрах. Если слегка поцарапать ногтями ее бедра, она начнет желать любовного исхода.

Он сделал это — и Юлия возжелала любовного исхода.

— На подступах к соитию страсть женщины прячется в кончиках груди. Если мужчина возьмет соски пальцами и нежно сожмет их, то лоно женщины наполнится до краев.

Он сделал это — и лоно Юлии наполнилось до краев, и Ржевусский вновь осушил эту влагу одним глотком, не дав ничего взамен.

Спина Юлии горела — так извертелась, изметалась она на своем ложе. Колени дрожали от напряжения, бедра изболелись вновь и вновь раздвигаться и сжиматься неудовлетворенно. Уж сколько раз ее рука скользила в лоно, ибо Юлия знала: только одно летучее прикосновение к вспухшему, пульсирующему бугорку вверху даст взрыв мгновенного, желанного освобождения! — но Ржевусский снова и снова отводил ее руки и продолжал нескончаемую любовную игру.

Средоточие его силы, перевитое набухшими венами, дразняще качалось над ней, и она уже начала опасаться, не сникнет ли этот жезл от столь долгого ожидания. Поймав ее тревожный взгляд, Ржевусский понимающе улыбнулся:

— Не бойся. Похоть моя будет распирать мой стержень, пока не извергнется в твой рот или твое лоно вся, без остатка. Я смазываю свое орудие смесью одного дирама корицы, гвоздики, шафрана, слюногона, мускуса и очищенного меда. Это продлевает мою готовность к соитию.

«То есть ты можешь ждать бесконечно? А я?!» — хотела выкрикнуть Юлия, но губы по-прежнему не повиновались ей, а тело оставалось во власти этого безумного любовника, который уже не вел, а насильно гнал истомившуюся женщину по ступеням блаженства, сходного с мучением.

— На подступах к соитию, — провозгласил неумолимый Ржевусский, — похоть женщины находится у нее на животе. Если мужчина слегка поцарапает его ногтем, обрисовывая круги, лоно женщины вновь сделается влажным и горячим.

Он сделал это — и лоно Юлии вновь заполнилось горячей влагою.

— На подступах к соитию нетерпение женщины бьется на внутренней стороне ее бедер. Необходимо нежно касаться и ласкать пальцами это место, и тогда женщина закричит, даже если рот ее закрыт кляпом.

Он сделал это — и Юлия, наконец, превозмогла путы немоты, закричала, застонала. Она одолела также путы, лежавшие на ее руках, и, раскрыв пальцами свое пылающее лоно, подняла бедра, выгнулась, в голос моля о снисхождении, расширенными ноздрями вдыхая чувственный запах, наполнивший всю палатку, — запах своей страсти.

Взгляд Ржевусского уперся в эту алую жаркую раковину, в трепещущий бугорок — и стержень его задрожал от нетерпения, а голос вдруг стал хриплым и неровным. Он говорил теперь с трудом, и Юлия ощутила, как его руки взяли ее под колени и медленно повлекли к себе.

— Перед самым началом соития, — простонал Ржевусский, — весь пыл женщины сосредоточился в междуножье и любовный исход вызывается мужским орудием. Если мужчина возьмет орудие рукою и… и… женщина больше не станет ждать! О небо… ты… что ты?..

Он больше ничего уже не говорил — только испускал протяжные стоны. Юлия схватила его побагровевший жезл и на миг прижала к бугорку своего наслаждения, а потом с криком вцепилась в бедра любовника — и с силой надвинула, насадила себя на этот горячий кол, орудие муки и восторга.

Ржевусский замер, стоя на коленях. Дрожь волнами пробегала по его телу. Хриплый крик, напоминающий клекот ворона, слетел с его губ. А Юлия, терзая ногтями его бедра, до хруста оплетая ногами его спину, билась, вливая в себя его наслаждение, изворачивалась и так, и этак, пытаясь отыскать в своей глубине некое заветное местечко, коснувшись которого, любовник дарует ей завершение восторга и полную свободу, — и наконец замерла, тяжело дыша, с трудом опустив дрожащие колени, более измученная и опустошенная, чем насладившаяся, понимая, что просто изжила, перетерпела это наслаждение… и в медленно трезвеющем разуме ее возникла очень простая мысль: «Чего ради я так долго ждала?!»

* * *

Кажется, Юлия незаметно для себя задремала, потому что ленивый голос Ржевусского заставил ее резко вздрогнуть:

— Женщина создана из мужского ребра и не может существовать без мужчины. Даже если вы посадите ее на спину слона, она все равно будет развратничать! Тебе хорошо было со мной?

Ну что ответить обнаженному мужчине, который безответно гладит твое голое бедро, не понимая, что теперь это не вызывает ничего, кроме щекотки? Вот странно: к Зигмунту ей хотелось прижаться вновь и вновь, хотелось никогда не разъединять их слитые страстью тела… И Юлия едва не всхлипнула от еще неизжитого разочарования и злости: да неужели она обречена сравнивать всех мужчин с тем, первым, ненавистным?!

— Хорошо, — отозвалась она с покорным вздохом — и невольно передернулась от его ленивой усмешки:

— Да, я успел кое-чему научиться за пятнадцать лет, минувших с тех пор, как мы с Валевским впервые прошлись по Пигаль.

Юлия едва не ахнула:

— С Валевским?!

— Ты что, знаешь его? — приподнялся на локте Ржевусский, испытующе заглянув ей в лицо, и Юлии понадобились все ее силы, чтобы равнодушно повести плечами: