Розамунда Пилчер - Карусель

Они не заметили, как я подошел. Они были целиком погружены в свою работу. А потом Феба поглядела на меня и произнесла мое имя. И Шарлотта тоже посмотрела вверх. И я увидел это личико. И понял, что Аннабель, сама не зная наверняка, сказала мне тогда правду…

Вот как все обернулось. Мне казалось, что я стою и слушаю голос Дэниела уже целую вечность. У меня ныла спина, я чувствовала себя измученной и опустошенной. К тому же я утратила представление о времени и понятия не имела, который час. Снизу, из оживленной сердцевины отеля доносились звуки и запахи. Голоса, отдаленный звон посуды, приглушенная мелодия оркестра, игравшего что-то непритязательное из «Звуков музыки». Рано или поздно мне придется вернуться в Холли-коттедж, к Фебе и куриной запеканке. Но еще не сейчас.

— Если я не сяду, я умру, — с этими словами я подошла к камину и рухнула в одно из кресел с цветочной обивкой. На протяжении всего нашего разговора язычки искусственного пламени весело лизали бутафорские поленья. Теперь я наконец сидела, откинувшись и погрузив подбородок в воротник свитера, и смотрела, как они бойко мерцают, уходя в никуда.

Я услышала, как Дэниел налил себе новый стакан. Он принес его и уселся в кресло напротив меня. Я посмотрела на него, и наши глаза встретились. Мы оба выглядели крайне серьезными.

Я улыбнулась:

— Что ж, теперь вы мне об этом рассказали. И я не знаю, почему вы это сделали.

— Мне нужно было кому-то рассказать. В некотором отношении вы — часть всего этого.

— Нет, я не часть этого. — Пожалуй, это было единственное, в чем я была вполне уверена. Иначе у ситуации, в которой очутился Дэниел, не было выхода. Я немного подумала и продолжила: — И я не считаю, что вы тоже часть этого. Эта история закончилась, Дэниел. Пройдена. Забыта. Прошлогодний снег. Вы полагали, что Шарлотта может быть вашей дочерью, теперь вы это знаете наверняка. Вот и все, что изменилось. Она по-прежнему Шарлотта Коллиз, дочь Лесли Коллиза. Внучка миссис Толливер и подружка Фебы. Осознайте это и забудьте обо всем остальном. Потому что нет никакой альтернативы. То, что вы теперь знаете правду, не имеет никакого значения. Это ничего не меняет. Вы никогда не несли за Шарлотту ответственности и теперь не несете. Вы должны думать о ней как о маленькой девочке, которую вы встретили на дамбе, у которой есть талант к рисованию, подобный вашему, и лицо, похожее на лицо вашей матери.

Он ответил не сразу. Помолчал и сказал:

— Если бы от меня требовалось просто смириться, все было бы не так плохо.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что вы наблюдали в поезде, и то, на что сразу обратила внимание Лили Тонкинс, а она ведь далеко не дура. Шарлотте приходится не только носить очки, она грызет ногти, она одинока, она несчастна и явно заброшена.

Я отвернулась и посмотрела в огонь, чтобы отвлечься. Если бы пламя было настоящим, я могла бы заполнить эту тяжелую паузу каким-нибудь мелким действием: поворошить дрова кочергой или подкинуть новое поленце. А так я чувствовала себя растерянной. И я, и Феба, и Лили Тонкинс — все мы знали, что все, что сказал Дэниел, было сущей правдой. Но если бы я с ним сейчас согласилась, это не принесло бы Шарлотте пользы и Дэниелу было бы только сложнее смириться с создавшейся ситуацией.

Я вздохнула, подыскивая слова.

— Вам не следует понимать все, что говорит Лили, так буквально. Она все-таки склонна излишне драматизировать. И вы знаете, маленьких девочек в возрасте Шарлотты не всегда легко понять. Они становятся скрытными и замкнутыми. К тому же я думаю, она застенчивый ребенок…

Я подняла глаза и снова встретилась с ним взглядом. Я улыбнулась, придав своему лицу выражение жизнерадостного безразличия.

— Давайте посмотрим правде в глаза. Миссис Толливер, конечно, не самая лучшая бабушка на свете. Поэтому Шарлотта так привязалась к Фебе. Но все же я не думаю, что ей так уж плохо в Уайт-Лодж. Я знаю, что ей там не с кем играть, но это оттого, что остальные дети в деревне ходят сейчас в школу. И что бы там Лили ни говорила, я уверена, что Бетти Карноу добра к ней и уделяет ей внимание. Вы не должны воображать что-то плохое. Между прочим, завтра мы поедем вместе с ней на пикник. Вы об этом не забыли? Вы обещали отвезти нас в Пенджизал и показать нам тюленей… и теперь вы не можете взять свое слово назад.

— Я и не собираюсь брать его назад.

— Я понимаю, почему вы неохотно согласились ехать с нами. Для вас это непростая поездка.

Он покачал головой.

— Не думаю, что один день может на что-то серьезно повлиять в жизни двух совершенно разных людей.

Я поломала голову над его словами.

— Не знаю, что вы имеете в виду, но уверена, что вы правы.

Он рассмеялся. Оркестр внизу перешел от «Звуков музыки» к «Пиратам Пензанса». До меня доносился запах вкусной еды.

— Поедемте со мной, — предложила я, — обратно в Холли-коттедж. Феба будет так рада. Съедим куриную запеканку, как и собирались. Лили всегда готовит столько, что можно накормить целую армию.

Но он отказался.

Я взглянула на пустой стакан из-под виски, стоявший на полу у его ног.

— Обещайте, что не просидите тут весь вечер и не напьетесь до смерти.

Он покачал головой.

— Как же плохо вы меня знаете. Как плохо мы с вами знаем друг друга. Я никогда так не пью. И никогда так не напивался.

— Вы что-нибудь съедите? Вы поужинаете?

— Да. Попозже. Я спущусь вниз.

— Ну что ж, если вы не едете, мне придется ехать одной. Феба подумает, что я про нее забыла, или разбила машину, или еще что-нибудь ужасное.

Я поднялась, Дэниел тоже. Мы стояли словно два человека на официальной вечеринке, когда наступает пора расходиться.

— Спокойной ночи, Дэниел.

Он положил руки мне на плечи и наклонился, чтобы поцеловать в щеку. Когда он поднял голову, я немного постояла, всматриваясь в его лицо. А потом обвила руками его шею, притянула к себе его голову и поцеловала в губы. Я почувствовала, как его руки обняли меня и прижали так плотно, что сквозь толстую и грубую шерсть его свитера я услышала биение его сердца.

— Ох, Пруденс.

Я положила голову ему на плечо. Ощутила, как его губы ласкают мою макушку. Это было очень нежное объятие, без страсти, без какого-то явного смысла. Почему же на меня вдруг нахлынуло это чувство, страстное желание, какого я еще никогда не испытывала, почему ослабели ноги и к глазам подступили непонятные слезы? Может ли любовь к человеку прийти так внезапно? Подобно ракете, огнем возносящейся в темном небе, взрывающейся в бесконечности и несущей за собой шлейф мерцающих разноцветных звезд.

Мы стояли молча, обнимая друг друга, словно ищущие утешения дети. Молчание не было тягостным. Наконец Дэниел произнес:

— Тот домик в Греции. Я не хочу, чтобы ты думала, что я пригласил тебя приехать ко мне лишь из вежливости.

— Ты просишь меня поехать с тобой сейчас?

— Нет.

Я отодвинулась от него и посмотрела ему в лицо.

— Я не могу без конца убегать от собственных мыслей, — произнес он. — Может быть, однажды. Когда-нибудь.

Он поцеловал меня еще раз и вернулся к реальности, взглянув на часы.

— Тебе пора идти. Запеканка сгорит, и Феба подумает, что я тебя похитил.

Он поднял мое пальто со стула и подержал его, помогая мне одеться. Я сунула руки в рукава, он повернул меня к себе и застегнул все пуговицы.

— Я спущусь вместе с тобой.

Он открыл дверь, и мы пошли бок о бок по длинному коридору в сторону лестницы. Мы шли мимо закрытых дверей, за которыми незнакомые нам люди любили друг друга, проводили медовый месяц, смеялись и отдыхали, ссорились и со смехом прекращали ссоры.

Фойе отеля, куда мы спустились по лестнице, приобрело сейчас свой самый праздничный вид. Гости выходили из бара, направлялись в ресторан или сидели с коктейлями и орешками вокруг маленьких столиков. Стоял оживленный гул: людям приходилось громко разговаривать, чтобы слышать собеседников за звуками оркестра. Мужчины были в черных галстуках и бархатных смокингах, женщины — в вечерних платьях.

Мы прошли через все это, вызвав некоторое оживление своим неожиданным появлением словно привидения на пиру. Разговоры стихали, когда мы проходили мимо, брови приподнимались. Мы подошли к парадной двери и вышли в ночную темень. Дождь наконец прекратился, но ветер по-прежнему завывал сквозь высокие кроны деревьев.

Дэниел посмотрел на небо.

— Интересно, какая завтра будет погода?

— Возможно, прекрасная. Ветер может разогнать все тучи.

Мы подошли к машине. Он открыл передо мной дверцу.

— Когда мы встречаемся?

— Около одиннадцати. Я могу заехать за тобой, если хочешь.

— Не надо. Я доеду на попутной машине или на автобусе. Я непременно появлюсь, не уезжайте без меня.

— Куда же мы без тебя поедем, ты ведь должен показать нам дорогу.

Я села за руль.

— Прости меня за этот вечер, — произнес он.

— Я рада, что ты мне все это рассказал.

— Я тоже. Спасибо, что выслушала.

— Спокойной ночи, Дэниел.

— Спокойной ночи.

Он захлопнул дверь, я завела машину и выехала на подъездную дорогу, освещая свой путь лучами фар. Его одинокая фигура осталась позади. Не знаю, сколько еще он стоял там после того, как я уехала.

В тот вечер мы с Фебой проговорили до глубокой ночи. Мы предавались воспоминаниям, воскрешая в памяти те дни, когда был жив Чипс. И забрались еще глубже, вплоть до Нортумберленда и фермы Уиндиэдж, где прошло детство Фебы, которая росла там без надзора и скакала на своем мохнатом пони по кромке холодных северных берегов. Мы говорили о моем отце и том счастье, которое он обрел со своей новой женой; она вспоминала о том, как они детьми путешествовали в Дунстанбург и Бамбург, и о зимних охотах с красными куртками охотников, яркими, словно ягоды на морозе, и гончими, несущимися по заснеженным полям.

Мы говорили о Париже, где она изучала живопись, и о домике в Дородони, который они с Чипсом купили, когда у них были деньги. Она до сих пор каждый год отправлялась туда рисовать.

Мы говорили о Марке Бернштейне, о моей работе и моей маленькой квартирке в Айлингтоне.

— Когда я в следующий раз буду в Лондоне, остановлюсь у тебя, — обещала она.

— Но у меня нет свободной комнаты.

— Ничего, я посплю на полу.

Она рассказала мне о новом Обществе искусств, недавно появившемся в Порткеррисе, — она была одним из его учредителей. Описала дом старого знаменитого гончара, который вернулся в Порткеррис, чтобы провести последние годы жизни в лабиринте узких улочек, где восемьдесят лет назад он родился в семье рыбака.

Мы говорили о Льюисе Фэлконе.

Но мы не говорили о Дэниеле. Мы ни разу не упомянули его имени, словно между нами было заключено какое-то молчаливое соглашение.

После полуночи она наконец отправилась спать. Я поднялась вместе с ней, чтобы задернуть шторы, разобрать постель и помочь ей справиться с одеждой, которую трудно снять одной рукой. Я прихватила снизу грелку, наполнила ее кипятком из чайника и наконец оставила Фебу, которая улеглась читать книгу в тепле своей огромной мягкой кровати.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи, но я не пошла спать. Мой разум был охвачен таким смятением, был так активен и беспокоен, словно я накачалась каким-то необычайно сильным стимулятором. Мне претила идея лежать в темноте в ожидании сна, который, как я знала, не придет. Поэтому я вернулась на кухню, сделала себе чашку кофе и вернулась с ней к камину. От огня к тому времени остались лишь тлеющие угли, поэтому я подкинула новых поленьев, посмотрела, как они занялись и разгорелись, и свернулась калачиком в старом кресле Чипса. Его мягкие глубины утешали, я подумала о Чипсе, и мне отчаянно захотелось, чтобы он сейчас был здесь. Я хотела, чтобы он был жив, здесь, со мной, в этой комнате. Мы всегда были очень близки, и сейчас я нуждалась в нем. Мне требовался его совет.

Как самый лучший отец. Я представила себе, как Чипс с трубкой во рту слушал юного Дэниела, рассказывавшего ему про Аннабель Толливер и ребенка. Аннабель, с ее темными волосами, кошачьим лицом, серыми глазами и загадочной улыбкой.

Это твой ребенок, Дэниел.

Были и другие голоса. Лили Тонкинс. Если миссис Толливер не хочет заниматься своей внучкой, она должна кому-то платить за эту работу. Голос Лили дрожал от негодования, и она вымещала свое возмущение на миске с маслом.

И моя мать, выведенная из себя тем, что я не соответствую тому сценарию, который она всю жизнь пыталась мне навязать.

Честно говоря, Пруденс, я не понимаю, чего ты хочешь.