— Да, готова.

Когда Салли закончила свой рассказ, они сидели в спальне на маленьком диванчике в изножье кровати. Дэн обнял жену, потому что она опять начала дрожать, вновь переживая свой визит к врачу.

Она думала, что повергнет его в шок, страшилась увидеть его боль, думала, что он, может быть, встанет и начнет в волнении ходить по комнате. Она должна была бы лучше его знать. Дэн был человеком проницательным и сразу же спросил:

— Что мы можем сделать?

— Это я и хочу понять. Что мы можем сделать? Что нам следует делать?

— Во-первых и в главных, найти другого врача. Сказать тебе правду, эта женщина не произвела на меня впечатления. Она очень молода и неопытна.

— Она была так уверена, Дэн…

— Она обязана быть такой, утверждая подобное. Иначе она не производила бы должного впечатления, не так ли?

— Но многое из того, что она сказала про Тину — что она не дает себя обнимать, не хочет, чтобы мы уезжали, — верно. Помнишь, как вела себя Тина, когда две недели назад мы на выходные улетели в Вашингтон?

— Салли, — терпеливо начал он, — когда-то у меня был пес, который забирался в мой чемодан. Маленький фокстерьер, который был достаточно смышлен, чтобы понимать — я уезжаю. Если это может проделать собака, то что ожидать от ребенка?

— Не знаю…

— Ну а я знаю. Послушай, давай это проанализируем. Где Тина бывает? Почти нигде, кроме детского сада. И я скажу тебе, что я думаю. Мне кажется, что кто-то из мальчиков в детском саду развит не по годам, скажем так. Дети все играют в игры ниже пояса. Черт, я помню, как сам этим занимался, а ты?

— Ну да, но… но это совсем другое.

В кабинете врача она упорствовала в своем неверии. Сейчас же почти что его защищала, желая, чтобы Дэн разбил все ее аргументы.

— Ты же помнишь, ее очень рекомендовала Хэппи.

— Я знаю, что Хэппи ее рекомендовала, так что она, без сомнения, хороший специалист. Но мне станет легче, если мы поговорим с кем-то еще. Завтра мы оба поспрашиваем у знакомых, сравним наши сведения и к кому-нибудь Тину определим, пока такое поведение не вошло у нее в привычку. Она ревнует, хочет внимания, а нам нужно, чтобы нас научили, как с ней обращаться. Я убежден, что дело только в этом и ни в чем больше.

— Ты действительно не боишься, что доктор Лайл может оказаться права?

— Нет, не боюсь. Я не вижу никаких признаков того, о чем она говорит. Это невозможно, если учесть наш образ жизни, то, как с ребенком обращаются и присматривают за ним. Послушай, многие из этих обвинений в педофилии преувеличены. Я уверен, давно пора сделать эти страсти достоянием гласности. Я обеими руками за это. Но нельзя упускать из виду и добрых намерений. Ты знаешь, что я имею в виду. Люди неправильно воспринимают абсолютно невинные действия. Говорят, что в наши дни учителя в школе боятся обнять ребенка.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, — пробормотала Салли. — И надеюсь, что ты прав.

— Ну что ж, когда у нас будет мнение другого специалиста, мы узнаем, прав я или нет. Но я настолько в этом уверен, что не собираюсь жертвовать ради этого сном. Более того, скажу тебе так: если я из-за чего и перестану спать, так это из-за того, что мы слышали сегодня вечером.

— Из-за Йена и твоей сестры?

— Да, и я боюсь, что, прежде чем улучшиться, это дело сначала значительно ухудшится. Ладно, милая, давай ложиться спать.

Они лежали рядом в теплой и спокойной темноте. В мозгу Салли мелькнула мысль, что секс — источник не только экстаза, но и покоя. Это единение лечит, придает сил, так что отступают страхи. Когда Салли посмотрела на окно, за которым темнела ночь, мир показался ей менее враждебным, чем на протяжении всего прошедшего дня. Свершилось чудесное превращение: ей показалось, что она, что Дэн, что оба они вместе справятся с любыми испытаниями, касается ли это Тины, Йена или Аманды. И в отношении Тины Дэн был прав, эта докторша перепугала ее совершенно напрасно. И, прижавшись губами к шее мужа, Салли уснула.

Глава 3

Апрель 1990 года


В долине Сонома голая земля лежала тусклыми золотистыми полосками между рядами виноградников, которые протянулись такими же ровными рядами, как строчки на разлинованной бумаге. Вздымавшиеся до самой Напы холмы были покрыты зеленью, отливавшей синевой, густо-зеленой, светло-зеленой, а потом, когда свет внезапно изменил свое направление из-за огромных кучевых облаков, они сделались черными. На пруду у подножия холма, где стояла Аманда, села на воду стая уток, их движения словно прочертили воду серебристым карандашом. Прошел дождь, и яркий незнакомый лист, плоский, как тарелка, сорванный Амандой с куста, все еще блестел в ее руке.

— Фантастический вид, как на картинке, — заметила она.

Тодд смотрел на нее, а не на листок или на великолепный вид. Знакомы они были недавно, всего несколько месяцев, но она уже привыкла к его внешности, к этой легкой, задумчивой улыбке, которая немного напоминала улыбку ее брата, хотя сами мужчины друг на друга не походили. Он был темнее Дэна и не такой высокий. Тем не менее от него исходило такое же спокойствие, и такой же тонкий юмор светился в его глазах. Глаза Тодда даже за очками в тонкой металлической оправе сияли поразительной голубизной. Голос у него был звучный, низкий. Возможно, именно его голос, перекрывавший всю эту разноголосицу болтовни на вечеринке — жутком, вульгарном массовом мероприятии, которые, как выяснилось, он ненавидел не меньше Аманды, — и привлек ее.

— У вас голос, как у актера, — сказала она ему.

— Должен вас разочаровать. Я адвокат, — ответил он с притворным отчаянием.

Но она не разочаровалась…

— И что ты об этом думаешь? — поинтересовалась она, обводя рукой, в которой держала листок, раскинувшиеся перед ними земли.

— Об этой красоте? Просто рай.

Будучи юристом, он продумывал каждое свое слово, и она быстро уловила нерешительность.

— Что же тогда не так?

— Ничего, кроме цены, Аманда.

— Мои друзья-риэлторы сказали, что она вполне разумна.

— Это так, если ты хочешь пустить ее под коммерческое предприятие, например виноградник. Тогда ты окупишь свои вложения. В конце концов, это виноградные места. Но то, что хочешь сделать ты, — это чистой воды авантюра.

— Я вкладываю деньги не в виноградники, а в людей. Если бы ты видел девочек, с которыми я работаю, четырнадцатилетних проституток…

— Ты чудесная женщина, и план твой замечательный. Но это место не подходит.

Нахмурившись, Аманда резко отбросила листок в сторону.

— Я разочарована, — сказала она.

— Ты попросила меня приехать и высказать свое мнение. Мне кажется, что тебе нужно начать с чего-то поменьше, гораздо меньше, с просторного дома на нескольких акрах в одном из ближайших пригородов.

— Я хочу совсем другого.

Слова эти прозвучали так, будто она была раздражена, будто он каким-то образом подвел ее. И поскольку она не имела этого в виду, то почувствовала неловкость. За подобной неловкостью всегда приходила злость на себя.

И Тодд мягко пожурил ее:

— У тебя злой вид.

— Нет. Я просто разочарована, я же сказала.

Когда он пошел к машине позвонить, Аманда осталась на месте. Оглядываясь вокруг, она думала о том, как сильно может пленить человека кусок земли. Налетел, взметнув легкую юбку Аманды, северо-западный ветер — с океана или с далекой Аляски? Она снова обвела взглядом эту желанную землю, мысленно представляя: вот здесь, на склоне, вырастет основное здание, слева полукругом встанут коттеджи, как дома в деревне девятнадцатого века — каждый с передним крыльцом, где девушки смогут сидеть и заниматься или просто блаженствовать, ничего не делая. И Аманда воскликнула про себя: «Я должна все это построить и работать здесь, мне это нужно!»

Она посмотрела на Тодда, который стоял у машины и разговаривал по телефону. Поймав ее взгляд, он помахал ей. Ей так хотелось удержать его! Но скорее всего она потеряет его, как и многих других. Она никогда не рассчитывала на мужчин. Их притягивали ее мозги, ее густые светлые волосы и отличная фигура, которой она была обязана теннису. На какое-то время они оставались рядом, спали с ней, затем начинали избегать ее, придумывая разные предлоги, приезжали все реже и наконец не приезжали вообще.

— Ты холодна, — сказал ей Гарольд после трех лет жизни в браке.

Она любила его, но ему было так трудно угодить. Поднимаясь вверх по служебной лестнице в своей финансово-инвестиционной фирме, он обретал все более высокие, совершенные стандарты, касающиеся всего: друзей, развлечений, домашней обстановки, еды и одежды.

Ей, которая добровольцем работала с недавними иммигрантами и только начала учить китайский язык, вдруг вручили список скучных обязанностей: ежедневные встречи с нужными женами за важными благотворительными ленчами и ночная жизнь, во время которой завязывались «контакты» — за ужинами, в опере, в клубах. Все эти люди были лощеными, гладкими и говорливыми, уверенными в себе и в правильности выбранного пути. Они были вполне достойными людьми и относились к Аманде дружески, возможно, потому, что Гарольд сообщил им о ее принадлежности к семье, владеющей «Грейз фудс». Будучи членом этой семьи, она находилась под пристальным и полным любопытства вниманием.

Она это ненавидела, ненавидела растрачиваемое попусту время — на покупку одежды, на консультации с дизайнерами, на вытирание пыли с растущих коллекций французского фарфора и английского серебра, которые были слишком ценны, чтобы доверить их специальной службе. Эти коллекции напоминали ей о «Боярышнике»: по стенам развешаны аляповатые и очень дорогие предметы, книги в кожаных переплетах с золотыми обрезами, которые никто не читает, черный шелковый японский веер, серебряная карусель.

Они часто ссорились. Перерывы между ссорами становились все короче, а перерывы между сексом — все длиннее. Секс стал автоматическим и безрадостным. Как-то ночью, встав с постели, Гарольд наклонился над Амандой.

— Тебе ведь все равно, занимаемся мы этим или нет, да? — спросил он.

Она не ответила сразу, потому что, признав правду, отрезала бы все пути к отступлению. Каким бы неудачным ни был ее брак, Аманда не хотела, чтобы он закончился.

Гарольд продолжал:

— Думаю, дело не только в том, что у нас разные вкусы. Люди к этому привыкают, ищут компромиссы. Думаю, что чего-то не хватает в тебе. И я говорю это не со зла, Аманда.

Нет, он не был злым. Он просто был таким большим, таким подавляющим. Его манеры, голос, тело — все было подавляющим. Возможно, если бы у них был ребенок, стала подумывать Аманда, она начала бы испытывать к мужу другие чувства: он был бы его отцом, и все изменилось бы. Да, она хотела ребенка, так хотела!

Но когда она заговорила об этом с Гарольдом, он отказался.

— Мы не готовы заводить детей. Люди не решают свои проблемы с помощью детей.

Вскоре после этого он нашел другую женщину. Брак распался.

Жизнь утекает сквозь пальцы как вода. А ей уже тридцать четыре… Аманда улыбнулась Тодду.

— И все равно мы славно прокатились. Хочешь на ужин салат из омара? Я приготовила его сегодня утром, — сказала она.


— Вкусно было, — похвалил Тодд. — Ты кормишь лучше всех в городе.

— Я люблю готовить. Даже когда одна, я ем как следует.

Она подала горячее пресное печенье, молодой картофель со свежим горошком и взбитые белки с лимоном и сахаром с легким французским вином. Аромат распускающихся во влажных папоротниках роз смешивался с запахами пищи и подслащивал воздух. Из окна открывался вид на мост «Золотые ворота».

— Вид как на туристической открытке, — заметила Аманда.

Квартира ей нравилась, она сама ее обставила, так что больше ничего подобного в городе не было. Это жилище воплотило в себе все вкусы и привычки Аманды — от голубых, цвета летнего неба, стен и потолков и простой светлой шведской мебели до темно-красных восточных ковров.

— Твоя квартира похожа на тебя, — сказал Тодд. — Если бы я оказался здесь, не зная, кому она принадлежит, я бы догадался, что она твоя.

— Правда? — Аманде было приятно, и она захотела услышать больше. — Почему?

— Боюсь, это невозможно объяснить. Это все равно что пытаться объяснить внезапное влечение. Или любовь. — Он улыбнулся. — Тем не менее я попытаюсь. В этой комнате царит твой дух. Здесь ощущаешь себя свободно, как на улице. Просто и легко. Ничто не давит. И в то же время здесь достаточно весьма элегантных предметов. Все пребывает в едва уловимом противоречии, как и ты сама.

— В противоречии? Это звучит ужасно.

— Нет-нет, это лишь искушает. Это загадка, интригующая головоломка, которая превратится в великое живописное полотно, когда будет собрана.