— Я перед отъездом проверил, какие доходы приносит Пересветово. Так вот, выяснилось, что доходы с этого имения упали за последние годы в несколько раз. Я послал Ивана Михеевича потихоньку поговорить с управляющим, и тот, стоя на коленях, признался, что Саломея запугала его до такой степени, что он по первому требованию отдает ей все деньги от продаж урожаев. Он даже рассказал, что твоя мачеха уже прикупила на отобранные с Пересветова доходы. У нее теперь есть два доходных дома в Ярославле, небольшое имение в шестьдесят душ в соседнем уезде и, самое главное, недостроенная фабрика, для которой уже завезено из Англии новейшее прядильное оборудование. Правда с фабрикой дело осложняется тем, что руководить ею взялся Вано, что неминуемо приведет к краху. Но это — их дело, я предлагаю тебе отправить Саломею с сыном в купленное ею имение в другой уезд.

Вольский поднялся и подошел к камину. На мраморной полке лежал большой белый конверт, запечатанный печатью с двуглавым орлом. Держа конверт в руках, Николай Александрович подошел к племяннику и предложил:

— Я сам поеду в Пересветово и поговорю с этой женщиной. Я — душеприказчик покойного графа и должен выполнить его последнюю волю. А ты в это грязное дело не влезай. Сегодня вечером мне принесли письмо от начальника иностранной коллегии. Я думаю, что в нем приказ о твоем назначении в Лондон. Вскрой сам.

Вольский протянул племяннику конверт и стал ждать. Михаил сломал печать и развернул конверт. Внутри лежали два листа. Михаил взял тот, на котором он увидел витиеватую подпись императора Александра. Это был указ о переводе ротмистра лейб-гвардии Уланского полка Михаила Печерского военным советником посла в Лондон с сохранением за ним текущего воинского звания. Второй листок оказался приказом по министерству иностранных дел. Военный советник посла в Лондоне граф Печерский направлялся в штаб командующего английскими войсками Веллингтона в качестве помощника личного представителя российского императора. Ему надлежало присоединиться к светлейшему князю Алексею Николаевичу Черкасскому на рассвете уже наступившего дня.

— Как говорили в старом анекдоте: есть две новости — одна хорошая, а одна плохая, — скептически хмыкнул Вольский, — ты теперь — дипломат, тем не менее, едешь на войну. Не сомневаюсь, что Наполеон отправится именно в Брюссель.

— Как Наполеон? — удивился Михаил.

— Так ты ничего не слышал? Весь дворец уже три часа гудит об этом, — не поверил его дядя, — Наполеон высадился в маленьком порту на юге Франции, а сейчас идет на Париж. Города сдаются ему без боя, полки переходят на его сторону, народ приветствует его как Бога. Так что это — новая война. Он, конечно, не сможет долго драться со всей Европой. Франция обескровлена. Бонапарт не наберет рекрутов — все молодые мужчины перебиты, а те, что выжили, десять раз подумают, идти ли в армию. Но этот человек безумно амбициозен. Он не остановится ни перед чем, чтобы попробовать вернуть власть.

— Боже мой! Я не знал! — воскликнул Михаил. — Но как же так, дядюшка, ведь всем в Европе ясно, что Наполеон не сможет победить, численное превосходство войск союзников — многократно, как военный подтверждаю, что победа французов — утопия. Как бы Наполеон ни верил в величие своего военного гения — он должен это понимать.

— А он не понимает! Мне Талейран как-то рассказывал на одном из совещаний, что Наполеон искренне считал, что сможет покорить весь мир, и, самое главное, сумеет править им, — пожал плечами старый дипломат. — Наверное, я неправильно охарактеризовал особенности этого человека: он не безумно амбициозен, а наоборот — он амбициозно безумен.

— Дядюшка, я преклоняюсь перед вашей мудростью, и с радостью продолжил бы беседу, но мне через час нужно выезжать в Брюссель, — улыбнулся Михаил, которого позабавил каламбур старого философа.

Граф поднялся, обнял дядю и, поблагодарив того за заботу и участие в его судьбе, откланялся. Он дал Вольскому карт-бланш в вопросе решения дела по своему наследству, и тут же забыл об этой проблеме. Его поездка в Лондон откладывалась. Бонапарт опять грозил Европе войной, но она не должна была затянуться. Дядя был прав — силы Франции были на исходе, а без армии Наполеон был просто амбициозным безумцем, как назвал его действительный статский советник Вольский.

Глава 9

Март принес в Пересветово яркое солнце. И хотя по календарю весна уже должна была вступить в свои права, но морозы не отступали, снег еще лежал крепким плотным настом на полях, а на укатанных санями дорогах блестел под ярким солнцем, кое-где превращаясь в ледовые дорожки. Однако небо было ярко-голубым, а солнце сияло, стоя высоко над горизонтом. Сейчас оно полностью заливало радостным светом парадную столовую на первом этаже большого барского дома, расчерчивая на узорном паркетном полу золотистые прямоугольники.

Настроение хозяйки дома было под стать радостному солнечному утру. Накануне поздно вечером курьер от кузена Левана привез графине долгожданное письмо о том, что ее ненавистный супруг умер и уже похоронен в Александро-Невской Лавре. Леван не поленился сам посетить похороны и сообщал в письме, что кроме старых слуг и нескольких дальних родственников в Лавре никого не было. Он задал домоправителю из столичного дома Печерских вопрос, где же сын покойного Михаил и его ближайший родственник действительный статский советник Вольский, и получил ответ, что оба отсутствуют на похоронах по уважительной причине, находясь с государем на конгрессе в Вене.

Даже ехидный намек кузена, что на панихиде никто не упомянул ни имени вдовы — графини Саломеи, ни имени младшего сына графа Ивана, не испортил женщине настроения. Подумаешь, не упоминают их имен, посмотрим, как запоют все эти лизоблюды, когда она захватит все наследство покойного супруга. Неискушенной в законах Саломее даже в голову не приходило, что если вдова не упомянута в завещании мужа, то она не имеет права даже на те ботинки, что надеты на ней сейчас. То, что наследником станет Вано, она считала пустой формальностью, ведь мальчик был так ей предан, да и она, как любая разумная мать, контролировала своего ребенка даже в мелочах.

На радостях она надела к завтраку свое самое любимое платье из желудевого бархата. Брабантские кружева у низкого выреза лифа подчеркивали белую гладкую кожу на полнеющей груди Саломеи и оттеняли роскошное рубиновое ожерелье — последнюю безумную трату из наследства покойного Иоганна. Сегодня графиня достала из шкатулки рубиновые серьги да два парных браслета — ведь это был день ее триумфа, наконец, двадцать два года спустя после заключения своего унизительного брака она была отомщена. Граф Петр Гаврилович лежал в могиле и больше ничего не мог ей приказывать и запрещать. А уж когда она приведет в исполнение свой план, старый мерзавец перевернется в гробу.

Саломея чувствовала себя всемогущей. Наконец, она — девочка из горного села, на которую никто из семьи никогда всерьез не обращал внимания, достигла вершины власти и богатства. Теперь, если она захочет, то может выкупить свое село у абхазского князя, скупившего все дома и даже «княжеский дворец» в голодный год. Саломея знала от Косты, как это произошло, тогда все ее родственники, пережившие голод, продали свое имущество и разъехались кто куда. Теперь она, как царица Тамара, сможет облагодетельствовать свой род, выкупив село и разрешив родственникам вернуться в родные стены. Конечно, все семьи будут платить ей за крышу над головой, это будет ничуть не хуже, чем два доходных дома в Ярославле, арендную плату в которых она получала с жильцов за год вперед. Об этом можно было подумать, но не сейчас. Сначала требовалось завершить дело.

Саломея заняла свое место во главе стола и с нежностью посмотрела на своего красавца Вано, сидевшего по правую руку от нее. К счастью, ее мальчик получился полной копией матери, что было замечательно. Высокий, как она сама, гибкий и стройный, с большими черными глазами и густыми кудрявыми волосами, Вано ничего не взял от простецкой внешности своего отца. Тонкие черты лица сына, его прямой нос с красиво вырезанными ноздрями, широкие черные брови, высокими дугами расходящиеся на белом лбу, так восхищали любящую мать, что она считала своего мальчика самым красивым мужчиной на земле. Теперь, когда она, наконец, освободилась от унизительной зависимости от любовника, все встало на свои места. В жизни Саломеи остался только один мужчина — ее сын. Она была абсолютно счастлива, плавясь от гордости, глядя на своего повзрослевшего мальчика, так же, как раньше плавилась от страсти в объятиях его отца, и в этом была какая-то древняя, как мир, справедливость.

— Как ты спал, мой мальчик? — ласково спросила Саломея.

— Как всегда, все нормально, — сдержанно ответил Вано.

Молодой граф очень старался не вспылить. Мать была невыносимо непонятливой. Ему уже исполнилось двадцать лет, а она по-прежнему контролировала каждый его шаг. Саломея как будто не понимала, что он — взрослый мужчина. Мать диктовала, что ему носить, чем заниматься, даже требовала от Заиры, чтобы та каждый вечер приносила молодому графу парное молоко. Все его попытки завести интрижку с женщиной закончились полным провалом. Дворовые девушки, которых он вызывал к себе, рыдая на коленях, просили их отпустить, ведь хозяйка объявила в девичьей, что тех, кто будет ублажать молодого графа, она запорет на конюшне. Аза, которая была годом старше Вано, тоже отказалась быть с ним.

— Твоя матушка предупредила меня, что если она поймает меня рядом с тобой, то не будет разбираться — было или не было, просто выгонит меня в поле на мороз в одной рубахе, — потупив глаза, сказала девушка. — Ты уж не сердись, я бы с радостью, ты мне очень нравишься.

Комплимент Азы был слабым утешением, и молодой человек расстроился, хотя сама она Вано не очень нравилась. Тяжелые ноги и низкий зад крестьянки, широкий нос-картошка на круглом лице слишком явно бросались в глаза и портили впечатление от больших темно-карих глаз, густых черных волос и тонкой талии девушки.

Молодого человека безмерно раздражало, что он в двадцать лет все еще не имел ни одной женщины. Коста рассказывал ему, что он сам первую женщину взял уже в тринадцать лет, да и все юноши в их селе поступали так же. Именно Коста намекнул графу, что Аза, выросшая в доме мелкого осетинского князя, должна была с ранней юности обслуживать желания самого князя и его сыновей.

— Она, конечно, девственна, у нас так принято — девственность оставляют мужу, но все остальное подставляла не раз. Я думаю, что девчонка должна быть очень умелой, ведь ей уже почти двадцать два года, — объяснил Коста, — попробуй, тебе понравится, а если ты хочешь брать девственниц, так посмотри в девичьей.

Но эти советы так и остались невоплощенными в жизнь. Саломея на корню пресекла все попытки сына стать, наконец, настоящим мужчиной, хотя себе не отказывала ни в чем. Молодой человек уже давно догадался, что Коста — любовник матери, абрек жил осень и зиму в их доме столько, сколько Вано помнил себя. Но он не осуждал мать. Красивую и молодую графиню его отец запер в деревне сразу после его рождения. И если Михаилу и Серафиму достались хотя бы крохи отцовского внимания, то он ни разу не видел графа Петра Гавриловича Печерского. Не так отец должен был относиться к сыну.

Заира и Коста с детских лет часто говорили с мальчиком о жизни и традициях гор. Это было очень интересно, а самое главное, так просто и справедливо. Мужчина, а тем более князь, там был наместником Бога на земле, самодержавным властелином своего рода. А он, Вано, должен быть дважды властелином, ведь по матери он — князь, а по отцу — граф. На самом деле весь мир должен был лежать у его ног только по праву рождения, а мать — как будто не она родилась в горах Кавказа — считала главной себя. Как же ее воспитывали, если она не понимала, что обязана подчиняться мужчине — если не мужу, который далеко, так взрослому сыну? Нет, она все время командовала и не давала сыну свободно жить!

Вано давным-давно научился обманывать мать: все многочисленные учителя, приглашаемые Саломеей в Пересветово, встречая стойкое нежелание маленького графа подчиняться и делать над собой малейшие усилия, в конце концов, отступались и на уроках занимались только тем, что разрешал маленький хозяин. Женщины с ним рисовали, делали кораблики и поделки, с мужчинами Вано сражался на деревянных мечах и бутафорских шпагах. Все учителя стремились покинуть дом, пока их не разоблачили, поэтому, выдержав год, уверяли Саломею, что ее сын блестяще усвоил курс очередного предмета, и научить его они уже больше ничему не могут. Каждый из учителей или гувернеров увозил хорошее вознаграждение и восторженное рекомендательное письмо, написанное графиней Печерской. Она считала, что ее сын получил блестящее домашнее образование, а он, имея от природы хорошие способности, легко запомнил лишь несколько расхожих фраз на трех иностранных языках и, часто не к месту, вставлял их в разговор, что окончательно убедило Саломею в его успехах.