— Да, я знаю свои партии наизусть и могу сама себе аккомпанировать, — сказала Генриетта и подошла к маленькому кабинетному фортепиано, стоящему в углу комнаты.

Она открыла крышку и пробежала руками по клавишам. Звук был верный и сильный. Девушка села на квадратный стул, обитый алым бархатом, и взяла первые аккорды. Генриетта запела, и ее голос, как всегда, взлетел и разлился по комнате, заворожив слушателей. Он чисто звенел на верхних нотах, потом спускался в переливы нежного «ангельского» диапазона, и в нем не чувствовалось ни малейшего напряжения. Наконец, Генриетта взяла последние ноты и замолчала. Примадонна вскочила с кресла, в котором, замерев, сидела, пораженная талантом девушки, и, восторженно причитая по-итальянски, кинулась к Генриетте.

— О, мое дитя, — перешла она на английский, обнимая девушку, — у вас великий талант, вы должны петь на сцене.

— К сожалению, герцогиня в таком же положении, что и я, — скептически хмыкнув, сказал Джон, — только меня опекает брат, а ее — тетя.

— Да, это — правда, — грустно подтвердила Генриетта, — мне недавно вернули наследственный титул семьи, теперь я должна восстановить свои права на имущество отца и стать обычной герцогиней, которые не поют на сцене.

— Вы даже не знаете, кто поет на сцене, — лукаво улыбнувшись, возразила Молибрани, — но в любом случае — вам, так же, как и лорду Джону, нужно учиться. Оперная постановка голоса — совершенно особенная вещь. Я уже начала давать Джону уроки, приходите вместе с ним, я буду заниматься с вами обоими.

В дверь постучали, и в нее заглянул дирижер.

— Мэм, я пошел в оркестр, ваш выход через семь минут, — серьезно сказал он, неодобрительно поглядев на посетителей, отвлекающих великую певицу пустыми разговорами.

Сеньора Джудитта кивнула дирижеру и встала. Поднялись и гости. Генриетта горячо поблагодарила великую певицу за предложение заниматься с ней. Джон уже открыл дверь, приглашая девушек на выход, когда Лиза услышала тихий шепот Кассандры:

— Приходите вместе с ними, это очень важно.

— Хорошо, — так же тихо ответила княжна и, попрощавшись с примадонной, вышла в коридор.

Они досмотрели последние действия оперы и уехали домой еще в большем восторге, чем были после первого акта. Даже герцог, чьи мысли, похоже, были далеки от любви и героической борьбы рыцаря из Сиракуз, признал, что опера прекрасна, а Джудитта Молибрани — великая певица. Вернувшись домой, Лиза долго не могла уснуть, находясь под впечатлением от увиденного в театре. Но кроме прекрасных воспоминаний о музыке и божественном голосе примадонны, ее очень беспокоили странное чувство, возникшее у нее рядом с Кассандрой Молибрани, и необычное поведение этой девушки.

Глава 4

Осень в Пересветове, большом поместье графов Печерских в Ярославской губернии, всегда казалась Саломее самым отвратительным временем года. Даже морозная зима была лучше. Графиня Печерская, уже более двадцати лет безвыездно проживавшая в этом имении, честно старалась находить красоту в местной природе, но, видимо, ее сердце навсегда осталось в Алагирском ущелье, где на берегу бурной речки Ардон стоял их дом. Буковые леса, ярко-зеленые высокогорные луга и суровые серо-желтые вершины, самые высокие из которых блестели шапками ледников, как эталон красоты всегда жили в душе женщины. Здесь же плоские русские равнины, смешанные леса, где среди темной зелени елей мелькали стволы плакучих берез, а на берегах лесных озер буйно росли заросли черемухи, казались Саломее такими же скучными, как и все живущие здесь мужчины.

Может быть, эти отлакированные иностранными гувернерами и университетским образованием аристократы и были достойными людьми, но в них не было горячей крови, отчаянной храбрости, непоколебимой уверенности в своем превосходстве — не было того, что было у простых, неграмотных мужчин ее гор — древней гордости человека, родившегося мужчиной. Для Саломеи было естественным, что на мальчика в любом доме их села с рождения смотрели как на бога, а девочку обычно не замечали. Из еды ей всегда доставалось только то, что не хотел есть ее брат, а когда случались голодные годы, то, в лучшем случае, мать тихонько отщипывала ей половину от своего куска хлеба, а отцу и брату в голову не пришло бы беспокоиться о девочке.

Отец Саломеи был самым младшим из семи сыновей князя, владевшего маленьким селом, прилепившимся над рекой на каменных террасах, созданных многими поколениями людей, боровшихся за выживание с капризной природой. Пока был жив дед, он помог всем своим сыновьям построить дома, и младшему сыну достался самый дальний участок — у реки. Отец Саломеи считал это зазорным, ведь его поселили дальше всех от «княжеского дворца», как называли большой дом из серого камня с плоской крышей, стоящий на скале над селом, но девочке река всегда нравилась. Она шумела и боролась, пробивая каменное ложе, так же, как сама Саломея, выжившая среди суровой природы и жестоких отношений людей-воинов.

Она уже не помнила, сколько ей было лет, когда в село пришла холера. Семьи умирали одна за другой. Дяди и тети Саломеи, ее двоюродные братья и сестры в течение двух недель переселились на кладбище. Уже казалось, что судьба остальных родных минует семью девочки, в которой пока никто не заболел, но отец, вернувшись с похорон одного из своих братьев, ночью начал бредить, выкрикивая по очереди имена умерших, а к вечеру присоединился к ним в небесных чертогах. Мать и брат Саломеи умерли еще через два дня, оставив девочку одну среди чужих людей. Ужасная болезнь не пощадила никого из всей большой княжеской семьи, кроме Саломеи и старшего брата ее отца, который после смерти деда возглавил род. Жена князя тоже лежала в могиле, а детей у них никогда не было, и дядя сначала взял девочку к себе, поселив ее в «княжеском дворце». Но счастье длилось недолго, не прошло и трех месяцев, как дядя женился на вдове из соседнего села, приехавшей в дом нового мужа вместе с маленьким сыном.

Новая княгиня усмотрела в Саломее угрозу. Год спустя после свадьбы, убедившись, что детей с князем у нее не получается, женщина решила сделать наследником рода своего сына, а для этого нужно было избавиться от единственной кровной родственницы мужа. Убедив князя, что если племянница выйдет замуж в какую-нибудь воинственную семью, пожелавшую претендовать на наследство рода, то может начаться междоусобица. Пустив в ход все свои чары, она уговорила сомневающегося мужа отправить девочку в Россию. Несколько осетинских купцов, живущих в обеих столицах империи, были дальней родней их семьи и должны были приютить сироту.

Няня Заира, единственный человек на свете, относившийся к Саломее с теплотой и участием, собрала девочку в дорогу и повезла ее в далекую Москву. Они ехали бесконечно долго, но графиня до сих пор помнила то ужасное мгновение, когда в дымке дрожащего от жары воздуха исчезли горы ее родного ущелья. Все остальное, что она видела после этого в своей жизни, оставляло Саломею равнодушной. Москва ей не понравилась с первого взгляда: огромные дома, странные люди в незнакомой одежде, непривычные обычаи и непонятный язык — все казалось чужим и враждебным.

В семье, где приютили девочку, ее появление встретили без восторга. Мать семейства, толстая женщина с седеющими густыми волосами и пронзительными черными глазами, скептически поцокала языком, глядя на маленькую диковатую гостью, но отказать князю в просьбе вырастить племянницу в России и выдать ее замуж за приличного человека они с мужем не могли. Приказав звать себя тетушкой Тамарой и говорить в доме только по-русски, хозяйка распорядилась поселить девочку в чулане под лестницей, а Заиру отправить прислуживать трем хозяйским дочкам, самая младшая из которых была ровесницей Саломеи. На самом деле тетушку Тамару в этой жизни волновали только два человека: муж, которого она боялась, и сын, которого она обожала. Поэтому еще одно никчемное создание — девочка, поселившаяся в ее доме, заняла внимание женщины самое большее на час. Но для Саломеи так было даже лучше — тетка не вспоминала о ней, а поэтому и не обижала. Вкусные кусочки с кухни ей приносила Заира, она же отдавала девочке одежду, из которой выросли хозяйские дочери. Читать и писать Саломея научилась, сидя потихоньку в углу классной комнаты, где занимались кузины. У нее оказались прекрасные способности, то, что хозяйским дочерям учителя повторяли по нескольку раз, она схватывала мгновенно. Но воспользоваться своими талантами в полной мере ей не удалось. Тетушка Тамара, придерживаясь обычаев своего народа, не считала нужным учить дочерей слишком многому. Девушки, а с ними и Саломея научились читать и писать по-русски, наизусть знали Библию и хорошо считали, что в доме купца было естественным. Этим образование Саломеи и ограничилось, но девочка не унывала, ведь у нее была тайная цель выбиться из нищеты и занять полагающееся ей, как княжне, место в обществе, а для этого требовалось много мужества и немного везения. Когда ставшей красавицей девушке исполнилось пятнадцать лет, на нее обратил милостивое внимание светоч этого семейства — старший и единственный сын хозяев Леван. Окрыленная Саломея размечталась, что влюбленный юноша попросит ее руки и она, наконец, станет полноправным членом семьи. Но мечты нищей княжны разбились теплым летним вечером, когда Леван тихо постучал в дверь ее каморки, а потом увел в голубятню, стоящую в дальнем краю сада. Под нежное воркование птиц юноша раздел бедную родственницу и, объяснив девушке, как нужно ласкать мужчину, заставил Саломею возбуждать себя, пока не получил удовлетворение. А потом сказал, что он теперь всегда будет так с ней поступать, потому что она должна сохранить свою девственность для мужа.

— А разве ты теперь на мне не женишься? — наивно удивилась девушка.

— Ты смеешься? — удивился Леван, — родители давно договорились о моей свадьбе, через год я женюсь на дочери самого богатого купца Кахетии, об этом все знают.

— Но почему ты тогда так со мной поступил? — борясь с рыданиями, спросила Саломея.

— Вот из-за этого, — засмеялся юноша, игриво скрутив ее соски, — и из-за всего остального тоже.

Он начал мять и лапать обнаженное тело Саломеи, бесстыдно исследуя ее интимные складки, и неожиданно ей это понравилось. Слезы девушки высохли, и она позволила Левану доставить ей такое же удовольствие, как она только что доставила ему. Наслаждение оказалось таким ярким, что Саломея громко закричала, когда сладкая дрожь забила ее в конвульсиях страсти. Открыв для себя мир чувственных ласк, девушка больше никогда от них не оказывалась, а радостно шла на свидания с Леваном, которого, тем не менее, скоро начала презирать. Получив удовлетворение, юноша старался доставить наслаждение и ей, что по глубокому убеждению этой дочери гор было проявлением слабости. Если бы парень только потребовал от нее ублажить его, а потом получал бы от ее тела удовольствие любым выбранным способом, не заботясь о ней, Саломея сочла бы это естественным правом мужчины. А кузен, который с радостью заботился и о ее удовольствии, казался ей слугой, а значит, существом зависимым и недостойным. Но обижать обожаемого сына тетушки Тамары она считала для себя невыгодным, поэтому держала свои мысли при себе, и вместе с кузеном радостно обучалась искусству плотских игр.

Леван сдержал слово: когда Саломея подловила, соблазнив, квартиранта тетушки доктора Иоганна, она уже умела в постели все, но при этом сохранила девственность. Наивный немец увидел на простыне кровавое пятно и тут же сделал девушке предложение, которого она так добивалась.

Сидя сегодня в большой зеркальной гостиной Пересветова, Саломея не случайно вспоминала свою жизнь. Перед ней лежало письмо от Левана, сохранившего теплые отношения с бедной родственницей, ставшей графиней. Кузен писал ей о слухах, ходящих в столице, где он теперь жил вместе со своей богатейшей женой и шестью детьми. Он клялся, что уже из нескольких достоверных источников слышал, что граф Печерский сильно болен и, скорее всего, проживет не больше трех месяцев. В конце письма Леван с отработанным светским искусством полунамеков и иносказаний предлагал будущей неутешной вдове по приезде в столицу вспомнить их «нежные» отношения. Саломея хмыкнула и, смяв письмо, бросила его в угол. Разжиревший от праздности Леван больше не был ей интересен, ведь в ее жизни уже был мужчина, которого она, по крайней мере, уважала, и, самое главное, такой, какой был нужен ее горячему телу.

Коста появился в жизни Саломеи, когда верный Иоганн уже сошел в могилу, а подлец Печерский только что выслал ее в это имение, повесив на шею женщины двоих пятилетних детей. Если бы не Заира, она бы, наверное, придушила мальчишек и наложила бы на себя руки, потому что не могла смириться с тем, что второй раз ее так тонко продуманный план занять высокое положение в обществе дал осечку. Если бы стареющий граф хотя бы раз позволил Саломее по-настоящему приласкать его в постели, он бы никуда уже не делся от нее, но, припугнув дам, заставших их в том неприличном положении, Печерский понял, что его цинично подловили, поэтому за все время их брака он так ни разу и не допустил близости с женой.