– У нас в 2580 году есть безотказное средство доказать человеку, что он не спит.

– Ненавижу двадцать шестой век. Не хочу знать про ваше безотказное средство. Только попробуйте мне о нем рассказать – я заткну уши.

– Достаточно лишь…

Заткнув уши, я смотрела, как шевелятся губы Цельсия. Стало немного легче оттого, что в 2580 году еще можно заткнуть уши: значит, не все потеряно.

Когда движения губ прекратились, я опустила руки.

– Не желаете слушать правду. Вам не кажется, что это безответственно?

– В 1995 году было одно животное, которое мне нравилось, – страус.

– Страусы существуют и поныне. Они заменили кур. Мы выращиваем их на птицефабриках: каждая особь производит яиц из расчета примерно два килограмма в сутки, что значительно превосходит продуктивность курицы.

– Бедные твари, могут ли они прятать голову в песок на ваших фабриках?

– Исключено: там виртуальный бетон.

– Так у вас и бетон виртуальный? Отправьте меня в 1995 год!

– Ни за что.

– Давайте рассуждать логически. Предположим, я вернулась в 1995 год, у меня внезапно открылись ораторские способности, и люди поверили моим рассказам о деяниях понантийцев в 2580 году. Что бы это изменило для вас? В 1995 году извержение Везувия было для всех реальным событием, произошедшим почти две тысячи лет назад. Будь я хоть самым легкомысленным из писателей, хоть лауреатом Нобелевской премии по литературе, мои слова ничего бы не изменили в судьбе Помпей.

– Вы ничего не поняли. Извержение Везувия – факт, известный всего лишь год. Историческая реальность этого события чересчур хрупка, и мы не имеем права даже на малейший риск.

– Погодите, какая-то ерунда получается…

– Вовсе нет! Известно ли вам, чем были Помпеи в 2578 году? Нет, не затыкайте уши. В 2578 году Помпей не было вовсе. На этом месте ничего не осталось, даже развалин. И даже в кругу избранных никто не ведал, что значит это странное слово – Помпеи.

– Ваша история – чистейшая апория!

– Как и ваше присутствие здесь. Именно благодаря мне Помпеи вновь существуют. Именно я, Цельсий, величайший ум своего поколения, открыл этот город и в полной мере осознал его ценность.

– На вашем месте я бы этим не хвасталась.

– Вы не на моем месте! И представьте, я очень горжусь тем, что сделал.

– Я заметила.

– Вы, кажется, не отдаете себе отчета в том, что без меня вы не имели бы счастья любоваться развалинами Помпей.

– С вами или без вас, я не имела такого счастья. В Помпеях я никогда не была.

– Говоря «вы», я подразумеваю цивилизацию вашей эпохи. Сделайте одолжение, не принимайте все на счет своей мелкой личности.

– Вы перенесли меня сюда, чтобы читать мораль?

– Полагаю, немного смирения вам бы не помешало.

– Вам ли рассуждать о смирении? По-моему, вы только что назвали себя величайшим умом своего поколения!

– И не без основания: именно мне пришла в голову идея спасти Помпеи от забвения.

– Позволю себе заметить, что один писатель из 1995 года вас опередил.

– Опередил? Забавно. Опередить событие, произошедшее 1916 лет назад?

– Только что вы говорили, что извержение случилось лишь год назад!

– Для нас. Но не для вас.

– Бессмыслица какая-то!

– Будь у вас хоть капля ума, вы бы поняли.

– Я единственный человек своего времени, открывший правду о Помпеях! Не буду хвастаться, дорогой Цельсий, но мне кажется, я умнее вас.

– Минутку, дитя мое: не следует путать ум с проницательностью. Вы оказались достаточно прозорливы, чтобы понять истинный смысл события, случившегося 1916 лет назад. Я же не ограничился объяснением фактов. Ум проявляется в творчестве, и я сотворил Помпеи.

– О чем вы говорите? Убийство жителей целого города вы называете творчеством?

– Напомню, что в 2578 году там, где сейчас развалины Помпей, не было ничего, абсолютно ничего. Путем доселе невиданных умозаключений я возродил на месте пустоты хорошо сохранившиеся развалины великой Истории. Я обладаю умом творца, тогда как ваш пригодился бы в лучшем случае частному детективу.

– Я писала романы.

– Это я и хотел сказать. Развивать мысль на бумаге – всего лишь прихоть, развлечение. Но вам бы не хватило способностей воплотить в реальность идею, подобную моей.

– Вероятно. Но даже если бы они у меня были, я бы этого не сделала. Я никогда бы не погубила тысячи людей.

– Это естественно. Статистика подтверждает: у людей с коэффициентом интеллекта выше ста восьмидесяти нравственные ориентиры стираются.

– Да вы, ей-богу, этим гордитесь!

– Чтобы испытать чувство стыда, необходимо иметь нравственное сознание, а поскольку коэффициент моего интеллекта равняется ста девяноста девяти…

– Ну что ж, а я с высоты моего интеллекта одуванчика позволю себе считать вас не только негодяем, что вас не удивляет, но также и дураком!

– Забавно.

– Да, дураком! Тот, кто забывает о собственных интересах, просто глуп.

– Я забыл о собственных интересах?

– Подавая подобный пример грядущим векам, вы рискуете разделить ту же участь, несчастный вы идиот!

Цельсий расхохотался.

– Боюсь, ума у вас даже меньше, чем у одуванчика, дорогуша. Вы ничего не поняли. Мы сохранили Помпеи как памятник архитектуры. Оглянитесь вокруг. Сегодняшняя архитектура – вопиющий кошмар. Нам ничего не грозит.

– Откуда вам знать? Быть может, в 3125 году люди сочтут этот вопиющий кошмар изысканным.

– Вы забываете об основе основ Вселенной – энергии. В прошлом году мы потратили такое ее количество на извержение вулкана, да еще в далеком прошлом, что человечество никогда больше не сможет это повторить.

– К 3125 году найдут новый источник энергии.

– Не найдут. С 2150 по 2400 год совет, состоявший из двадцати миллионов лучших умов, рассматривал все возможные источники энергии, уже известные и те, что могут появиться в будущем. И пришел к четкому выводу: напрасно ученые пускали в ход свое безграничное воображение, новой энергии в Солнечной системе все равно не найти, разве что случится еще один большой взрыв, и начнется новый отсчет времени.

– В жизни не слышала подобной глупости.

– Боюсь, вам не хватает ума, чтобы смириться с этим вердиктом.

– Простите, но заявлять, будто потенциал будущего исчерпан, – такого во всемирной истории глупости еще не бывало.

– Уверяю вас, нам безразлично, что вы думаете на сей счет.

– На сей счет я и не обольщаюсь. Однако чем больше вы ругаете мои мозги, тем меньше я понимаю, почему вас так пугает мое возвращение в 1995 год.

– Я вам уже сказал: ограниченные умы приносят больше всего вреда.

– Допустим. Но я не улавливаю логики вашего поведения. Не допускаете же вы, право слово, что мое вмешательство заставит людей задуматься, а все ли чисто с этим извержением вулкана, произошедшим почти две тысячи лет назад!

– Не стоит так углубляться в эту тему, вы и так совсем запутались во времени. Откуда вам, например, знать, что сорок лет назад исследователь по имени Марникс открыл возможность, которую не постичь вашим примитивным мозгам, – принцип квандокитии.

– Марникс. Он, должно быть, голландец?

– Вы безнадежны. Я только что рассказал вам об одном из величайших достижений человеческого ума, а вас волнует только доисторический вопрос – национальность!

– Вы в самом начале предупредили, что я ничего не пойму. Вот я и хватаюсь за то, что могу постичь, с моими-то жалкими способностями.

– Голландцами были предки Марникса или шведами – что это меняет?

– Ничего.

– В таком случае почему вас это интересует?

– Не знаю. Может быть потому, что это подтверждает некую историческую закономерность: голландцы всегда были выдающейся нацией. Я вижу, они такими и остались.

– И что дальше?

– Дальше – ничего. Меня это взволновало.

– Смешно.

– Уверяю вас, дорогой Цельсий, мне безразлично, что вы думаете на сей счет.

– А принцип квандокитии вам интересен?

– Да, как и все, чего я не понимаю.

– Увы, боюсь, вы никогда не поймете.

– Обожаю то, чего никогда не пойму.

– Как большинство гениальных открытий, квандокития основана на простейшей идее – неуловимости онтогенеза.

– Потрясающе! Я уже почти ничего не понимаю. Между нами говоря, у вашей простейшей идеи довольно чудное название.

– Каждый убедился в этом на собственном опыте: достаточно произнести слово «сейчас», чтобы оно потеряло смысл. Настоящее не соответствует ни одной реальности. Объединив это «сейчас» с понятием места и личности, мы получаем точку тройного определения, которая называется…

– Точка СПВ – субъект-пространство-время.

– Вам-то откуда это известно?

– Ваш прапрапрапрадедушка еще не был запрограммирован в генетическом коде сперматозоидов своего прапрапрапрадедушки, когда лингвисты уже пользовались этим термином, голубчик Цельсий.

– Чтобы сместить точку, необходимо разделить ее координаты. Легче всего было уничтожить «сейчас». Чтобы рассеять понятие «здесь», достаточно поместить в невесомость предмет, который мы хотим переместить, – предмет, который вообще-то должен быть человеком, то есть индивидуумом. Заставить исчезнуть это «я» оказалось гораздо труднее. Каким образом можно лишить кого-либо сознания собственной личности, не нарушив при этом его психического равновесия?

– Никогда бы не подумала, что вы так щепетильны.

– Щепетильность тут ни при чем. Чтобы наше путешествие имело хоть какую-то значимость, нам нужен был путешественник с чистым сознанием. Это само собой разумеется.

– И как же вы поступили?

– Без Марникса ничего бы не вышло. Он получил образование в двух, казалось бы, совершенно разных областях: он был физиком и специалистом по эпилепсии.

– И что из того?

– Эпилепсия, которая на самом деле вовсе не является болезнью, представляет собой феномен, распространенный гораздо шире, чем принято думать. В перерыве между припадками человек совершенно здоров. Но во время припадка триединство его личности, места и времени полностью распадается.

– Только не говорите, что вы отправили в странствие по времени эпилептиков во время припадка!

– Так и было.

– Это чудовищно!

– Вы такая же ограниченная, как и комитеты по этике ваших времен. Что здесь плохого? Эпилептический припадок, сильный он или слабый, – это потеря сознания. Больной абсолютно не ощущает перемещения.

– Вам-то откуда знать?

– Мне неоткуда. Но вы-то должны знать.

– Очень умно. Я была под общим наркозом.

– Нет.

– Что значит – нет?

– Наши опыты требуют точности. Спящего переместить невозможно, и не важно, погружен он в естественный сон или в искусственный. Точка триединства не стирается гипнозом. Доказательство тому – сны как продолжение существования личности, разумеется, измененной, но явно присутствующей.

– В таком случае как же вы поступили со мной?

– Это было проще простого. Мы дождались, пока с вами случится припадок.

– Какой?

– Эпилептический, конечно.

– Но я вовсе не эпилептик!

– Ошибаетесь.

– Как?!

– Повторяю: эпилепсия распространена гораздо больше, чем можно себе представить. Некоторые случаи очень сложно диагностировать. Но только не ваш: стоило поговорить с вами пять минут, и все стало ясно.

– Врете! Вы пытаетесь меня надуть!

– Какой интерес мне вам врать?

– Никакого. Просто решили поиздеваться!

– Ну-ну, давайте говорить серьезно. Существует множество видов эпилепсии. Ваш случай неопасный, но не вызывающий сомнений. Ваша манера обрывать фразу в самый неподходящий момент, в основном между причастием и вспомогательным глаголом, вполне типична. Темп вашей речи свидетельствует о непрестанных колебаниях уровня вашего сознания.

– Черт-те что! Вы шутите, Цельсий.

– Напрасно вы смеетесь над подобными вещами. У вас случались и более тяжелые припадки, вам должно быть это известно.

– Не понимаю, о чем вы.

– Все вы понимаете. Например, в ночь с третьего на четвертое мая 1986 года…

– Замолчите.

– За два дня до вашей операции, шестого мая 1995 года…

– Прошу вас, не надо.

– Так перестаньте все отрицать. Более того, вам свойственны около сорока фаз потери сознания в день. Восьмого мая мы дождались вашей первой фазы после анестезии – и оп-ля!

– Весело звучит это ваше «оп-ля».

– Парадокс в том, что людей оказалось перемещать проще, чем предметы или явления… Но… что я вижу? Вы плачете!